Неточные совпадения
Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де Сан-Кюлот (в Глупове она была известна под
именем Устиньи Протасьевны Трубочистихи; впоследствии же оказалась
сестрою Марата [Марат в то время не был известен; ошибку эту, впрочем, можно объяснить тем, что события описывались «Летописцем», по-видимому, не по горячим следам, а несколько лет спустя.
— Настасья Петровна? хорошее
имя Настасья Петровна. У меня тетка родная,
сестра моей матери, Настасья Петровна.
Ее
сестра звалась Татьяна…
Впервые
именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и в наших
именах(Не говорим уж о стихах);
Нам просвещенье не пристало,
И нам досталось от него
Жеманство, — больше ничего.
— Нельзя ли как-нибудь обойти всякий вопрос о моей
сестре и не упоминать ее
имени. Я даже не понимаю, как вы смеете при мне выговаривать ее
имя, если только вы действительно Свидригайлов?
Он убил старуху чиновницу, процентщицу, у которой и сам закладывал вещи; убил тоже
сестру ее, торговку, по
имени Лизавету, нечаянно вошедшую во время убийства
сестры.
Катя слегка присела, поместилась возле
сестры и принялась разбирать цветы. Борзая собака,
имя которой было Фифи, подошла, махая хвостом, поочередно к обоим гостям и ткнула каждого из них своим холодным носом в руку.
— Мое
имя — Айно, можно говорить Анна Алексеевна. Та, — она указала на дверь в комнату отца, —
сестра, Христина.
— Начни,
сестра София, во
имя отца и сына и святого духа, — говорит Лидия, свертывая бумагу трубкой.
— «Правда ли, что вы, с каким-то негодяем, напоили помещика Обломова пьяным и заставили подписать заемное письмо на
имя вашей
сестры?»
На другой день утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под
именем Двух братьев, Трех
сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без
имени, и те обросли густою зеленью.
Вышел из 2–го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его
сестрам произносить его
имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
— И мы не ожидали, — перебил он меня, — что ж? тем лучше. Позвольте рекомендоваться: меня зовут Гагиным, а вот это моя… — он запнулся на мгновенье, — моя
сестра. А ваше
имя позвольте узнать?
— Вот как святые-то приказания царские исполняли! — говорила она, — на костры шли, супротивного слова не молвили, только
имя Господне славили! А мы что? Легонько нашу
сестру господин пошпыняет, а мы уж кричим: немилостивый у нас господин, кровь рабскую пьет!
Его
сестра, О. П. Киреева, — оба они были народники — служила акушеркой в Мясницкой части, была любимицей соседних трущоб Хитрова рынка, где ее все звали по
имени и отчеству; много восприняла она в этих грязных ночлежках будущих нищих и воров, особенно, если, по несчастью, дети родились от матерей замужних, считались законными, а потому и не принимались в воспитательный дом, выстроенный исключительно для незаконнорожденных и подкидышей.
Он был женат на старшей
сестре моей матери; фамилия его была Курцевич, а
имя Казимир, но звали его обыкновенно просто капитаном.
Еще до свету коморник Слепень пропустил обеих «
сестер» — уставщика Корнилу и плотинного Евстигнея, за ними пришел надзиратель Подседельников, известный на фабрике под
именем «Ястребка», потом дозорные (Полуэхт Самоварник забрался раньше других), записчик поденных работ Чебаков, магазинер Подседельников, амбарные Подседельниковы и т. д.
— Так-с… А я вам скажу, что это нехорошо. Совращать моих прихожан я не могу позволить… Один пример поведет за собой десять других. Это называется совращением в раскол, и я должен поступить по закону… Кроме этого, я знаю, что завелась у вас новая секта духовных братьев и
сестер и что главная зачинщица Аграфена Гущина под
именем Авгари распространяет это лжеучение при покровительстве хорошо известных мне лиц. Это будет еще похуже совращения в раскол, и относительно этого тоже есть свой закон… Да-с.
Вероятно, моя Annette давно,
именем моим, поздравила вас с женитьбой Воли; я искренно пожелал счастья вашему сыну, узнавши об его намерении из письма
сестры.
Эти-то шесть женщин, т. е. пять
сестер Ярославцевых и маркиза де Бараль, назывались в некоторых московских кружках углекислыми феями Чистых Прудов, а дом, в котором они обитали, был известен под
именем вдовьего загона.
Поднялся в доме шум и гвалт, повскакали дочери из-за пялец своих, а вышивали они серебром и золотом ширинки шелковые; почали они отца целовать, миловать и разными ласковыми
именами называть, и две старшие
сестры лебезят пуще меньшой
сестры.
