Неточные совпадения
Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заранее, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем
почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово — для нас целая
история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку.
Ведь это
история, понимаете ли:
история, сконапель истоар, [Сконапель истоар (от фр. се qu’on appele histoire) — что называется,
история.] — говорила гостья с выражением
почти отчаяния и совершенно умоляющим голосом.
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой
истории, — и совсем это не так было! Это было другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж
почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
Там, слышно, бывший студент на большой дороге
почту разбил; там передовые, по общественному своему положению, люди фальшивые бумажки делают; там, в Москве, ловят целую компанию подделывателей билетов последнего займа с лотереей, — и в главных участниках один лектор всемирной
истории; там убивают нашего секретаря за границей, по причине денежной и загадочной…
Но он
почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал
почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу
истории.
Марксизм не только ограничивал, он
почти уничтожал значение личности в
истории.
—
Почти сто лет
историю Франции делают адвокаты…
С той поры он
почти сорок лет жил, занимаясь
историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей
истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
— Нет, я романов
почти не читаю, — отвечал он очень покойно, — я читал «
Историю открытий и изобретений».
Скрыть выстрела не удалось — это правда; но вся главная
история, в главной сущности своей, осталась
почти неизвестною; следствие определило только, что некто В., влюбленный человек, притом семейный и
почти пятидесятилетний, в исступлении страсти и объясняя свою страсть особе, достойной высшего уважения, но совсем не разделявшей его чувств, сделал, в припадке безумия, в себя выстрел.
Рассказывал он раз, например, одну недавнюю
историю об одном отпускном солдате; этого происшествия он
почти был свидетелем.
— Скверно очень-с, — прошептал на этот раз уже с разозленным видом рябой. Между тем Ламберт возвратился
почти совсем бледный и что-то, оживленно жестикулируя, начал шептать рябому. Тот между тем приказал лакею поскорей подавать кофе; он слушал брезгливо; ему, видимо, хотелось поскорее уйти. И однако, вся
история была простым лишь школьничеством. Тришатов с чашкою кофе перешел с своего места ко мне и сел со мною рядом.
Замечу при этом, что Ефим даже очень подробно знал все мои семейные обстоятельства, отношения мои к Версилову и
почти все, что я сам знал из
истории Версилова; я же ему в разное время и сообщил, кроме, разумеется, некоторых секретов.
Он без всякой религии, но готов
почти умереть за что-то неопределенное, чего и назвать не умеет, но во что страстно верует, по примеру множества русских европейских цивилизаторов петербургского периода русской
истории.
Потом, вникая в устройство судна, в
историю всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась
почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Один раз летом на этапе во время дневки Нехлюдов провел с ним
почти целый день, и Крыльцов, разговорившись, рассказал ему свою
историю, и как он стал революционером.
Такого обращения к
истории у нас до сих пор
почти не было, и нам не хватало соответствующих категорий для мышления над
историей и ее задачами.
Это были люди умные, образованные, честные, состарившиеся и выслужившиеся «арзамасские гуси»; они умели писать по-русски, были патриоты и так усердно занимались отечественной
историей, что не имели досуга заняться серьезно современностью Все они
чтили незабвенную память Н. М. Карамзина, любили Жуковского, знали на память Крылова и ездили в Москве беседовать к И. И. Дмитриеву, в его дом на Садовой, куда и я езживал к нему студентом, вооруженный романтическими предрассудками, личным знакомством с Н. Полевым и затаенным чувством неудовольствия, что Дмитриев, будучи поэтом, — был министром юстиции.
Здесь, я полагаю, будет уместно рассказать тетенькину
историю, чтобы объяснить те загадочности, которыми полна была ее жизнь. Причем не лишним считаю напомнить, что все описываемое ниже происходило еще в первой четверти нынешнего столетия, даже
почти в самом начале его.
Кроме урочных занятий, которые мне
почти никаких усилий не стоили, я, по собственному почину, перечитывал оставшиеся после старших детей учебники и скоро
почти знал наизусть «Краткую всеобщую
историю» Кайданова, «Краткую географию» Иванского и проч.
— Беда будет! — говорили старые, крутя головами. И везде, по всему широкому подворью есаула, стали собираться в кучки и слушать
истории про чудного колдуна. Но все
почти говорили разно, и наверно никто не мог рассказать про него.
