Неточные совпадения
— Другая
идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя проговориться; в-третьих, можно узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие умные люди, как вы,
лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?
— Мы видим, что в Германии быстро создаются условия для перехода к социалистическому строю, без катастроф, эволюционно, — говорил Прейс, оживляясь и даже как бы утешая Самгина. — Миллионы голосов немецких рабочих, бесспорная культурность масс, огромное партийное хозяйство, — говорил он, улыбаясь
хорошей улыбкой, и все потирал руки, тонкие пальцы его неприятно щелкали. — Англосаксы и германцы удивительно глубоко усвоили
идею эволюции, это стало их органическим свойством.
Но он должен был признать, что глаза у Самойлова —
хорошие, с тем сосредоточенным выражением, которое свойственно только человеку, совершенно поглощенному одной
идеей.
— Помните? Это и моя
идея. У вас все данные для такой роли: критическое умонастроение, сдерживаемое осторожностью суждений, и
хороший вкус.
Итак: если захотите рассмотреть человека и узнать его душу, то вникайте не в то, как он молчит, или как он говорит, или как он плачет, или даже как он волнуется благороднейшими
идеями, а высмотрите
лучше его, когда он смеется.
— Женевские
идеи — это добродетель без Христа, мой друг, теперешние
идеи или,
лучше сказать,
идея всей теперешней цивилизации. Одним словом, это — одна из тех длинных историй, которые очень скучно начинать, и гораздо будет
лучше, если мы с тобой поговорим о другом, а еще
лучше, если помолчим о другом.
— Да ведь вот же и тебя не знал, а ведь знаю же теперь всю. Всю в одну минуту узнал. Ты, Лиза, хоть и боишься смерти, а, должно быть, гордая, смелая, мужественная.
Лучше меня, гораздо
лучше меня! Я тебя ужасно люблю, Лиза. Ах, Лиза! Пусть приходит, когда надо, смерть, а пока жить, жить! О той несчастной пожалеем, а жизнь все-таки благословим, так ли? Так ли? У меня есть «
идея», Лиза. Лиза, ты ведь знаешь, что Версилов отказался от наследства?
Idee fixe [Навязчивая
идея (фр.)] Хионии Алексеевны была создать из своей гостиной великосветский салон, где бы молодежь училась
хорошему тону и довершала свое образование на живых образцах, люди с весом могли себя показать, женщины — блеснуть своей красотой и нарядами, заезжие артисты и артистки — найти покровительство, местные таланты —
хороший совет и поощрение и все молодые девушки — женихов, а все молодые люди — невест.
Полагали, впрочем, что он делает это много-много что для игры, так сказать для некоторого юридического блеска, чтоб уж ничего не было забыто из принятых адвокатских приемов: ибо все были убеждены, что какой-нибудь большой и окончательной пользы он всеми этими «подмарываниями» не мог достичь и, вероятно, это сам
лучше всех понимает, имея какую-то свою
идею в запасе, какое-то еще пока припрятанное оружие защиты, которое вдруг и обнаружит, когда придет срок.
Из книг другого типа: «Судьба человека в современном мире», которая гораздо
лучше формулирует мою философию истории современности, чем «Новое средневековье», и «Источники и смысл русского коммунизма», для которой должен был много перечитать по русской истории XIX века, и «Русская
идея».
Были среди ссыльных
хорошие, симпатичные люди, все были людьми, верующими в свою
идею.
А. Богданов был очень
хороший человек, очень искренний и беззаветно преданный
идее, но по типу своему совершенно мне чуждый.
— И вы совершенно, совершенно попали на мою
идею, молодой друг мой, — воскликнул генерал восторженно, — я вас не за этою мелочью звал! — продолжал он, подхватывая, впрочем, деньги и отправляя их в карман, — я именно звал вас, чтобы пригласить в товарищи на поход к Настасье Филипповне или,
лучше сказать, на поход на Настасью Филипповну!
Идеи его странны, неустойчивы, иногда нелепы; но желания, влечения, но сердце —
лучше, а это фундамент для всего; и все это лучшее в нем — бесспорно от вас.
— Не изменились; все роман пишу; да тяжело, не дается. Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательно бы вышло; да
хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно надо в журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее, так, что-нибудь легонькое и грациозное и отнюдь без мрачного направления… Это уж отнюдь… Все должны веселиться и радоваться!..
С одной стороны, преступление есть осуществление или,
лучше сказать, проявление злой человеческой воли. С другой стороны, злая воля есть тот всемогущий рычаг, который до тех пор двигает человеком, покуда не заставит его совершить что-либо в ущерб высшей
идее правды и справедливости, положенной в основание пятнадцати томов Свода законов Российской империи.
