Неточные совпадения
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна,
из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших
правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Подумавши, оставили
Меня бурмистром:
правлю я
Делами и теперь.
А перед старым барином
Бурмистром Климку на́звали,
Пускай его! По барину
Бурмистр! перед Последышем
Последний человек!
У Клима совесть глиняна,
А бородища Минина,
Посмотришь, так подумаешь,
Что не найти крестьянина
Степенней и трезвей.
Наследники построили
Кафтан ему: одел его —
И сделался Клим Яковлич
Из Климки бесшабашного
Бурмистр первейший сорт.
Несколько раз обручаемые хотели догадаться, что надо сделать, и каждый раз ошибались, и священник шопотом
поправлял их. Наконец, сделав, что нужно было, перекрестив их кольцами, он опять передал Кити большое, а Левину маленькое; опять они запутались и два раза передавали кольцо
из руки в руку, и всё-таки выходило не то, что требовалось.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня,
поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо вышел
из комнаты.
— Кити! я мучаюсь. Я не могу один мучаться, — сказал он с отчаянием в голосе, останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей в глаза. Он уже видел по ее любящему правдивому лицу, что ничего не может выйти
из того, что он намерен был сказать, но ему всё-таки нужно было, чтоб она сама разуверила его. — Я приехал сказать, что еще время не ушло. Это всё можно уничтожить и
поправить.
Свод этих
правил обнимал очень малый круг условий, но зато
правила были несомненны, и Вронский, никогда не выходя
из этого круга, никогда ни на минуту не колебался в исполнении того, что должно.
Дарья Александровна, еще в Москве учившаяся с сыном вместе латинскому языку, приехав к Левиным, за
правило себе поставила повторять с ним, хоть раз в день уроки самые трудные
из арифметики и латинского.
Дамы раскрыли зонтики и вышли на боковую дорожку. Пройдя несколько поворотов и выйдя
из калитки, Дарья Александровна увидала пред собой на высоком месте большое, красное, затейливой формы, уже почти оконченное строение. Еще не окрашенная железная крыша ослепительно блестела на ярком солнце. Подле оконченного строения выкладывалось другое, окруженное лесами, и рабочие в фартуках на подмостках клали кирпичи и заливали
из шаек кладку и равняли
правилами.
Адвокат почтительно поклонился, выпустил
из двери клиента и, оставшись один, отдался своему радостному чувству. Ему стало так весело, что он, противно своим
правилам, сделал уступку торговавшейся барыне и перестал ловить моль, окончательно решив, что к будущей зиме надо перебить мебель бархатом, как у Сигонина.
— Не может быть! — кричал капитан, — не может быть! я зарядил оба пистолета; разве что
из вашего пуля выкатилась… Это не моя вина! — А вы не имеете права перезаряжать… никакого права… это совершенно против
правил; я не позволю…
Опершись на плотину, Ленский
Давно нетерпеливо ждал;
Меж тем, механик деревенский,
Зарецкий жернов осуждал.
Идет Онегин с извиненьем.
«Но где же, — молвил с изумленьем
Зарецкий, — где ваш секундант?»
В дуэлях классик и педант,
Любил методу он
из чувства,
И человека растянуть
Он позволял — не как-нибудь,
Но в строгих
правилах искусства,
По всем преданьям старины
(Что похвалить мы в нем должны).
Немало было и всяких сенаторских нахлебников, которых брали с собою сенаторы на обеды для почета, которые крали со стола и
из буфетов серебряные кубки и после сегодняшнего почета на другой день садились на козлы
править конями у какого-нибудь пана.
Тут появлялась и тигровая кошка, вестница кораблекрушения, и говорящая летучая рыба, не послушаться приказаний которой значило сбиться с курса, и «Летучий голландец» [Летучий Голландец — в морских преданиях — корабль-призрак, покинутый экипажем или с экипажем
из мертвецов, как
правило, предвестник беды.] с неистовым своим экипажем; приметы, привидения, русалки, пираты — словом, все басни, коротающие досуг моряка в штиле или излюбленном кабаке.
Нащупав в кармане револьвер, он вынул его и
поправил капсюль; потом сел, вынул
из кармана записную книжку и на заглавном, самом заметном листке написал крупно несколько строк.
В настоящее время он тоже принужден был выйти
из университета, но ненадолго, и
из всех сил спешил
поправить обстоятельства, чтобы можно было продолжать.
Пульхерия Александровна была чувствительна, впрочем не до приторности, робка и уступчива, но до известной черты: она многое могла уступить, на многое могла согласиться, даже
из того, что противоречило ее убеждению, но всегда была такая черта честности,
правил и крайних убеждений, за которую никакие обстоятельства не могли заставить ее переступить.
Фенечка вскочила со стула, на котором она уселась со своим ребенком, и, передав его на руки девушки, которая тотчас же вынесла его вон
из комнаты, торопливо
поправила свою косынку.
