Неточные совпадения
То же самое он видел и в социалистических
книгах: или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался, еще бывши студентом, — или поправки, починки того положения дела, в которое поставлена была Европа и с которым земледельческое дело в России не
имело ничего общего.
Положение Сергея Ивановича было еще тяжелее оттого, что, окончив
книгу, он не
имел более кабинетной работы, занимавшей прежде большую часть его времени.
Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной
книге явная брань не может
иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар.
Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой
книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков.
Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого;
имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению
книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно все равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, — он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался.
Генерал жил генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье; сам, разумеется, визитов не платил, говорил хрипло, читал
книги и
имел дочь, существо невиданное, странное, которую скорей можно было почесть каким-то фантастическим видением, чем женщиной.
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик,
имея много дел,
В иные
книги не глядел.
Рвение
имел, по ночам богу молился,
книги старые, «истинные» читал и зачитывался.
Эта
книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи.
Отцы мои, уж кто в уме расстроен,
Так всё равно, от
книг ли, от питья ль;
А Чацкого мне жаль.
По-христиански так; он жалости достоин;
Был острый человек,
имел душ сотни три.
Бедная старушка очень любила эту
книгу, но
книга тоже
имела несчастие придтись по вкусу племенному теленку, который жил в одной избе со скотницею.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в руках офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают
книги и газеты. Он
имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
— Замечательнейшее, должно быть, сочинение было, — огорченно сказал Козлов, — но вот — все, что
имею от него. Найдено мною в
книге «Камень веры», у одного любителя древностей взятой на прочтение.
Вспоминались слова Макарова о «не тяжелом, но губительном владычестве женщины» и вычитанная у князя Щербатова в
книге «О повреждении нравов» фраза: «Жены
имеют более склонности к самовластию, нежели мужчины».
— Вы знаете, Клим Иванович, ваша речь
имела большой успех. Я в политике понимаю, наверно, не больше индюшки, о Дон-Кихоте — знаю по смешным картинкам в толстой
книге, Фауст для меня — глуповатый человек из оперы, но мне тоже понравилось, как вы говорили.
Он видел себя умнее всех в классе, он уже прочитал не мало таких
книг, о которых его сверстники не
имели понятия, он чувствовал, что даже мальчики старше его более дети, чем он.
Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звездах: он
имел неосторожность сослаться на Гершеля и был послан в город, должен был прочесть
книгу и рассказывать ей, пока она не удовлетворилась.
Илья Иванович иногда возьмет и
книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно
иметь картину на стене, можно и не
иметь, можно пойти прогуляться, можно и не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была
книга; он смотрел на нее, как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.
— Пусть так! — более и более слабея, говорила она, и слезы появились уже в глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня ни ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только
имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из
книг, не понаслышке…
Этого чиновника, служившего, кроме того, на казенном месте, и одного было бы совершенно достаточно; но, по желанию самого князя, прибавили и меня, будто бы на помощь чиновнику; но я тотчас же был переведен в кабинет и часто, даже для виду, не
имел пред собою занятий, ни бумаг, ни
книг.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие
книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не
имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
Не предвидели, кто писал
книгу, не понимают, кто читает ее, что нынешние люди не принимают в число своих знакомых никого, не имеющего такой души, и не
имеют недостатка в знакомых и не считают своих знакомых ничем больше, как просто — напросто нынешними людьми, хорошими, но очень обыкновенными людьми.
Мы все, с небольшими вариациями,
имели сходное развитие, то есть ничего не знали, кроме Москвы и деревни, учились по тем же
книгам и брали уроки у тех же учителей, воспитывались дома или в университетском пансионе.
Я не
имел сил отогнать эти тени, — пусть они светлыми сенями, думалось мне, встречают в
книге, как было на самом деле.
У нас раскольников не постоянно гонят, так, вдруг найдет что-то на синод или на министерство внутренних дел, они и сделают набег на какой-нибудь скит, на какую-нибудь общину, ограбят ее и опять затихнут. Раскольники обыкновенно
имеют смышленых агентов в Петербурге, они предупреждают оттуда об опасности, остальные тотчас собирают деньги, прячут
книги и образа, поят православного попа, поят православного исправника, дают выкуп; тем дело и кончается лет на десять.
Замечу здесь мимоходом: несмотря на обилие
книг и тетрадей, которые я перечитал, я не
имел ни малейшего понятия о существовании русской литературы.
Большое значение
имел также В. Тернавцев, хилиаст, писавший
книгу об Апокалипсисе.
Конечно, в своих философских
книгах я прибегаю и к дискурсивной мысли, но это
имеет для меня лишь второстепенное и подсобное значение.
Даже большее значение
имела для меня
книга Несмелова «Наука о человеке», особенно второй том.
Его
книга о Л. Толстом и Достоевском
имела большое значение.
Двоюродный брат был еще недавно веселым мальчиком в кургузом и некрасивом юнкерском мундире. Теперь он артиллерийский офицер, говорит об ученых
книгах и умных людях, которых называет «личностями», и
имеет собственного денщика, с которым собирается установить особые, не «рутинно — начальственные» отношения.
