Неточные совпадения
Цыфиркин. Не
за что. Я государю служил с лишком двадцать лет.
За службу деньги
брал, по-пустому не бирал и не
возьму.
Долго поправляли его и хотели уже бросить, — потому что он
брал всё не тою рукой или не
за ту руку, — когда он понял наконец, что надо было правою рукой, не переменяя положения,
взять ее
за правую же руку.
Коли хочешь, так
бери сейчас текст, перьев
бери, бумаги — все это казенное — и
бери три рубля: так как я
за весь перевод вперед
взял,
за первый и
за второй лист, то, стало быть, три рубля прямо на твой пай и придутся.
Надо
брать пример с немцев, у них рост социализма идет нормально, путем отбора лучших из рабочего класса и включения их в правящий класс, — говорил Попов и, шагнув, задел ногой ножку кресла, потом толкнул его коленом и, наконец,
взяв за спинку, отставил в сторону.
Но неумышленно, когда он не делал никаких любовных прелюдий, а просто
брал ее
за руку, она давала ему руку,
брала сама его руку, опиралась ему доверчиво на плечо, позволяла переносить себя через лужи и даже, шаля, ерошила ему волосы или, напротив,
возьмет гребенку, щетку, близко подойдет к нему, так что головы их касались, причешет его, сделает пробор и, пожалуй, напомадит голову.
— Нет-с, я сам хочу заплатить, и вы должны знать почему. Я знаю, что в этой пачке радужных — тысяча рублей, вот! — И я стал было дрожащими руками считать, но бросил. — Все равно, я знаю, что тысяча. Ну, так вот, эту тысячу я
беру себе, а все остальное, вот эти кучи,
возьмите за долг,
за часть долга: тут, я думаю, до двух тысяч или, пожалуй, больше!
Добрый купец и старушка, мать его, угощали нас как родных, отдали весь дом в распоряжение, потом ни
за что не хотели
брать денег. «Мы рады добрым людям, — говорили они, — ни
за что не
возьмем: вы нас обидите».
Иногда бросало так, что надо было крепко ухватиться или
за пушечные тали, или
за первую попавшуюся веревку. Ветер между тем завывал больше и больше. У меня дверь была полуоткрыта, и я слышал каждый шум, каждое движение на палубе: слышал, как часа в два вызвали подвахтенных
брать рифы, сначала два, потом три, спустили брам-реи, а ветер все крепче. Часа в три утра
взяли последний риф и спустили брам-стеньги. Начались сильные размахи.
Глядя на то, как патриархально подают там обед и завтрак, не верится, чтобы
за это
взяли деньги: и
берут их будто нехотя, по необходимости.
На самом деле, выгода больше:
возьмем в пример квартиру; если б эти комнаты отдавать в наем углами, тут жило бы: в 17 комнатах с 2 окнами по 3 и по 4 человека, — всего, положим, 55 человек; в 2 комнатах с 3 окнами по б человек и в 2 с 4 окнами по 9 человек, 12 и 18, всего 30 человек, и 55 в маленьких комнатах, — в целой квартире 85 человек; каждый платил бы по З р. 50 к. в месяц, это значит 42 р. в год; итак, мелкие хозяева, промышляющие отдачею углов внаймы,
берут за такое помещение — 42 руб, на 85, — 3 570 руб.
—
Бери, но я отказываюсь следовать
за тобою. Я теперь
возьму инициативу продолжать забывать. Дай руку.
Дорога от Кенигсберга до Берлина очень длинна; мы
взяли семь мест в дилижансе и отправились. На первой станции кондуктор объявил, чтобы мы
брали наши пожитки и садились в другой дилижанс, благоразумно предупреждая, что
за целость вещей он не отвечает.
— И полно, полно! Что ты это? Я, грешный человек, иной раз
беру благодарность. Жалованье у меня малое, поневоле
возьмешь; но принять, так было бы
за что. Как я тебе помогу; добро бы ребро или зуб, а то прямо в глаз!
Возьмите денежки ваши назад.
— А помнишь, в коронацию?