Но я всегда очень любил германскую мистику,
почитаю ее одним из величайших явлений в
истории духа.
Кстати сказать, в нынешний час
истории националистические союзы
почти повсюду превратились в предателей своей родины, в правый интернационал.
Нынешний, настоящий герой не имеет даже имени,
история не занесет его в свои скрижали, благодарное потомство не будет
чтить его памяти…
Он знал
историю жизни
почти каждого слобожанина, зарытого им в песок унылого, голого кладбища, он как бы отворял пред нами двери домов, мы входили в них, видели, как живут люди, чувствовали что-то серьезное, важное. Он, кажется, мог бы говорить всю ночь до утра, но как только окно сторожки мутнело, прикрываясь сумраком, Чурка вставал из-за стола...
Это делает
честь высоте его нравственного сознания и характеризует его идеал, но отнюдь не соответствует ни русской
истории, ни историческому православию.
Но целая половина католичества его
почти не интересует, ему остается чуждым католичество как власть, действующая в мировой
истории, полная человеческой активности, в высшей степени волюнтаристическая.
И
история христианской теократии была подменой, соблазном; в
истории этой или господствовала ложная антропология (католичество) или совсем
почти отсутствовала антропология (православие).
Здесь, как и в богатой Александровской слободке, мы находим высокий процент старожилов, женщин и грамотных, большое число женщин свободного состояния и
почти ту же самую «
историю прошлого», с тайною продажей спирта, кулачеством и т. п.; рассказывают, что в былое время тут в устройстве хозяйств также играл заметную роль фаворитизм, когда начальство легко давало в долг и скот, и семена, и даже спирт, и тем легче, что корсаковцы будто бы всегда были политиканами и даже самых маленьких чиновников величали вашим превосходительством.
Почти всё общество, — туземцы, дачники, приезжающие на музыку, — все принялись рассказывать одну и ту же
историю, на тысячу разных вариаций, о том, как один князь, произведя скандал в честном и известном доме и отказавшись от девицы из этого дома, уже невесты своей, увлекся известною лореткой, порвал все прежние связи и, несмотря ни на что, несмотря на угрозы, несмотря на всеобщее негодование публики, намеревается обвенчаться на днях с опозоренною женщиной, здесь же в Павловске, открыто, публично, подняв голову и смотря всем прямо в глаза.
По настоянию Аглаи князь должен был рассказать тотчас же и даже в большой подробности всю
историю прошлой ночи. Она торопила его в рассказе поминутно, но сама перебивала беспрерывными вопросами, и
почти всё посторонними. Между прочим, она с большим любопытством выслушала о том, что говорил Евгений Павлович, и несколько раз даже переспросила.
Две недели спустя, то есть уже в начале июля, и в продолжение этих двух недель
история нашего героя, и особенно последнее приключение этой
истории, обращаются в странный, весьма увеселительный,
почти невероятный и в то же время
почти наглядный анекдот, распространяющийся мало-помалу по всем улицам, соседним с дачами Лебедева, Птицына, Дарьи Алексеевны, Епанчиных, короче сказать,
почти по всему городу и даже по окрестностям его.
И представьте, эта низость
почти всем им понравилась, но… тут вышла особенная
история; тут вступились дети, потому что в это время дети были все уже на моей стороне и стали любить Мари.
Во всей этой
истории не принимал участия один Ганька, чувствовавший себя как дворовая собака, попавшая в волчью стаю. Загорелые и оборванные старатели походили на настоящих разбойников и
почти не глядели на него. Петр Васильич несколько раз ободрял его, подмигивая своим единственным оком. Когда волнение улеглось, Петр Васильич отвел Матюшку в сторону и заговорил...
Прилагаю переписку, которая свидетельствует о всей черноте этого дела. [В Приложении Пущин поместил полученные Пушкиным анонимные пасквили, приведшие поэта к роковой дуэли, и несколько писем, связанных с последней (
почти все — на французском языке; их русский перевод — в «Записках» Пущина о Пушкине, изд. Гослитиздата, 1934 и 1937). Здесь не приводятся, так как не находятся в прямой связи с воспоминаниями Пущина о великом поэте и не разъясняют
историю дуэли.]
Представь себе, Женя: встаю утром, беру принесенные с
почты газеты и читаю, что какой-то господин Якушкин имел в Пскове
историю с полицейскими — там заподозрили его, посадили за клин, ну и потом выпустили, — ну велика важность!