К экзаменам брат так и не приступал. Он отпустил усики и бородку, стал носить пенсне, и в нем вдруг проснулись инстинкты щеголя. Вместо прежнего увальня, сидевшего целые дни над
книгами, он представлял теперь что-то вроде щеголеватого дэнди, в плоеных манишках и лакированных сапогах. «Мне нужно бывать в обществе, — говорил он, — это необходимо для моей работы». Он посещал клубы, стал отличным танцором и
имел «светский» успех… Всем давно уже было известно, что он «сотрудник Трубникова», «литератор».
А через час выбежал оттуда, охваченный новым чувством облегчения, свободы, счастья! Как случилось, что я выдержал и притом выдержал «отлично» по предмету, о котором, в сущности, не
имел понятия, — теперь уже не помню. Знаю только, что, выдержав, как сумасшедший, забежал домой, к матери, радостно обнял ее и, швырнув ненужные
книги, побежал за город.
Его блестящая
книга «Столп и утверждение истины» произвела большое впечатление в некоторых кругах и на многих
имела влияние, например, на С. Н. Булгакова, человека совсем другой формации и иного душевного склада.
Эта незыблемая, непоколебимая вера в то, что истина дана в мистическом восприятии, что нельзя двигаться, нельзя подниматься, не
имея под собой твердыни божественного, не
имея благодатной помощи, будучи оставленным и покинутым, от вселенской души отрезанным, определяет характер изложения этой
книги.
Надеяся твердо на ваше благоразумие и осторожность, мы вам поручаем: когда назначаемые к переводу, печатанию или продаже сочинения или
книги к вам принесены будут, то вы рассмотрите их содержание, и если нелегко можно дать им истинный смысл или могут возродить заблуждения и соблазны или оскорбить целомудрие, то оные отвергните; те, которые вы отпустите свободными,
имеете вы подписать своеручно, а именно на конце двое от вас, дабы тем виднее было, что те
книги вами смотрены и утверждены.
В городе же Франкфурте, если таковые на продажу изданные
книги не будут смотрены и утверждены почтенным и нам любезным одним богословия магистром и одним или двумя докторами и лиценциатами, которые от думы оного города на годовом жалованье содержимы быть
имеют.
Уже мучитель Константин, Великим названный, следуя решению Никейского собора, предавшему Ариево учение проклятию, запретил его
книги, осудил их на сожжение, а того, кто оные
книги иметь будет, — на смерть.
Не худо бы было заставлять судей наших
иметь сию
книгу вместо святцов, заставлять их чаще в нее заглядывать, нежели в календарь.
Я, по счастию моему, знаком стал в доме одного из губернских членов, в Новегороде,
имел случай приобрести в оном малое знание во французском и немецком языках и пользовался
книгами хозяина того дома.
Если кто сие наше попечительное постановление презрит или против такового нашего указа подаст совет, помощь или благоприятство своим лицом или посторонним, — тем самым подвергает себя осуждению на проклятие, да сверх того лишен быть
имеет тех
книг и заплатит сто золотых гульденов пени в казну нашу. И сего решения никто без особого повеления да нарушить не дерзает. Дано в замке С. Мартына, во граде нашем Майнце, с приложением печати нашей. Месяца януария, в четвертый день 1486 года».
Кажется, чего бы лучше: воспитана девушка «в страхе да в добродетели», по словам Русакова, дурных
книг не читала, людей почти вовсе не видела, выход
имела только в церковь божию, вольнодумных мыслей о непочтении к старшим и о правах сердца не могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность была далека, как от мысли — поступить в военную службу…
Когда при рассуждениях конференции о выпуске представлена была директору Энгельгардту черная эта
книга, где мы трое только и были записаны, он ужаснулся и стал доказывать своим сочленам, что мудрено допустить, чтобы давнишняя шалость, за которую тогда же было взыскано, могла бы еще
иметь влияние и на будущность после выпуска.
Читаю все, что попадается лучшее, друг другу пересылаем
книги замечательные, даже
имеем и те, которые запрещены. Находим дорогу: на ловца бежит зверь.
3) занести фамилии наши, с прописанием виновности и приговора, в черную
книгу, которая должна
иметь влияние при выпуске.
Увидевши, что
книга с бреднями
имеет ход в Европе, я должен был сказать Анненковой, что ожидаю это знаменитое сочинение.
— Со мной здесь один твой знакомец Муравьев-Апостол, брат Сергея — нашего мученика; он тебя видел у Корниловича, когда ты возвратился из полярных стран, шлет тебе поклон, — а я в Энгельгардтовой
книге имею твое описание ярмарки в Островне.
Чтение всех этих новых
книг и слушанье разговоров гостей, в числе которых было много людей, тоже совершенно для меня новых, часто заставляло меня задумываться: для думанья же я
имел довольно свободного времени.
— Тогда они устно слышали от него учение, а мы ныне из
книг божественных оное почерпаем: нас, священников, и философии греческой учили, и риторике, и истории церкви христианской, — нам можно разуметь священное писание; а что же их поп и учитель — какое ученье
имел? Он — такой же мужик, только плутоватей других!
И вот
книги лежат уже девять месяцев на этажерке, и Гайнан забывает сметать с них пыль, газеты с неразорванными бандеролями валяются под письменным столом, журнал больше не высылают за невзнос очередной полугодовой платы, а сам подпоручик Ромашов пьет много водки в собрании,
имеет длинную, грязную и скучную связь с полковой дамой, с которой вместе обманывает ее чахоточного и ревнивого мужа, играет в штосс и все чаще и чаще тяготится и службой, и товарищами, и собственной жизнью.