Неточные совпадения
Переворот Петра сделал
из нас худшее, что можно сделать
из людей, — просвещенных
рабов.
Раиса Павловна со своей стороны осыпала всевозможными милостями своего любимца, который сделался ее всегдашним советником и самым верным
рабом. Она всегда гордилась им как своим произведением; ее самолюбию льстила мысль, что именно она создала этот самородок и вывела его на свет
из тьмы неизвестности. В этом случае Раиса Павловна обольщала себя аналогией с другими великими
людьми, прославившимися уменьем угадывать талантливых исполнителей своих планов.
— Не мешайте дядюшке, ma tante! — заметил Александр, — он не уснет, у него расстроится пищеварение, и бог знает, что
из этого будет.
Человек, конечно, властелин земли, но он также и
раб своего желудка.
Сие да послужит нам всем уроком: кто семейными узами небрежет — всегда должен для себя такого конца ожидать. И неудачи в сей жизни, и напрасная смерть, и вечные мучения в жизни следующей — все
из сего источника происходит. Ибо как бы мы ни были высокоумны и даже знатны, но ежели родителей не почитаем, то оные как раз и высокоумие, и знатность нашу в ничто обратят. Таковы правила, кои всякий живущий в сем мире
человек затвердить должен, а
рабы, сверх того, обязаны почитать господ.
«Особенность
раба в том, что он в руках своего хозяина есть вещь, орудие, а не
человек. Таковы солдаты, офицеры, генералы, идущие на убиение и на убийство по произволу правителя или правителей. Рабство военное существует, и это худшее
из рабств, особенно теперь, когда оно посредством обязательной службы надевает цепи на шеи всех свободных и сильных
людей нации, чтобы сделать
из них орудия убийства, палачей, мясников человеческого мяса, потому что только для этого их набирают и вышколивают…
Будет ли он господином или
рабом,
человек нашего времени не может не испытывать постоянного мучительного противоречия сознания с действительностью и вытекающих
из него страданий.
— А после того, как его
из акцизных увольнили, в Саратове у тещи живет. Теперь только зубами и кормится. Ежели у которого
человека заболит зуб, то и идут к нему, помогает… Тамошних саратовских на дому у себя пользует, а ежели которые
из других городов, то по телеграфу. Пошлите ему, ваше превосходительство, депешу, что так, мол, вот и так… у
раба божьего Алексия зубы болят, прошу выпользовать. А деньги за лечение почтой пошлете.
Слова и звуки вспыхивали перед глазами Евсея, как искры, сжигая надежду на близость спокойной жизни. Он ощущал всем телом, что
из тьмы, окружающей его, от этих
людей надвигается сила, враждебная ему, эта сила снова схватит его, поставит на старую дорогу, приведёт к старым страхам. В сердце его тихо закипала ненависть к Саше, гибкая ненависть слабого, непримиримое, мстительное чувство
раба, которого однажды мучили надеждою на свободу.
Ты прислушайся:
людей свободных профессий ругают чаще, чем мошенников, — это оттого, что общество на три четверти состоит
из рабов,
из таких же вот макак.
— О да! о да! мне кажется, что этого не будет; вы это верно угадали, — подхватила с полной достоинства улыбкой Ида. — А ведь смотрите: я даже не красавица, Истомин, и что
из вас я сделала?.. Смешно подумать, право, что я, я, Ида Норк, теперь для вас, должно быть, первая красавица на свете? что я сильней всех этих умниц и красавиц, которые сделали вас таким, как вы теперь… обезоруженным, несчастным
человеком,
рабом своих страстей.
Мало того, в пренебрежении ее ко мне были, например, вот какие утонченности: она знает, положим, что мне известно какое-нибудь обстоятельство ее жизни или что-нибудь о том, что сильно ее тревожит; она даже сама расскажет мне что-нибудь
из ее обстоятельств, если надо употребить меня как-нибудь для своих целей, вроде
раба или на побегушки; но расскажет всегда ровно столько, сколько надо знать
человеку, употребляющемуся на побегушки, и — если мне еще не известна целая связь событий, если она и сама видит, как я мучусь и тревожусь ее же мучениями и тревогами, то никогда не удостоит меня успокоить вполне своей дружеской откровенностию, хотя, употребляя меня нередко по поручениям не только хлопотливым, но даже опасным, она, по моему мнению, обязана быть со мной откровенною.
— Бог, о котором я говорю, был, когда
люди единодушно творили его
из вещества своей мысли, дабы осветить тьму бытия; но когда народ разбился на
рабов и владык, на части и куски, когда он разорвал свою мысль и волю, — бог погиб, бог — разрушился!
