Неточные совпадения
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою, которую с детства знала Кити и которая выражалась в обедне и всенощной во Вдовьем Доме, где можно было встретить знакомых, и в
изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных мыслей и чувств, в которую не только можно было верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
Он знал, что это лицо — сухое, мимически бедное, малоподвижное, каковы почти всегда лица близоруких, но он все чаще видел его внушительным лицом свободного мыслителя, который сосредоточен на
изучении своей духовной
жизни, на работе своего я.
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого? Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить время на
изучение фактов его
жизни?
Спешим прибавить, что композитор может в самом деле проникнуться чувством, которое должно выражаться в его произведении; тогда он может написать нечто гораздо высшее не только по внешней красивости, но и по внутреннему достоинству, нежели народная песня; но в таком случае его произведение будет произведением искусства или «уменья» только с технической стороны, только в том смысле, в котором и все человеческие произведения, созданные при помощи глубокого
изучения, соображений, заботы о том, чтобы «выело как возможно лучше», могут назваться произведениями искусства.; в сущности же произведение композитора, написанное под преобладающим влиянием непроизвольного чувства, будет создание природы (
жизни) вообще, а не искусства.
Романы Купера более, нежели этнографические рассказы и рассуждения о важности
изучения быта дикарей, познакомили общество с их
жизнью.
Не так говорят очень многие люди, посвятившие свою
жизнь изучению искусства и опустившие из виду природу.
В кружке, куда входили еще трое или четверо юношей, я был моложе всех и совершенно не подготовлен к
изучению книги Дж. Стюарта Милля с примечаниями Чернышевского. Мы собирались в квартире ученика учительского института Миловского, — впоследствии он писал рассказы под псевдонимом Елеонский и, написав томов пять, кончил самоубийством, — как много людей, встреченных мною, ушло самовольно из
жизни!
Главное, что делает науку ученых трудною и запутанною, — это метафизические бредни и тьма-тьмущая специальностей, на
изучение которых посвящается целая
жизнь и схоластический вид которых отталкивает многих.
Сравнительное
изучение поэзии славянских народов привело многих к полному убеждению в том, что в древности выражались в ней действительно общенародные интересы и воззрения на
жизнь.
Мне иногда бывает его жаль. Жаль хорошего человека, у которого вся
жизнь ушла на
изучение тоненькой книжки устава и на мелочные заботы об антабках и трынчиках. Жаль мне бедности его мысли, никогда даже не интересовавшейся тем, что делается за этим узеньким кругозором. Жаль мне его, одним словом, той жалостью, что невольно охватывает душу, если долго и пристально глядишь в глаза очень умной собаки…
Для Европы характерна резко выраженная ею активность ее
жизни, ее культуры, основанной на
изучении и деянии, а не на внушении и догмате — началах древней культуры Востока.
Это печальное явление я объясняю особенными свойствами восточной мысли, направленной не к
жизни, не к земле и деянию, а к небесам и покою. Поучительно противопоставление двух типов ума, сделанное известным писателем и социалистом-фабианцем Гербертом Уэльсом в речи, произнесенной им 24 января 1902 года в Лондонском институте
изучения Востока...
По нашим соображениям вышло, что книжка Марка Вовчка верна русской действительности, что рассказы его касаются чрезвычайно важных сторон народной
жизни и что в легких набросках его мы встречаем штрихи, обнаружившие руку искусного мастера и глубокое, серьезное
изучение предмета.
Жизнь проделывает над человеком свои опыты и, глумясь, предъявляет на наше
изучение получающиеся результаты.
В наше время накопляется огромное количество знаний, достойных
изучения. Скоро наши способности будут слишком слабы, а
жизнь слишком коротка, чтобы усвоить хотя бы одну только наиболее полезную часть этих знаний. К нашим услугам полное изобилие богатств, но, восприняв их, мы должны снова отбрасывать многое как бесполезный хлам. Было бы лучше никогда не обременять себя им.
Тогда он представится в надлежащем свете, именно как особое проявление религиозной
жизни, хотя сухое и рассудочное, как напряженная мысль о религии, связанная с ее
изучением, а ведь и мысль, и научное постижение есть тоже
жизнь, совершается не вне человеческого духа.
Обратившись к
изучению подсознательного, мы находим там libido, с рождения присущее человеку, и неудовлетворенное половое влечение, находим постоянно терпящее поражение в
жизни стремление к преобладанию и власти, находим ressentiment, больное самолюбие, всю
жизнь получающее уколы, порождающее обиду и зависть.