— Тут и нет кощунства. Я хочу сказать только, что если ты вмешиваешь бога в свои дела, то тебе следует сидеть смирно и дожидаться результатов этого вмешательства. Но все это, впрочем, к делу не относится, и, право, мы сделаем
лучше, если возвратимся к прерванному разговору. Скажи, пожалуйста, с чего тебе пришла в голову
идея, что Коронат непременно должен быть юристом?
Деятельность моя была самая разнообразная. Был я и следователем, был и судьею; имел, стало быть, дело и с живым материялом, и с мертвою буквою, но и в том и в другом случае всегда оставался верен самому себе или,
лучше сказать,
идее долга, которой я сделал себя служителем.
Или,
лучше сказать, не столько желание жизни, сколько желание «полакомиться», сопряженное с совершенным отсутствием
идеи смерти.
— Мир
идей! — проговорила она и насмешливо поглядела мне в лицо. — Так уж
лучше мы перестанем… Что уж тут…
Это постоянное пребывание в очень неясном, но все-таки чего-то ожидающем состоянии мне сделалось, наконец, невыносимо: я почти готова была думать, что разные
хорошие мысли и
идеи — сами по себе, а жизнь человеческая — сама по себе, в которой только пошлость и гадость могут реализироваться; но встреча с вами, — вот видите, как я откровенна, — согнала этот туман с моих желаний и стремлений!..
Действительно, небольшая аудиторий в музее уже была полна. Изборский с внешней стороны не был
хорошим лектором. Порой он заикался, подыскивал слова. Но даже в эти минуты его наивные глаза сверкали таким внутренним интересом к предмету, что внимание аудитории не ослабевало. Когда же Изборский касался предметов, ему особенно интересных, его речь становилась красивой и даже плавной. Он находил обороты и образы, которые двумя — тремя чертами связывали специальный предмет с областью широких, общих
идей…
— Добрый день, господин Потапов… Теперь мы сам будем обедайт с большой аппетит, — сказал господин Шмит, кланяясь мне и улыбаясь самым благосклонным образом. Эту фразу он произносил под конец обеда почти ежедневно, желая, вероятно, примером своего аппетита и видом своей сытой фигуры внушить
хорошую идею о доброкачественности продуктов.
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям,
идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и
лучше их.
Кажется,
лучше было бы, если бы историк позаботился о том, чтобы сгруппировать факты истории Петра, осветивши их общей
идеей, не приданной им извне и насильственно, а прямо и строго выведенной из них самих.
«Прекрасным кажется то, что кажется полным осуществлением родовой
идеи», значит также: «надобно, чтобы в прекрасном существе было все, что только может быть
хорошего в существах этого рода; надобно, чтобы нельзя было найти ничего
хорошего в других существах того же рода, чего не было бы в прекрасном предмете».
Но и не пускаясь в метафизические прения, мы можем увидеть из фактов, что
идея бесконечного, как бы ни понимать ее, не всегда, или,
лучше сказать, — почти никогда не связана с
идеею возвышенного.
Лучше рассмотрим одну из тех
идей, из которых возник столь странный упрек прекрасному в действительности,
идею, составляющую одно из основных воззрений господствующей эстетики.
«Прекрасно то существо, в котором вполне выражается
идея этого существа» — в переводе на простой язык будет значить: «прекрасно то, что превосходно в своем роде; то,
лучше чего нельзя себе вообразить в этом роде».
Но не все превосходное в своем роде прекрасно; крот может быть превосходным экземпляром породы кротов, но никогда не покажется он «прекрасным»; точно то же надобно сказать о большей части амфибий, многих породах рыб, даже многих птицах: чем
лучше для естествоиспытателя животное такой породы, т. е. чем полнее выражается в нем его
идея, тем оно некрасивее с эстетической точки зрения.
Не
лучше ли оставить этот цвет
Несорванным, но издали дышать
Его томительным благоуханьем
И каждый день, и каждое мгновенье
Воздушною
идеей упиваться?
Я вижу людей, работающих в пользу
идей несомненно скверных и опасных и сопровождающих свою работу возгласом: «Пади! задавлю!» и вижу людей, работающих в пользу
идей справедливых и полезных, но тоже сопровождающих свою работу возгласом: «пади! задавлю!» Я не вижу рамок, тех драгоценных рамок, в которых
хорошее могло бы упразднять дурное без заушений, без возгласов, обещающих задавить.
— Напротив, я люблю
хорошие стихи, когда они действительно хороши и благозвучны и, как бы это сказать, представляют
идеи, мысли…
Это — смесь
хороших инстинктов с ложью, живого ума с отсутствием всякого намека на
идеи и убеждения, путаница понятий, умственная и нравственная слепота — все это не имеет в ней характера личных пороков, а является, как общие черты ее круга. В собственной, личной ее физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное. Остальное принадлежит воспитанию.
— Хотя бы и так. Что смущаться? Ты болен, потому что работал через силу и утомился, а это значит, что свое здоровье ты принес в жертву
идее, и близко время, когда ты отдашь ей и самую жизнь. Чего
лучше? Это — то, к чему стремятся все вообще одаренные свыше благородные натуры.