В один прекрасный день он получил по городской
почте письмо, в котором довольно красивым женским почерком было выражено, что «слух о женском приюте, основанном им, Белоярцевым, разнесся повсюду и обрадовал не одно угнетенное женское сердце; что имя его будет более драгоценным достоянием
истории, чем имена всех людей, величаемых ею героями и спасителями; что с него только начинается новая эпоха для лишенных всех прав и обессиленных воспитанием русских женщин» и т. п.
— Мне будет странно говорить вам, Александр Павлович, что я ведь сам опальный. Я без мала
почти то же самое часто рассказываю. До студентской
истории я верил в общественное сочувствие; а с тех пор я вижу, что все это сочувствие есть одна модная фраза.
Так как Карл Иваныч не один раз, в одинаковом порядке, одних и тех же выражениях и с постоянно неизменяемыми интонациями, рассказывал мне впоследствии свою
историю, я надеюсь передать ее
почти слово в слово: разумеется, исключая неправильности языка, о которой читатель может судить по первой фразе.
Слухи эти дошли, разумеется, и до Юленьки Захаревской; она при этом сделала только грустно-насмешливую улыбку. Но кто больше всех в этом случае ее рассердил — так это Катишь Прыхина: какую та во всей этой
истории играла роль, на языке порядочной женщины и ответа не было. Юлия хотя была и совершенно чистая девушка, но, благодаря дружбе именно с этой m-lle Прыхиной и
почти навязчивым ее толкованиям, понимала уже все.
Елена же его поразила; она вырвала у него свою руку, когда он щупал ее пульс, и не хотела показать ему язык. На все вопросы его не отвечала ни слова, но все время только пристально смотрела на его огромный Станислав, качавшийся у него на шее. «У нее, верно, голова очень болит, — заметил старичок, — но только как она глядит!» Я не
почел за нужное ему рассказывать о Елене и отговорился тем, что это длинная
история.
Сама же Наташа, так оклеветанная, даже еще целый год спустя, не знала
почти ни одного слова из всех этих наговоров и сплетней: от нее тщательно скрывали всю
историю, и она была весела и невинна, как двенадцатилетний ребенок.
Мрачная это была
история, одна из тех мрачных и мучительных
историй, которые так часто и неприметно,
почти таинственно, сбываются под тяжелым петербургским небом, в темных, потаенных закоулках огромного города, среди взбалмошного кипения жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений, среди всего этого кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни…
Ромашов несвязно, но искренно и подробно рассказал о вчерашней
истории. Он уже начал было угловато и стыдливо говорить о том раскаянии, которое он испытывает за свое вчерашнее поведение, но его прервал капитан Петерсон. Потирая, точно при умывании, свои желтые костлявые руки с длинными мертвыми пальцами и синими ногтями, он сказал усиленно-вежливо,
почти ласково, тонким и вкрадчивым голосом...
— Ну да, все это, конечно, так и делает
честь вашим прекрасным чувствам. Но скажите нам, подпоручик Ромашов… вы до этой злополучной и прискорбной
истории не были в доме поручика Николаева?
Обязанный посещать тюрьму
почти ежедневно, он знал не только
историю преступления, но и характер, и даже привычки каждого арестанта.
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь и ругнул его тесть, может и
чести коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой же день Иван Петрович, как ни в чем не бывало. И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю
историю рассказал, как она была.
Русская лошадь знает кнут и потому боится его (иногда даже до того уже знает, что и бояться перестает: бей, несытая душа, коли любо!); немецкая лошадь
почти совсем не знает кнута, но она знает"
историю"кнута, и потому при первом щелканье бича бежит вперед, не выжидая более действительных понуждений.
Комплект их был, однако, неполный: знакомый нам учитель
истории, Экзархатов; учитель математики, Лебедев, мужчина вершков одиннадцати ростом, всегда
почти нечесаный, редко бритый и говоривший всегда сильно густым басом.
С мужем он больше спорил и все
почти об одном и том же предмете: тому очень нравилась, как и капитану, «
История 12-го года» Данилевского, а Калинович говорил, что это даже и не
история; и к этим-то простым людям герой мой решился теперь съездить, чтобы хоть там пощекотать свое литературное самолюбие.