Князь Василий Львович привез с собою вдовую
сестру Людмилу Львовну, по мужу Дурасову, полную, добродушную и необыкновенно молчаливую женщину; светского молодого богатого шалопая и кутилу Васючкб, которого весь город знал под этим фамильярным
именем, очень приятного в обществе уменьем петь и декламировать, а также устраивать живые картины, спектакли и благотворительные базары; знаменитую пианистку Женни Рейтер, подругу княгини Веры по Смольному институту, а также своего шурина Николая Николаевича.
«Если бы она была
сестрою! — разнеженно мечтал Саша, — и можно было бы притти к ней, обнять, сказать ласковое слово. Звать ее: Людмилочка, миленькая! Или еще каким-нибудь, совсем особенным
именем, — Буба или Стрекоза. И чтоб она откликалась. То-то радость была бы».
Он знал, что все девочки зовут его «изобретателем», — это
сестра внушила им, — и что от него ждут в будущем чего-то, что должно прославить
имя его отца, —
сестра говорила об этом уверенно.
— А то мне некогда возжаться. — Гость подал конверт, написанный на
имя Долинского очень дурным женским почерком, и сказал, — это от
сестры моей.
Она сказала, что доктора можно заставить жениться на Клеопатре, — стоит только припугнуть его, и если хорошо написать прошение, то архиерей расторгнет его первый брак; что хорошо бы потихоньку от жены Дубечню продать, а деньги положить в банк на мое
имя; что если бы я и
сестра поклонились отцу в ноги и попросили хорошенько, то, быть может, он простил бы нас; что надо бы отслужить молебен царице небесной…
— Не знаю. Я люблю вас, мне невыразимо жаль, что мы так далеки друг от друга, — вот я и пришел. Я еще люблю вас, но
сестра уже окончательно порвала с вами. Она не прощает и уже никогда не простит. Ваше одно
имя возбуждает в ней отвращение к прошлому, к жизни.
— Пощади нас! — сказала
сестра, поднимаясь. — Отец в страшном горе, а я больна, схожу с ума. Что с тобою будет? — спрашивала она, рыдая и протягивая ко мне руки. — Прошу тебя, умоляю,
именем нашей покойной мамы прошу: иди опять на службу!
— Эту саблю?.. Позвольте взглянуть на рукоятку… Так и есть, на ней вырезано
имя Аделаиды… странно! Он получил ее из рук
сестры моей и продал вам вместе с своею лошадью…
У Евгеньи Степановны в семи верстах от ее
сестры Александры Степановны находилась деревушка из двадцати пяти душ, при ней маленький домик, сплоченный из двух крестьянских срубов, на родниковой речке Бавле, кипевшей форелью (уголок очаровательный!), и достаточное количество превосходной земли со всякими угодьями, купленной на ее
имя у башкирцев за самую ничтожную цену, о чем хлопотал деверь ее, сам полубашкирец, И. П. Кротков.
Брат Аксиньи, который на прииске был известен под уменьшительным
именем Гараськи, совсем не походил на свою красивую
сестру. Его хилая и тщедушная фигура с вялыми движениями и каким-то серым лицом, рядом с
сестрой, казалась просто жалкой; только в иззелена-серых глазах загорался иногда насмешливый, злой огонек да широкие губы складывались в неопределенную, вызывающую улыбку. В моих глазах Гараська был просто бросовый парень, которому нечего и думать тянуться за настоящим мужиком.
О моя дорогая
сестра! Как я чувствую цену этой женской ласки! Да благословит тебя Бог, и пусть черные страницы начала твоей жизни, страницы, на которых вписано мое
имя, — сменятся радостной повестью счастья!
— Ты угадала, девушка. От тебя трудно скрыться. И правда, зачем тебе быть скиталицей около стад пастушеских? Да, я один из царской свиты, я главный повар царя. И ты видела меня, когда я ехал в колеснице Аминодавовой в день праздника Пасхи. Но зачем ты стоишь далеко от меня? Подойди ближе,
сестра моя! Сядь вот здесь на камне стены и расскажи мне что-нибудь о себе. Скажи мне твое
имя?
Ко времени, о котором я говорю, в детской прибавилось еще две кроватки:
сестры Любиньки и брата Васи. Назвав меня по своему
имени Афанасием, отец назвал и второго за покойным Васею сына тем же
именем, в угоду старому холостяку, родному дяде своему Василию Петровичу Шеншину.
«Бедная Лиза, — думал он, — теперь отнимают у тебя и доброе
имя, бесславят тебя, взводя нелепые клеветы. Что мне делать? — спрашивал он сам себя. — Не лучше ли передать ей об обидных сплетнях? По крайней мере она остережется; но каким образом сказать? Этот предмет так щекотлив! Она никогда не говорит со мною о Бахтиарове. Я передам ей только разговор с теткою», — решил Павел и приехал к
сестре.
Марья, да
сестра Ульянья, сами говорили, чтоб у раба божия (
имя) щеки не пухли, зубы не болели век по веку, от ныне до веку, тем моим словом ключ и замок; ключ в воду, а замок в гору».
