Неточные совпадения
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву.
На фабриках у меня
работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска
хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
Мать прислала бы, чтобы внести что надо, а
на сапоги, платье и
на хлеб я бы и сам
заработал; наверно!
— Все находят, что старше. Так и должно быть.
На семнадцатом году у меня уже был ребенок. И я много
работала. Отец ребенка — художник, теперь — говорят — почти знаменитый, он за границей где-то, а тогда мы питались чаем и
хлебом. Первая моя любовь — самая голодная.
— Вы сообразите: каково будет беременным
работать на полях, жать
хлеб.
«Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять в год
заработает! Это
хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу свою
на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»
Вчера уже
на одной станции, Урядской или Уряхской, хозяин с большим семейством, женой, многими детьми благословлял свою участь, хвалил, что
хлеб родится, что надо только
работать, что из конопли они делают себе одежду, что чего недостает, начальство снабжает всем:
хлебом, скотом; что он всем доволен, только недостает одного… «Чего же?» — спросили мы.
— Вы заживо меня хороните, доктор! — горячился Ляховский. — У меня все готово, и завещание написано
на имя Зоси. Все ей оставляю, а Давиду — триста рублей ежегодной пенсии. Пусть сам учится
зарабатывать себе кусок
хлеба… Для таких шалопаев труд — самое лучшее лекарство… Вы, пожалуйста, не беспокойтесь: у меня давно все готово.
В течение целых шестидесяти лет, с самого рождения до самой кончины, бедняк боролся со всеми нуждами, недугами и бедствиями, свойственными маленьким людям; бился как рыба об лед, недоедал, недосыпал, кланялся, хлопотал, унывал и томился, дрожал над каждой копейкой, действительно «невинно» пострадал по службе и умер наконец не то
на чердаке, не то в погребе, не успев
заработать ни себе, ни детям куска насущного
хлеба.
— Иконостас — сам по себе, а и она
работать должна. На-тко! явилась господский
хлеб есть, пальцем о палец ударить не хочет! Даром-то всякий умеет
хлеб есть! И самовар с собой привезли — чаи да сахары… дворяне нашлись! Вот я возьму да самовар-то отниму…
Случается, некоторые съедают трех — и четырехдневную дачу в один день, а затем едят только
хлеб или голодают, причем, по словам заведующего медицинскою частью,
работая на берегу моря и рек, не брезгают выброшенными ракушками и рыбой, а тайга дает различные корни, подчас ядовитые.
Хлебом арестант платит тому, кто убирает камеру, кто
работает вместо него, кто мирволит его слабостям;
хлебом он платит за иголки, нитки и мыло; чтобы разнообразить свою скудную, крайне однообразную, всегда соленую пищу, он копит
хлеб и потом меняет в майдане
на молоко, белую булку, сахар, водку…
— А ты никогда не мой себе представить… ну, представь сейчас хоть
на секунду… что твоя семья вдруг обеднела, разорилась… Тебе пришлось бы
зарабатывать хлеб перепиской или там, скажем, столярным или кузнечным делом, а твоя сестра свихнулась бы, как и все мы… да, да, твоя, твоя родная сестра… соблазнил бы ее какой-нибудь болван, и пошла бы она гулять… по рукам… что бы ты сказал тогда?
Вспомни, что она, сумасшедшая, говорила Нелли уже
на смертном одре: не ходи к ним,
работай, погибни, но не ходи к ним, кто бы ни звал тебя(то есть она и тут мечтала еще, что ее позовут,а следственно, будет случай отмстить еще раз, подавить презрением зовущего, — одним словом, кормила себя вместо
хлеба злобной мечтой).
— Да с какою еще радостью! Только и спросила:"Ситцевые платья будете дарить?"С превеликим, говорит, моим удовольствием!"Ну, хорошо, а то папаша меня все в затрапезе водит — перед товарками стыдно!" — Ах, да и горевое же, сударь, ихнее житье! Отец — старик,
работать не может, да и зашибается; матери нет. Одна она и
заработает что-нибудь. Да вот мы за квартиру три рубля в месяц отдадим — как тут разживешься! с
хлеба на квас — только и всего.
— Сделайте милость, Михайло Сергеич; вы менее, чем кто-либо, имеете право судить об этом: вы никогда не
зарабатывали себе своей рукой куска
хлеба, и у вас не было при этом
на руках капризной женщины.
