Неточные совпадения
Я
знал, что pas de Basques неуместны, неприличны и даже могут совершенно осрамить меня; но знакомые звуки мазурки, действуя на мой слух, сообщили известное направление акустическим нервам, которые в свою очередь передали это движение ногам; и эти последние, совершенно невольно и к удивлению всех
зрителей, стали выделывать фатальные круглые и плавные па на цыпочках.
— Ты забыл, что я — неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня жизнь — театр, я —
зритель. На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные люди, которые — как ты сам часто говорил — хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я не
знаю — насколько внутренний. Я думаю, что прав Кумов, — ты относишься к нему… барственно, небрежно, но это очень интересный юноша. Это — человек для себя…
— Рабочие и о нравственном рубле слушали молча, покуривают, но не смеются, — рассказывала Татьяна, косясь на Сомову. — Вообще там, в разных местах, какие-то люди собирали вокруг себя небольшие группы рабочих, уговаривали. Были и бессловесные
зрители; в этом качестве присутствовал Тагильский, — сказала она Самгину. — Я очень боялась, что он меня
узнает. Рабочие
узнавали сразу: барышня! И посматривают на меня подозрительно… Молодежь пробовала в царь-пушку залезать.
— Впрочем — я напрасно говорю, я
знаю: ты равнодушен ко всему, что не разрушение. Марина сказала о тебе: «Невольный
зритель…»
Я с жадностью смотрел на это зрелище, за которое бог
знает что дали бы в Петербурге. Я был, так сказать, в первом ряду
зрителей, и если б действующим лицом было не это тупое, крепко обтянутое непроницаемой кожей рыло, одаренное только способностью глотать, то я мог бы читать малейшее ощущение страдания и отчаяния на сколько-нибудь более органически развитой физиономии.
— Да, я
знаю, что все эти фальшивые мероприятия чушь и сплошное надругательство, — перебил Лихонин. — Но пусть я буду смешон и глуп — и я не хочу оставаться соболезнующим
зрителем, который сидит на завалинке, глядит на пожар и приговаривает: «Ах, батюшки, ведь горит… ей-богу горит! Пожалуй, и люди ведь горят!», а сам только причитает и хлопает себя по ляжкам.
Тот сейчас же его понял, сел на корточки на пол, а руками уперся в пол и, подняв голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять — совершенно как собаки, когда они вверх на воздух на кого-то и на что-то лают; а Замин повалился, в это время, на пол и начал, дрыгая своими коротенькими ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи.
Зрители, не
зная еще в чем дело, начали хохотать до неистовства.
Освирепела цензура, которая к тому же
узнала, что Лилин — это псевдоним М.М. Чемоданова, и довела до того, что «
Зритель», единственный сатирический журнал всей той эпохи, был окончательно обескровлен, а В.В. Давыдов со своей цинкографией перешел в «Московский листок».
Послушайте — у нас обоих цель одна.
Его мы ненавидим оба;
Но вы его души не
знаете — мрачна
И глубока, как двери гроба;
Чему хоть раз отворится она,
То в ней погребено навеки. Подозренья
Ей стоят доказательств — ни прощенья,
Ни жалости не
знает он, —
Когда обижен — мщенье! мщенье,
Вот цель его тогда и вот его закон.
Да, эта смерть скора не без причины.
Я
знал: вы с ним враги — и услужить вам рад.
Вы драться станете — я два шага назад,
И буду
зрителем картины.
Замашистая, разгульная камаринская подергивала даже тех, кто находился в числе
зрителей; она действовала даже на седых стариков, которые, шествуя спокойно подле жен, начинали вдруг притопывать сапогами и переводить локтями. О толпе, окружавшей певцов, и говорить нечего: она вся была в движении, пронзительный свист, хлопанье в ладоши, восторженные восклицания: «Ходи, Яша!», «Молодца!», «Катай!», «Ох, люблю!», «
Знай наших!» — сопровождали каждый удар смычка.
Суди же сама: могу ли я оставить это все в руках другого, могу ли я позволить ему располагать тобою? Ты, ты будешь принадлежать ему, все существо мое, кровь моего сердца будет принадлежать ему — а я сам… где я? что я? В стороне,
зрителем…
зрителем собственной жизни! Нет, это невозможно, невозможно! Участвовать, украдкой участвовать в том, без чего незачем, невозможно дышать… это ложь и смерть. Я
знаю, какой великой жертвы я требую от тебя, не имея на то никакого права, да и что может дать право на жертву?
— Ну, Владимир! — сказал он, дослушав рассказ своего друга, — теперь я понимаю, отчего побледнел Сеникур, когда вспомнил о своем венчанье… Ах, батюшки! да
знаешь ли, что из этого можно сделать такую адскую трагедию à la madam Радклиф [в стиле мадам Радклиф (франц.)], что у всех
зрителей волосы станут дыбом! Кладбище… полночь… и вдобавок сумасшедшая Федора… какие богатые материалы!.. Ну, свадебка!.. Я не охотник до русских стихов, а поневоле вспомнишь Озерова...