— Анфимьевну-то вам бы скорее на кладбище, а то — крысы ее портят. Щеки выели, даже смотреть страшно. Сыщика
из сада товарищи давно вывезли, а Егор Васильич в сарае же. Стену в сарае
поправил я. Так что все в порядке. Никаких следов.
Самгин взглянул на бескровное лицо жены,
поправил ее разбросанные по подушке волосы необыкновенного золотисто-лунного цвета и бесшумно вышел
из спальни.
«Это я вздрогнул», — успокоил он себя и,
поправив очки, заглянул в комнату, куда ушла Алина. Она, стоя на коленях, выбрасывала
из ящика комода какие-то тряпки, коробки, футляры.
Самгин вздохнул и
поправил очки. Въехали на широкий двор; он густо зарос бурьяном,
из бурьяна торчали обугленные бревна, возвышалась полуразвалившаяся печь, всюду в сорной траве блестели осколки бутылочного стекла. Самгин вспомнил, как бабушка показала ему ее старый, полуразрушенный дом и вот такой же двор, засоренный битыми бутылками, — вспомнил и подумал...
— Бориса исключили
из военной школы за то, что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость. Нет, не за то, — торопливо
поправила она, оглядываясь. — За это его посадили в карцер, а один учитель все-таки сказал, что Боря ябедник и донес; тогда, когда его выпустили
из карцера, мальчики ночью высекли его, а он, на уроке, воткнул учителю циркуль в живот, и его исключили.
Одетый в подобие кадетской курточки, сшитой
из мешочного полотна, Иноков молча здоровался и садился почему-то всегда неуютно, выдвигая стул на средину комнаты. Сидел, слушая музыку, и строгим взглядом осматривал вещи, как бы считая их. Когда он поднимал руку, чтоб
поправить плохо причесанные волосы, Клим читал на боку его курточки полусмытое синее клеймо: «Первый сорт. Паровая мельница Я. Башкирова».
— Он —
из тех, которые думают, что миром
правит только голод, что над нами властвует лишь закон борьбы за кусок хлеба и нет места любви. Материалистам непонятна красота бескорыстного подвига, им смешно святое безумство Дон-Кихота, смешна Прометеева дерзость, украшающая мир.
Но Иноков, сидя в облаке дыма, прислонился виском к стеклу и смотрел в окно. Офицер согнулся, чихнул под стол,
поправил очки, вытер нос и бороду платком и, вынув
из портфеля пачку бланков, начал не торопясь писать. В этой его неторопливости, в небрежности заученных движений было что-то обидное, но и успокаивающее, как будто он считал обыск делом несерьезным.
Переходя
из улицы в улицу, он не скоро наткнулся на старенький экипаж: тощей, уродливо длинной лошадью
правил веселый, словоохотливый старичок, экипаж катился медленно, дребезжал и до физической боли, до головокружения ощутимо перетряхивал в памяти круглую фигуру взбешенного толстяка и его визгливые фразы.
Бердников, говоря,
поправлял галстук с большой черной жемчужиной в нем, из-под галстука сверкала крупная бриллиантовая запонка, в толстом кольце
из платины горел злым зеленым огнем изумруд. Остренькие зрачки толстяка сегодня тоже блестели зеленовато.
Освобождать лицо
из крепких ее ладоней не хотелось, хотя было неудобно сидеть, выгнув шею, и необыкновенно смущал блеск ее глаз. Ни одна
из женщин не обращалась с ним так, и он не помнил, смотрела ли на него когда-либо Варвара таким волнующим взглядом. Она отняла руки от лица его, села рядом и,
поправив прическу свою, повторила...
— Больше полуторы тысячи, —
поправил Обломов, — он
из выручки же за хлеб получил вознаграждение за труд…
Добрая старушка этому верила, да и не мудрено было верить, потому что должник принадлежал к одной
из лучших фамилий, имел перед собою блестящую карьеру и получал хорошие доходы с имений и хорошее жалованье по службе. Денежные затруднения,
из которых старушка его выручила, были последствием какого-то мимолетного увлечения или неосторожности за картами в дворянском клубе, что
поправить ему было, конечно, очень легко, — «лишь бы только доехать до Петербурга».
Кое-как он достиг дробей, достиг и до четырех
правил из алгебры, когда же дело дошло до уравнений, Райский утомился напряжением ума и дальше не пошел, оставшись совершенно равнодушным к тому, зачем и откуда извлекают квадратный корень.