К 1870 году я начал чувствовать потребность отдаться какому-нибудь новому произведению, где бы отразились все мои пережитки за последние три-четыре года. Но странно! Казалось бы, моя любовь к театру, специальное
изучение его и в Париже и в Вене должны были бы поддержать во мне охоту к писанию драматических вещей. Но так не выходило, вероятнее всего потому, что кругом шла чужая
жизнь, а разнообразие умственных и художественных впечатлений мешало сосредоточиться на сильном замысле в драме или в комедии.
"Ребенок"как раз написан был в ту полосу моей интимной
жизни, когда я временно отдавался некоторому «духовному» настроению. Влюбленность и
жизнь в семействе той очень молодой девушки, которая вызвала во мне более головное, чем страстное чувство, настраивали меня в духе резко противоположном тому научному взгляду на человека, его природу и все мироздание, который вырабатывался у меня в Дерпте за пять лет
изучения естественных наук и медицины.
Как будто для девушек главное было — не Петербург, не студенческая
жизнь, а возможно более основательное
изучение фельдшерских наук!
Гибнут добросовестные труженики, посвящающие свою
жизнь на
изучение почти ненужного, гибнут материальные силы людей, направляясь туда, куда не нужно, гибнут молодые поколения, направляемые на самую праздную деятельность Киф Мокеевичей, возведенную на степень высшего служения человечеству.
Разве не очевидно, что такое решение вопроса есть только перефразированное царство Мессии, в котором роль Мессии играет наука, а что для того, чтобы объяснение такое объясняло что-нибудь, необходимо верить в догматы науки так же бесконтрольно, как верят Евреи в Мессию, что и делают правоверные науки, — с тою только разницей, что правоверному Еврею, представляющему себе в Мессии посланника Божия, можно верить в то, что он всё своей властью устроит отлично; для правоверного же науки по существу дела нельзя верить в то, чтобы посредством внешнего
изучения потребностей можно было решить главный и единственный вопрос о
жизни.
Изучение законов, управляющих существованием животных, растений и вещества, не только полезно, но необходимо для уяснения закона
жизни человека, но только тогда, когда
изучение это имеет целью главный предмет познания человеческого: уяснение закона разума.
Вместо того, чтобы изучать тот закон, которому, для достижения своего блага, должна быть подчинена животная личность человека, и, только познав этот закон, на основании его изучать все остальные явления мира, ложное познание направляет свои усилия на
изучение только блага и существования животной личности человека, без всякого отношения к главному предмету знания, — подчинению этой животной личности человека закону разума, для достижения блага истинной
жизни.
Заблуждение, что видимый нами, на нашей животной личности совершающийся, закон и есть закон нашей
жизни, есть старинное заблуждение, в которое всегда впадали и впадают люди. Заблуждение это, скрывая от людей главный предмет их познания, подчинение животной личности разуму для достижения блага
жизни, ставит на место его
изучение существования людей, независимо от блага
жизни.
То же происходит и теперь с той опытной эволюционной наукой, которая, рассматривая одну сторону или некоторые стороны
жизни, заявляет притязания на
изучение всей
жизни.
Изучение всего этого важно для человека, показывая ему, как в отражении, то, что необходимо совершается в его
жизни; но очевидно, что знание того, что уже совершается и видимо нами, как бы оно ни было полно, не может дать нам главного знания, которое нужно нам, — знания того закона, которому должна для нашего блага быть подчинена наша животная личность.
Ложное познание, не имея в виду этого главного предмета знания, направляет свои силы на
изучение животного существования прошедших и современных людей и на
изучение условий существования человека вообще, как животного. Ему представляется, что из этих
изучений может быть найдено и руководство для блага
жизни человеческой.
Наблюдения так сложны, так многообразны, так запутанны, так много времени и усилия тратится на них, что люди понемногу забывают о первоначальной ошибке признания части предмета за весь предмет и под конец вполне убеждаются, что
изучение видимых свойств вещества, растений и животных и есть
изучение самой
жизни, той
жизни, которая, познается человеком только в его сознании.
При предположении же о том, что
жизнь человека есть только его животное существование, и что благо, указываемое разумным сознанием, невозможно, и что закон разума есть только призрак, такое
изучение делается не только праздным, но и губительным, закрывая от человека его единственный предмет познания и поддерживая его в том заблуждении, что, исследуя отражение предмета, он может познать и предмет.
Человеку полезно изучать и материал и орудие своей работы. Чем лучше он познает их, тем лучше он будет в состоянии работать.