за двадцать копеек сотню отдавали — только
бери… Ну, ступай! завтра
возьми сотенку… да ты поторгуйся! Эхма! любишь ты зря деньги бросать!
— Эту лошадь — завтра в деревню. Вчера на Конной у Илюшина
взял за сорок рублей киргизку… Добрая. Четыре года. Износу ей не будет… На той неделе обоз с рыбой из-за Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое
берут. Зато в долг. Каждый понедельник трешку плати. Легко разве? Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар в Москву и половину лошадей распродадут…
Мне было, вероятно, лет семь, когда однажды родители
взяли ложу в театре, и мать велела одеть меня получше. Я не знал, в чем дело, и видел только, что старший брат очень сердит
за то, что
берут не его, а меня.
— Небось! Я хоть и
взял твой крест, а
за часы не зарежу! — невнятно пробормотал он, как-то странно вдруг засмеявшись. Но вдруг все лицо его преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали, глаза загорелись. Он поднял руки, крепко обнял князя и, задыхаясь, проговорил: — Так
бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!
— Ja, mein Herr [Да, сударь (нем.)], — сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь в низкое кресло и закуривая папиросу. — Вы заплатиль
за одна ночь и вместо этого взяль девушка еще на одна день и еще на одна ночь. Also [Стало быть (нем.)], вы должен еще двадцать пять рублей. Когда мы отпускаем девочка на ночь, мы
берем десять рублей, а
за сутки двадцать пять. Это, как такса. Не угодно ли вам, молодой человек, курить? — Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно
взял папиросу.
—
Берите у меня пустота! — советует он мужичкам, — я с вас ни денег, ни сена не
возьму — на что мне! Вот лужок мой всем миром уберете — я и
за то благодарен буду! Вы это шутя на гулянках сделаете, а мне — подспорье!
— «Ладно, говорю,
бери за тарантас десять, а лошадей мы
возьмем почтовых».
Другая непременно требовала, чтоб маленький князек
взял от нее красненькое яичко. Тот не
брал, но княжна разрешила ему и подала
за это старухе несколько горстей пряников. Та ухватила своей костлявою и загорелою рукою кончики беленьких ее пальчиков и начала целовать. Сильно страдало при этом чувство брезгливости в княжне, но она перенесла.
Слегка покачиваясь на ногах, офицер остановился перед Джеммой и насильственно-крикливым голосом, в котором, мимо его воли, все таки высказывалась борьба с самим собою, произнес: «Пью
за здоровье прекраснейшей кофейницы в целом Франкфурте, в целом мире (он разом „хлопнул“ стакан) — и в возмездие
беру этот цветок, сорванный ее божественными пальчиками!» Он
взял со стола розу, лежавшую перед прибором Джеммы.
За говядиной ходил на базар кто-нибудь из инвалидов, которых у нас было по одному в каждой казарме, для надсмотра
за порядком, и которые сами, добровольно,
взяли себе в обязанность ежедневно ходить на базар
за покупками для арестантов и не
брали за это почти никакой платы, так разве пустяки какие-нибудь.
Арестанты смеялись над Сушиловым — не
за то, что он сменился (хотя к сменившимся на более тяжелую работу с легкой вообще питают презрение, как ко всяким попавшимся впросак дуракам), а
за то, что он
взял только красную рубаху и рубль серебром: слишком уж ничтожная плата. Обыкновенно меняются
за большие суммы, опять-таки судя относительно.
Берут даже и по нескольку десятков рублей. Но Сушилов был так безответен, безличен и для всех ничтожен, что над ним и смеяться-то как-то не приходилось.
Матвей проснулся, раскрыл глаза, понял и вздрогнул всем телом. Дэбльтоун! Он слышал это слово каждый раз, как новый кондуктор
брал билет из-за его шляпы, и каждый раз это слово будило в нем неприятное ощущение. Дэбльтоун, поезд замедлил ход,
берут билет, значит, конец пути, значит, придется выйти из вагона… А что же дальше, что его ждет в этом Дэбльтоуне, куда ему
взяли билет, потому что до этого места хватило денег…
— Вы и без протекции далеко пойдете. Неужто не оценит начальство! Что ж вам
за Варвару держаться! Да и не из Рутиловых же барышень вам, жену
брать: они — легкомысленные, а вам надо жену степенную. Вот бы
взяли мою Марту.