Всего легче испортить
человека, сделав его пьяницей, для этого берут червей
из пустых винных бочек, сушат их и потом кладут в вино, а над вином читают: «Морской глубины царь, пронеси ретиво сердце
раба (имя) от песков сыпучих, от камней горючих; заведись в нем гнездо оперунное.
— То-то, видно, не по нраву пришлось, что дело их узнано, — отвечал Петр; потом, помолчав, продолжал: — Удивительнее всего, голова, эта бумажка; написано в ней было всего только четыре слова: напади тоска на душу
раба Петра. Как мне ее, братец, один
человек прочитал, я встал под ветром и пустил ее от себя — так, голова, с версту летела,
из глаз-на-ли пропала, а на землю не падает.
— Обняла, — говорю, — земля
человека чёрными лапами своими и выжимает
из него живую свободную душу, и вот видим мы пред собою жадного
раба…
А вот жестокость к
рабам и раболепие пред владыками, столь свойственное нашему дворянству, это от Востока вместе с «обломовщиной», типичной для всех классов нашего народа. Верно также, что бесчисленная масса «лишних
людей», всевозможных странников, бродяг, Онегиных во фраках, Онегиных в лаптях и зипунах,
людей, которыми владеет «беспокойство, охота к перемене мест», это одно
из характернейших явлений русского быта, — тоже от Востока и является не чем иным, как бегством от жизни, от дела и
людей.
А поезжай-ко ты нынче ночью туда, на Поросячий брод, да вызови
из третьего двора в селе
человека, Петра Иванова — вот той
раб тебе все яже ко спасению твоему учредит.
Нужны столетия, и кровь, и борьба,
Чтоб
человека создать
из раба.
— У нас в семье, как помню себя, завсегда говорили, что никого
из бедных
людей волосом он не обидел и как, бывало, ни встретит нищего аль убогого, всегда подаст милостыню и накажет за
рабу Божию Анну молиться — это мою прабабушку так звали — да за
раба Божия Гордея убиенного — это дедушку нашего, сына-то своего, что вгорячах грешным делом укокошил… говорят еще у нас в семье, что и в разбой-от пошел он с горя по жене, с великого озлобленья на неведомых
людей, что ее загубили.
— Что правда, то правда, — молвил Патап Максимыч. — Счастья Бог ей не пошлет… И теперь муженек-от чуть не половину именья на себя переписал, остальным распоряжается, не спросясь ее… Горька была доля Марьи Гавриловны за первым мужем, от нового, пожалуй, хуже достанется. Тот по крайности богатство ей дал, а этот, году не пройдет, оберет ее до ниточки… И ништо!.. Вздоров не делай!.. Сама виновата!.. Сама себя
раба бьет, коль не чисто жнет. А
из него вышел самый негодящий
человек.
И потихоньку, не услыхала бы Дарья Сергевна, стала она на молитву. Умною молитвою молилась, не уставной. В одной сорочке, озаренная дрожавшим светом догоравшей лампады, держа в руках заветное колечко, долго лежала она ниц перед святыней. С горячими,
из глубины непорочной души идущими слезами долго молилась она, сотворил бы Господь над нею волю свою, указал бы ей, след ли ей полюбить всем сердцем и всею душою
раба Божия Петра и найдет ли она счастье в том
человеке.
На отношения между Богом и
человеком перенесены были отношения между господином и
рабом, взятые
из социальной жизни.
Отношение между
человеком и Богом не есть ни отношение каузальное, ни отношение частного и общего, ни отношение средства и цели, ни отношение
раба и господина, оно не походит ни на что, взятое
из объективного мира, природного и социального, это отношение ничему не аналогично в этом мире.
— Вы мало знаете нашу жизнь. Ничего в ней веселого нету. Все время от всех зависишь, —
раб какой-то. Сегодня на работе, а завтра сокращение, завтра не потрафил мастеру, шепнули
из полиции, — и ступай за ворота. А дома ребята есть просят… Унижают эти страдания, подлецом делают
человека…
Теперь у нее явилось непреодолимое желание, чтобы этот
человек, за которым гнались, из-за которого погибли две женщины, составлявшие для него идеалы великосветских барынь — княгиня и княжна Шестовы, этот
человек, видимо утопавший в роскоши и богатстве, не сморгнув согласившийся выдать ей полсотни тысяч, был у ног ее, был ее любовником, но любовником-рабом.