На дворе у моих дачных хозяев стояли три домика — все небольшие, деревянные, выкрашенные серенькою краскою и очень чисто содержанные. В домике, выходившем на улицу, жила
сестра бывшего петербургского генерал-губернатора, князя Суворова, — престарелая княгиня Горчакова, а двухэтажный домик, выходивший одною стороною на двор, а другою — в сад, был занят двумя семействами: бельэтаж принадлежал мне, а нижний этаж, еще до моего приезда, был сдан другим жильцам,
имени которых мне не называли, а сказали просто...
Потом я стал перебирать бумаги и письма. Это была переписка с матерью,
сестрой, друзьями, с девушкой, которая впоследствии стала моей женой. Все это теперь нужно было уничтожить, чтобы эти
имена не фигурировали в официальной переписке по моему делу. Я знал по опыту, что всякое самое простое упоминание фамилии — есть своего рода зараза.
Имя упоминалось, значит — человек «замешан».
Соображаю: если они — эти — знают моё настоящее
имя, стало быть, Кузин тут ни при чём, а провалился я как-то случайно, что-нибудь напутали брат и
сестра Сусловы, и это хорошо, что я буду около Кузина завтра же.
Где бы вы его ни встретили, он всюду рассказывает анекдоты о знаменитой актрисе, описывает ее парижский отель, сообщает вам
имена ее поклонников, декламирует стихи Расина [Жан Батист Расин (1639–1699) французский драматург.] и болтает о Феликсе и о брильянтах
сестры его [Возможно, речь о немецком композиторе Феликсе Мендельсоне (1809–1847) и произведениях пианистки и композитора Фанни Гензель (1805–1847), его
сестры.].
— Кто говорил! — пылко подхватила Нина, и большие, выразительные глаза ее загорелись неспокойными огоньками. — Дядя Георгий говорил мне это, моя старшая названная
сестра Люда говорила, знакомые, слуги, все… все… Весь Гори знает твое
имя, твои ужасные подвиги… Весь Гори говорит о том, как ты проливаешь кровь невинных… Говорят…
— Алейкюм-селям! — произнес хорошо знакомый мне голосок Гуль-Гуль. — Господина нет дома, он уехал с матерью в соседний аул и не вернется до ночи. Мы одни с
сестрой… Обычай гостеприимства велит нам принять тебя, путник. С
именем Аллаха и чистыми помыслами, входи в нашу саклю.
Его огромные юфтовые чемоданы, строченные цветным шелком и изукрашенные нейзильберными винтами и бляхами с
именем Горданова; его гардероб, обширный как у актрисы, батистовое белье, громадные портфели и несессеры, над разбором которых отряженный ему слуга хлопотал целый час, проведенный Висленевым у
сестры, все это увеличивало обаяние, произведенное приезжим.
Другое лицо, которое увидало Ларису в первый же час ее приезда, была тетка ее, родная
сестра ее матери, Катерина Астафьевна Форова,
имя которой было уже упомянуто.
Исчезновение его было загадкой и для
сестры его, и для тетки, которые писали ему в Петербург на
имя его жены, но письма их оставались без ответа, — на что, впрочем, и Катерина Астафьевна, и Лариса, занятые положением ближайших к ним лиц, не слишком и сетовали.
Еще находясь в Берлине, Пугачев, по рассказам принцессы, действовал, насколько было ему возможно, в пользу своей
сестры, законной наследницы русского престола, скрывавшейся под разными
именами сначала в Персии, а потом в разных государствах Европы.
При этом Екатерина писала, как о достоверно известном, что «всклепавшая на себя
имя» выдавала себя за
сестру Пугачева.
Но
имя ее неизвестно никому, кроме одной только разве этой сероглазой сестрицы, что бережет и лелеет ее, как родную
сестру…
При ней состояла целая большая семья: отец-музыкант, сестра-танцовщица (в которую масса студентов были влюблены) и братья — с малолетства музыканты и актеры; жена одного из них, наша нижегородская театральная „воспитанница“ Пиунова, сделалась провинциальной знаменитостью под
именем „Пиуновой-Шмидгоф“.
В нем я узнавал актеров и актрис тогдашнего Нижегородского театра: первый актер Милославский, впоследствии известный антрепренер на юге, и
сестры Стрелковы (в романе они называются Бушуевы), из которых старшая Ханея Ивановна попала в Московский Малый театр и играла в моей комедии"Однодворец"уже в амплуа старух, нося
имя своего мужа Таланова.
Из писательниц уже с
именем я постарался о привлечении таких беллетристов, как Марко Вовчок (г-жа Маркович), В.Крестовский-псевдоним (то есть Н.Д.Хвощинская) и ее
сестра, писавшая под псевдонимом Весеньев.