— Et bien, monsieur Arbousoff? [Ну как, господин Арбузов? (фр.)] — сказала Генриетта, ласково улыбаясь и протягивая из-под бурнуса обнаженную, тонкую, но сильную и красивую руку. — Как вам нравятся наши новые костюмы? Это
идея моего Антонио. Вы придете на манеж смотреть наш номер? Пожалуйста, приходите. У вас
хороший глаз, и вы мне приносите удачу.
— Мы действительно неприятели в сфере
идей, и это определяется сразу, само собой. Вот вы говорите: проще —
лучше, я тоже так думаю, но я влагаю в эти слова одно содержание, вы — другое…
Он предпочел действовать
лучше положительными средствами, нежели отрицательными, и принялся за употребление их в очень обширных размерах, прилагая свои
идеи не к частным случаям и отдельным лицам, а ко всей фабрике.
Мне вдруг, смотря на нее, влетела тогда в голову
идея, что весь этот последний месяц, или,
лучше, две последние перед сим недели, она была совсем не в своем характере, можно даже сказать — в обратном характере: являлось существо буйное, нападающее, не могу сказать бесстыдное, но беспорядочное и само ищущее смятения.
Не скажу, чтоб г. Достоевский особенно искусно развил
идею этого сумасшествия; но надо признаться, что тема его — раздвоение слабого, бесхарактерного и необразованного человека между робкою прямотою действий и платоническим стремлением к интриге, раздвоение, под тяжестью которого сокрушается наконец рассудок бедняка, — тема эта, для
хорошего выполнения, требует таланта очень сильного.
Но скучнее всего, что даже свои
хорошие, честные
идеи он умудряется выражать так, что они кажутся у него банальными и отсталыми.
На такое дело он ни на минуту не призадумался бы ухлопать все свое состояньишко. Но Фрумкин, хотя и очень сочувствовал такой
идее, однако же находил, что сначала практичнее было бы устроить дело книжной торговли с общественной читальней, которая могла служить общим центром для людей своего кружка, а при книжной торговле можно сперва, в виде подготовительного опыта, заняться изданием отдельных
хороших книжек, преимущественно по части переводов, а потом уже приступить и к журналу.
«Зачем лезть к людям, которые вас не хотят? Не
лучше ли все порвать и уйти к себе? К себе, одному себе! Вот в чем вся моя «
идея».
— Нет, доказать, что ее как не бывало, невозможно, — отвечал профессор, — потому что кто ее скушал, те от этого располнели; но можно доказать, что пустые люди, принимаясь за
хорошую идею, всегда ее роняют и портят.
— О добрый юноша! — воскликнул старик, — справедливость покуда лишь
хорошая идея, осуществления которой в толпе нет, точно так же, как не может ее быть у тирана. Смирись перед этим — и поди в кухню и поставь самовар.
Сегодня она чувствует сама начало своего выздоровления… Ей
лучше, заметно
лучше, так пусть же ей дадут говорить… О, как она несчастна! Она слабенькая, ничтожная, хрупкая девочка и больше ничего. A между тем, y нее были такие смелые замыслы, такие
идеи! И вот, какая-то ничтожная рана, рана навылет шальной пулей и она уже больна, уже расклеилась по всем швам, и должна лежать недели, когда другие проливают свою кровь за честь родины. Разве не горько это, разве не тяжело?
Он мог подаваться, особенно после событий 1861–1862 годов, в сторону охранительных
идей, судить неверно, пристрастно обо многом в тогдашнем общественном и чисто литературном движении; наконец, у него не было широкого всестороннего образования, начитанность, кажется, только по-русски (с прибавкой, быть может, кое-каких французских книг), но в пределах тогдашнего русского «просвещения» он был совсем не игнорант, в нем всегда чувствовался московский студент 40-х годов: он был искренно предан всем лучшим заветам нашей литературы, сердечно чтил Пушкина, напечатал когда-то критический этюд о Гоголе, увлекался с юных лет театром, считался
хорошим актером и был прекраснейший чтец «в лицах».
Он изучал много
хороших вещей разом: и движение философских
идей, и уличную жизнь, и рестораны, и женщин, и театры, и журнализм…
— Так и знал, что этим кончится, — сказал художник, морщась. — Не следовало бы связываться с этим дураком и болваном! Ты думаешь, что теперь у тебя в голове великие мысли,
идеи? Нет, чёрт знает что, а не
идеи! Ты сейчас смотришь на меня с ненавистью и с отвращением, а по-моему,
лучше бы ты построил еще двадцать таких домов, чем глядеть так. В этом твоем взгляде больше порока, чем по всем переулке! Пойдем, Володя, чёрт с ним! Дурак, болван и больше ничего…
Но почему
хорошие идеи приходят так поздно?