Но уже близилось страшное для матерей. Когда появились первые подробные известия о гибели «Варяга», прочла и Елена Петровна и заплакала: нельзя было читать без слез, как возвышенно и красиво умирали люди, и как сторонние
зрители, французы, рукоплескали им и русским гимном провожали их на смерть; и эти герои были наши, русские. «Прочту Саше, пусть и он
узнает», — подумала мать наставительно и спрятала листок. Но Саша и сам прочел.
Движения Ольги были плавны, небрежны; даже можно было заметить в них некоторую принужденность, ей несвойственную, но скоро она забылась; и тогда душевная буря вылилась наружу; как поэт, в минуту вдохновенного страданья бросая божественные стихи на бумагу, не чувствует, не помнит их, так и она не
знала, что делала, не заботилась о приличии своих движений, и потому-то они обворожили всех
зрителей; это было не искусство — но страсть.
Полицейские помещаются тут же в зале, в партикулярных платьях, между
зрителями, так что их и
узнать нельзя.
Он не любил бескорыстно искусства, а любил славу; он не верил в труд, в науку и хорошо
знал, что как бы он ни играл свою роль, не только одно вдохновенно сказанное слово, но всякая горячая выходка увлечет большинство
зрителей и они станут превозносить его до небес.
И тотчас
узнал, что это вещество изобретения брата Павлуся пунш, которого я терпеть не мог и в рот, что называется, не брал; а тут, как
зритель, должен, наблюдая общий порядок, пить с прочими
зрителями, как назвал их вельможный чиновник; но я рассудил, что, по логическим правилам знаменитого домине Галушкинского, должно уже почитать их не
зрителями, понеже они не зрят, а пителями или как-нибудь складнее, понеже они пьют…
Многие, в том числе я сам, прихаживали в театр не за тем, чтобы слушать оперу, которую
знали почти наизусть, а с намерением наблюдать публику в третьем акте «Аскольдовой могилы»; но недолго выдерживалась роль наблюдателя: Торопка обморачивал их мало-помалу своими шутками, сказками и песнями, а когда заливался соловьем в известном «уж как веет ветерок», да переходил потом в плясовую «чарочка по столику похаживает» — обаяние совершалось вполне; все ему подчинялось, и в
зрителях отражалось отчасти то, что происходило на сцене, где и горбатый Садко, озлобленный насмешками Торопки, против воли пускался плясать вместе с другими.
Если б этот тип пропал совсем, то было бы легче вообразить его и не сомневаться в верности изображения; но он не перевелся, его все
знают и видят, только совсем под другими формами, — и потому лица Загоскина кажутся теперь призраками, придуманными автором для назидания публики, а более для потехи
зрителей, или ветряными мельницами, с которыми он добросовестно сражается.
Семенов смутился, но я взял его за руку, повернул к
зрителям боком, закрыл собою, импровизировал какой-то вздор стихами, застегнул камзол Семенову, даже сказал ему следующую, забытую им реплику, потому что имел привычку
знать наизусть пиесу, в которой играю, — и пиеса сошла благополучно.
Подобно белой птице с черными крыльями, я лечу, почти не касаясь пола, по кругу и не
узнаю наших гостей, кажется, зачарованных моей пляской… Легкий одобрительный шепот, как шелест ветра в чинаровой роще, перелетает из конца в конец зала… Старики отошли от карточных столов и присоединились к
зрителям. Отец пробрался вперед, любуясь мною, он восхищен, горд, я слышу его ободряющий голос...
Зрители трагедии
узнавали самих себя в трагическом хоре.
Графиня сидела на одном из задних кресел в отдалении от
зрителей и не отрывала глаз от подсудимого. С черной шляпы ее спускался темный вуаль. Она, по-видимому, хотела сохранить инкогнито. И только тогда, когда она, выслушав речь прокурора, проговорила вслух: «Как это глупо!» — Илька
узнала ее по ее мелодическому голосу.
Так же неестественно и очевидно выдумано то, что Лир во все время не
узнает старого слугу Кента, и потому отношения Лира к Кенту не могут вызвать сочувствия читателя или
зрителя.
А для этого столь же важно драматургу
знать, что именно заставить делать и говорить свои действующие лица, сколько и то, чего не заставить их говорить и делать, чтобы не нарушать иллюзию читателя или
зрителя.
Не
знали только спортсмены, что этот одушевленный приз является еще, кроме того, и
зрителем, и судьею.
— Настала кончина века и час Страшного суда! Мучьтесь, окаянные нечестивцы! я умираю страдальцем о Господе, — произнес он, пробился сквозь солдат и бросился стремглав с берега в Лелию. Удар головы его об огромный камень отразился в сердцах изумленных
зрителей. Ужас в них заменил хохот. Подняли несчастного. Череп был разбит; нельзя было
узнать на нем образа человеческого.
— Да, это я, и мне хочется
знать, с какой стати вы даете такой дурной пример публике, ведя себя точно сумасшедшие. Хорошо еще, что не все
зрители в зале заметили ваше странное поведение и ваш бешеный выход, иначе, клянусь вам, вы были бы завтра сплетней всего Петербурга. В чем дело, объясните, пожалуйста! Что-нибудь очень важное и таинственное?..