— Отец, братец, отец. И знаешь, пречестнейший, преблагороднейший человек, и даже не пьет, а только так из себя шута строит. Бедность, брат, страшная, восемь человек детей! Настенькиным жалованьем и живут. Из службы
за язычок исключили. Каждую неделю сюда ездит. Гордый какой — ни
за что не
возьмет. Давал, много раз давал, — не
берет! Озлобленный человек!
— Натурально, я могу уступить, если надумаетесь, захотите. Я, конечно, теряю, но… идея принадлежит мне, а ведь
за идеи
берут же деньги. В-третьих, наконец, я потому вас пригласил, что не из кого и выбирать. А долго медлить,
взяв в соображение здешние обстоятельства, невозможно. К тому же скоро успенский пост, и венчать не станут. Надеюсь, вы теперь вполне меня понимаете?
— Ну, и Семен-то Иванович, роля очень хороша! Прекрасно! Старый грешник, бога б побоялся; да и он-то масонишка такой же, однокорытнику и помогает, да ведь, чай, какие
берет с него денежки?
За что? Чтоб погубить женщину. И на что, скажите, Анна Якимовна, на что этому скареду деньги? Один, как перст, ни ближних, никого; нищему копейки не подаст; алчность проклятая! Иуда Искариотский! И куда? Умрет, как собака, в казну
возьмут!
— Нет, любезный Дмитрий Яковлевич, честные люди так не поступают, — говорил Иван Афанасьевич, держа одной рукой Круциферского
за рукав, а другою стакан пуншу, — нет, дружище, припрятался к сторонке, да и думаешь, что прав. У меня такой закон:
бери не
бери, твоя воля, а
взял, так пей.
Перемену в характере клева я объясняю тем, что покуда держатся около удочек караси средние, ровные, то клев продолжается верный; когда же привалят стаи мелких карасей (вот почему не годится бросать много прикормки), то начнется одно пустое троганье и поталкиванье, так что порядочный карась должен протесняться сквозь кучу мелких и не может
взять тихо и спокойно, а
берет также урывками, хватая
за хвост червяка, следственно также неверно.
И точно: давно ли, кажется, мы
за ум взялись, а какая перемена во всем видится! Прежде, бывало, и дома-то сидя, к чему ни приступишься, все словно оторопь тебя
берет. Все думалось, что-то тетенька скажет? А нынче что хочу, то и делаю; хочу — стою, хочу — сижу, хочу — хожу. А дома сидеть надоест — на улицу выйду. И
взять с меня нечего, потому что я весь тут!
Параша. Теперь бы я пошла
за него, да боюсь, что он от жены в плясуны уйдет. И не пойду я
за него, хоть осыпь ты меня с ног до головы золотом. Не умел он меня
брать бедную, не
возьмет и богатую. А пойду я вот
за кого. (
Берет Гаврилу).
Отрадина. Не верю, не верю; твоя матушка не очень расщедрится. (Достает из стола бумажник.) Вот
возьми рублей сто,
бери и больше, пожалуй. Мне не нужно, я получу
за уроки, да у меня будет работа. Что ж мне делать без тебя? Буду работать от скуки.
— Детский страх!.. Мечта, послышалось мне, иль просто ветер дунул, — говорил себе Долинский, стараясь
взять над собою силу, а панический, суеверный страх сам предупреждал его, а он
брал его
за плечи, двигал на голове его волосы и через мгновение донес до его слуха столь же спокойный и столь же отчетливый звук от оборота второй страницы.
—
Берешь? Ну так я же тебя награжу
за покорность:
возьму да самого молоденького тебе и дам; вы, стар да млад, скорее поладите.
Негина. «Серьезно», об таком-то деле серьезно! Да
за кого ж вы меня принимаете! Разве это «дело»? Ведь это позор! Ты помнишь, что он-то говорил, он, мой милый, мой Петя! Как тут думать, об чем думать, об чем разговаривать! А коли есть в тебе сомнение, так
возьми что-нибудь, да и погадай! Ведь я твоя. Чет или нечет, вот и конец. (
Берет записку Мелузова.)