«
Из логики и честности, — говорило ему отрезвившееся от пьяного самолюбия сознание, — ты сделал две ширмы, чтоб укрываться за них с своей „новой силой“, оставив бессильную женщину разделываться за свое и за твое увлечение, обещав ей только одно: „Уйти, не унося с собой никаких „долгов“, „
правил“ и „обязанностей“… оставляя ее: нести их одну…“
— Вот где мертвечина и есть, что
из природного влечения делают
правила и сковывают себя по рукам и ногам. Любовь — счастье, данное человеку природой… Это мое мнение…
Но когда на учителя находили игривые минуты и он, в виде забавы, выдумывал, а не
из книги говорил свои задачи, не прибегая ни к доске, ни к грифелю, ни к
правилам, ни к пинкам, — скорее всех, путем сверкающей в голове догадки, доходил до результата Райский.
Он освободился
из ее объятий,
поправил смятые волосы, отступил на шаг и выпрямился.
Кроме того, есть характеры, так сказать, слишком уж обшарканные горем, долго всю жизнь терпевшие, претерпевшие чрезвычайно много и большого горя, и постоянного по мелочам и которых ничем уже не удивишь, никакими внезапными катастрофами и, главное, которые даже перед гробом любимейшего существа не забудут ни единого
из столь дорого доставшихся
правил искательного обхождения с людьми.
Луна взошла, но туман был так силен, что фрегат то пропадал
из глаз, то вдруг появлялся; не раз мы его совсем теряли
из виду и тогда
правили по звездам, но и те закрывались.
У барыни шаль спустилась с плеча; одна
из старушек надела ее опять на плечо да тут же кстати
поправила бантик на чепце.
«Суп
из рыбы», —
поправил он педантически.
Рассказал он еще, как женщины за них
правят дома и как подрядчик угостил их нынче перед отъездом полведеркой, как один
из них помер, а другого везут больного.
Марья Степановна свято блюла все свычаи и обычаи,
правила и обряды, которые вынесла
из гуляевского дома; ей казалось святотатством переступить хотя одну йоту
из заветов этой угасшей семьи, служившей в течение века самым крепким оплотом древнего благочестия.
— Конечно, поправится, черт их всех возьми! — крикнул «Моисей», стуча кулаком по столу. — Разве старик чета вот этой дряни… Вон ходят… Ха-ха!.. Дураки!.. Василий Бахарев пальцем поведет только, так у него
из всех щелей золото полезет. Вот только весны дождаться, мы вместе махнем со стариком на прииски и все дело
поправим Понял?
Его встречают одними циническими насмешками, подозрительностью и крючкотворством из-за спорных денег; он слышит лишь разговоры и житейские
правила, от которых воротит сердце, ежедневно „за коньячком“, и, наконец, зрит отца, отбивающего у него, у сына, на его же сыновние деньги, любовницу, — о господа присяжные, это отвратительно и жестоко!
Упомянул уже я прежде, что выходил он
из своей деревянной келейки на пасеке редко, даже в церковь подолгу не являлся, и что попущали ему это якобы юродивому, не связывая его
правилом, общим для всех.
«Что бы у ней такое?» — пробормотал Ракитин, вводя Алешу за руку в гостиную. Грушенька стояла у дивана как бы все еще в испуге. Густая прядь темно-русой косы ее выбилась вдруг из-под наколки и упала на ее правое плечо, но она не заметила и не
поправила, пока не вгляделась в гостей и не узнала их.
Мул, которого взяли с собой Аринин и Сабитов, оказался с ленцой, вследствие чего стрелки постоянно от нас отставали. Из-за этого мы с Дерсу должны были часто останавливаться и поджидать их. На одном
из привалов мы условились с ними, что в тех местах, где тропы будут разделяться, мы будем ставить сигналы. Они укажут им направление, которого надо держаться. Стрелки остались
поправлять седловку, а мы пошли дальше.
Кучер мой сперва уперся коленом в плечо коренной, тряхнул раза два дугой,
поправил седелку, потом опять пролез под поводом пристяжной и, толкнув ее мимоходом в морду, подошел к колесу — подошел и, не спуская с него взора, медленно достал из-под полы кафтана тавлинку, медленно вытащил за ремешок крышку, медленно всунул в тавлинку своих два толстых пальца (и два-то едва в ней уместились), помял-помял табак, перекосил заранее нос, понюхал с расстановкой, сопровождая каждый прием продолжительным кряхтением, и, болезненно щурясь и моргая прослезившимися глазами, погрузился в глубокое раздумье.
Овсяников был исключением
из общего
правила, хоть и не слыл за богача.
Конечно, она мало читала, она вовсе не читала, она осмотрела комнату, она стала прибирать ее, будто хозяйка; конечно, мало прибрала, вовсе не прибирала, но как она спокойна: и может читать, и может заниматься делом, заметила, что
из пепельницы не выброшен пепел, да и суконную скатерть на столе надобно
поправить, и этот стул остался сдвинут с места.
Только, как самый жестокий европеец очень кроток, самый трусливый очень храбр, самый сладострастный очень нравствен перед китайцем, так и они: самые аскетичные
из них считают нужным для человека больше комфорта, чем воображают люди не их типа, самые чувственные строже в нравственных
правилах, чем морализаторы не их типа.