Изучение этих включенных в его
жизнь видов существования — своего животного и вещества, составляющего животное, показывает человеку, как бы в отражении, общий закон всего существующего — подчинение закону разума и тем утверждает его в необходимости подчинения своего животного своему закону, но не может и не должен человек смешивать материал и орудие своей работы с самой своей работой.
Жизнь… это запутанная, трудная книга, для
изучения ее необходимо время, ты в свои двадцать два, двадцать три года, еще только начал читать ее и дочел едва до пятой главы, а Поль, Пьер и я, нам уж под сорок, мы уже дочитываем двадцатую главу… и, увы, скоро, пожалуй, увидим короткое слово: «конец».
Тем более имею право ожидать их снисхождения, что могу изъясняться с ними без помощи переводчика… вы знаете, что я употребил несколько часов моей
жизни на
изучение языка русского.
Для того же, чтобы они никогда уже не догадались, что единое нужное для них — это установление законов
жизни, которое указано в учении Христа, я внушаю им, что законов духовной
жизни они знать не могут и что всякое религиозное учение, в том числе и учение Христа, есть заблуждение и суеверие, а что узнать о том, как им надо жить, они могут из придуманной мною для них пауки, называемой социологией, состоящей в
изучении того, как различно дурно жили прежние люди.
В наше время хорошее воспитание, где оно есть, уроки матери и наставницы, избранное чтение,
изучение с малолетства закона божия с нравственным применением к
жизни, связи общественные — все это остерегает заранее сердце девушки от подводных камней, мимо которых оно должно плыть, приучает ум ее быть всегда на страже против обольщений и различать ложь от истины, пагубное от полезного.
Наука не позволяет нам также сделать скачок от времени Петра Великого ко времени Екатерины II; она заставляет нас с особенным любопытством углубиться в
изучение этого периода — посмотреть, как Россия продолжала жить новою
жизнью после Петра Великого, как разбиралась она в материале преобразований без помощи гениального императора, как нашлась в своем новом положении, с его светлыми и темными сторонами, так как в
жизни человека и в
жизни народов нет возраста, в котором не было бы и тех и других сторон.
Так что вместо того, чтобы им самим, по учению Христа, постараться жить лучше, они думают, что им надо только изучить
жизнь прежних людей, и что они из этого
изучения выведут общие законы
жизни, и что для того, чтобы жить хорошо, им надо будет только сообразоваться в своей
жизни с этими выдуманными ими законами.
Прямо с поля битвы с ужасным бичом народов, над которым он одержал множество блестящих побед, Федор Дмитриевич прибыл в Петербург лишь на несколько дней, чтобы уехать за границу, к источникам знания и современных открытий в области той науки,
изучению которой он посвятил не только все свои силы, но, казалось, и самую
жизнь.
Попав в водоворот церковно-политической
жизни, граф, чтобы не сбиться с принятой им на себя роли, старался заниматься
изучением иностранных языков и пополнять хотя и блестящее с русской точки зрения того времени, но все же более чем поверхностное свое образование.
Несмотря на первую сердечную рану, которую нанесла ему
жизнь смертью Глаши, Суворов не предался отчаянию, не отстал от дела. Он только еще более ушел в самого себя и в исполнение своих служебных обязанностей и в
изучении военных наук старался найти забвение происшедшего. Он и достиг этого. И если образ Глаши и устремленные на него ее глаза и мелькали порой перед Александром Васильевичем, то лишь для того, чтобы напомнить ему его клятву о сохранении целомудрия.
И что будет представляться еще трогательнее будущему историку — это то, что он найдет, что у людей этих был учитель, ясно, определенно указавший им, что им должно делать, чтобы жить счастливее, и что слова этого учителя были объяснены одними так, что он на облаках придет всё устроить, а другими так, что слова этого учителя прекрасны, но неисполнимы, потому что
жизнь человеческая не такая, какую бы мы хотели, и потому не стоит ею заниматься, а разум человеческий должен быть направлен на
изучение законов этой
жизни без всякого отношения к благу человека.
И если история имеет предметом
изучение движения народов и человечества, а не описание эпизодов из
жизни людей, то она должна, отстранив понятие причин, отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно-малым элементам свободы.
Но долго я не мог привыкнуть к той странной мысли, что после 1800 лет исповедания Христова закона миллиардами людей после тысяч людей, посвятивших свою
жизнь на
изучение этого закона, теперь мне пришлось, как что-то новое, открывать закон Христа.