Бедный Павел решительно смешался. Он даже не понимал, какой это начинается танец. Он стоял и все еще не
брал руки невесты, давно уже стоявшей около него. Юлия догадалась и, сделав гримасу, сама
взяла его
за руку и повела в залу.
Видя, что сила не
берет, хозяин принужден был слезть наземь, снова
взять ее под уздцы и вывести
за околицу.
— Оно, что баить, далече, да на Емельяновке-то
за помол
берут с нас хлебом, а ты, вишь, требуешь деньгами… да еще пятак с воза набавил… сам порассуди, откуда их
взять… наше дело знамо какое…
Вот мой метод:"Брат Петрусь! вы у нас старший, вы
берите первый том; я, по старшинству
за вами
возьму второй,
за мною
берет Сидорушка третий, Офремушка четвертый и Егорушка пятый.
Флор Федулыч. Да-с. Да не нужно, я и без вас знаю, куда деньги делись, это история простая. Любовник долго нейдет, день, другой не кажется, ну сейчас посла
за ним: «
Возьми что хочешь, только приходи! Мало тысячи,
возьми две!» Отчего же ему и не взять-с? Потом двух мало,
бери пять, либо десять. Вот куда идут наши деньги-с.
— Потерянный я человек… Зачем меня мать на свет родила? Ничего не известно… Темь!.. Теснота!.. Прощай, Максим, коли ты не хочешь пить со мной. В пекарню я не пойду. Деньги у меня есть
за хозяином — получи и дай мне, я их пропью… Нет!
Возьми себе на книги…
Берешь? Не хочешь? Не надо… А то
возьми? Свинья ты, коли так… Уйди от меня! У-уходи!
— Всё
берите… — говорила она осипшим голосом. Выбросив бумаги, она отошла от меня и, ухватившись обеими руками
за голову, повалилась на кушетку. Я подобрал деньги, положил их обратно в ящик и запер, чтобы не вводить в грех прислугу; потом
взял в охапку все бумаги и пошел к себе. Проходя мимо жены, я остановился и, глядя на ее спину и вздрагивающие плечи, сказал...
И с этим
взял со стола проект, где было написано, чтобы евреев
брать в рекруты наравне с прочими, и написал: «быть по сему». Да в прибавку повелел еще
за тех, кои, если уклоняться вздумают, то
брать за них трех, вместо одного, штрафу.
Мужа нашла она в кабинете. Он сидел у стола и о чем-то думал. Лицо его было строго, задумчиво и виновато. Это уж был не тот Петр Дмитрич, который спорил
за обедом и которого знают гости, а другой — утомленный, виноватый и недовольный собой, которого знает одна только жена. В кабинет пришел он, должно быть, для того, чтобы
взять папирос. Перед ним лежал открытый портсигар, набитый папиросами, и одна рука была опущена в ящик стола. Как
брал папиросы, так и застыл.
Греха не побоятся,
Возьмут залог, а лучше бы не
брать.
Эх, горе нам! Ты, князь,
за что серчаешь?
И в казаках не все равны. Не мы ли
Третьёводни на выручку пришли,
Как гетман вас погнал с Девичья поля?
И подавал запонки, портсигар или лампу; и я
за это присылал им из деревни битую птицу, масло и цветы. Кстати сказать, оба они были состоятельные люди. В первое время я часто
брал взаймы и был не особенно разборчив,
брал, где только возможно, но никакие силы не заставили бы меня
взять у Лугановичей. Да что говорить об этом!
— Тогда
бери шляпу,
бери под мышки стремянку, я
возьму с собою аппарат и вот этот соломенный столик, и бежим к тебе
за костюмом.
Русаков. Ох, Дунюшка, не верится мне… Ну, да вот мы это узнаем. Дело-то простое. Я ему скажу, что
за тобой ничего не дам; коли любит, пускай так
берет. Коли любит,
возьмет и так.