Не гораздо ли благороднее
зарабатывать себе
хлеб на подмостках, чем быть лакейкой у какой-нибудь засохшей графини», и решилась…
Самый гладенький белоручка, самый нежный неженка,
поработав день в поте лица, так, как он никогда не
работал на свободе, будет есть и черный
хлеб, и щи с тараканами.
Там он жил в последней степени унижения, никогда не наедался досыта и
работал на своего антрепренера с утра до ночи; а в каторге работа легче, чем дома,
хлеба вдоволь и такого, какого он еще и не видывал; по праздникам говядина, есть подаяние, есть возможность
заработать копейку.
Не первый он был и не последний из тех, кто, попрощавшись с родными и соседями, взяли, как говорится, ноги за пояс и пошли искать долю,
работать, биться с лихой нуждой и есть горький
хлеб из чужих печей
на чужбине.
— Я уже не настаиваю
на выдаче мне должного, monseigneur, — сказал я, —
на выдаче того, что я
заработал вдали от дорогой родины, питаясь горьким
хлебом чужбины…
— Вы предпочитаете хроническое самоубийство, — возразил Крупов, начинавший уже сердиться, — понимаю, вам жизнь надоела от праздности, — ничего не делать, должно быть, очень скучно; вы, как все богатые люди, не привыкли к труду. Дай вам судьба определенное занятие да отними она у вас Белое Поле, вы бы стали
работать, положим, для себя, из
хлеба, а польза-то вышла бы для других; так-то все
на свете и делается.
— Помилуйте, Семен Иванович, неужели вы думаете, что, кроме голода, нет довольно сильного побуждения
на труд? Да просто желание обнаружиться, высказаться заставит трудиться. Я из одного
хлеба, напротив, не стал бы
работать, —
работать целую жизнь, чтобы не умереть с голоду, и не умирать с голоду, чтоб
работать, — умное и полезное препровождение времени!
Единственный предмет, обращавший
на себя теперь внимание Глеба, было «время», которое, с приближением осени, заметно сокращало трудовые дни. Немало хлопот приносила также погода, которая начинала хмуриться, суля ненастье и сиверку — неумолимых врагов рыбака. За всеми этими заботами, разумеется, некогда было думать о снохе. Да и думать-то было нечего!.. Живет себе бабенка наравне с другими, обиды никакой и ни в чем не терпит — живет, как и все люди. В меру
работает,
хлеб ест вволю: чего ж ей еще?..
Так вот видишь ли: уж если раздавать
хлеб господский мужикам, так надо раздавать тем больше, которые больше за ним
работали, а ты меньше всех —
на тебя и
на барщине жалуются — меньше всех
работал, а больше всех господского
хлеба просишь.
— Ага, договорились! — сказал Лаптев и засмеялся, сердито глядя
на брата. — Да не принадлежи я к вашему именитому роду, будь у меня хоть
на грош воли и смелости, я давно бы швырнул от себя эти доходы и пошел бы
зарабатывать себе
хлеб. Но вы в своем амбаре с детства обезличили меня! Я ваш!
— Швейные, швейные; надо всем, всем женщинам запастись швейными машинами и составлять общества; этак они все будут
хлеб себе
зарабатывать и вдруг независимы станут. Иначе они никак освободиться не могут. Это важный, важный социальный вопрос. У нас такой об этом был спор с Болеславом Стадницким. Болеслав Стадницкий чудная натура, но смотрит
на эти вещи ужасно легкомысленно. Все смеется… Дурак!
Соня(стоя
на коленях, оборачивается к отцу; нервно, сквозь слезы).Надо быть милосердным, папа! Я и дядя Ваня так несчастны! (Сдерживая отчаяние.) Надо быть милосердным! Вспомни, когда ты был помоложе, дядя Ваня и бабушка по ночам переводили для тебя книги, переписывали твои бумаги… все ночи, все ночи! Я и дядя Ваня
работали без отдыха, боялись потратить
на себя копейку и всё посылали тебе… Мы не ели даром
хлеба! Я говорю не то, не то я говорю, но ты должен понять нас, папа. Надо быть милосердным!
— Однажды я стоял
на небольшом холме, у рощи олив, охраняя деревья, потому что крестьяне портили их, а под холмом
работали двое — старик и юноша, рыли какую-то канаву. Жарко, солнце печет, как огнем, хочется быть рыбой, скучно, и, помню, я смотрел
на этих людей очень сердито. В полдень они, бросив работу, достали
хлеб, сыр, кувшин вина, — чёрт бы вас побрал, думаю я. Вдруг старик, ни разу не взглянувший
на меня до этой поры, что-то сказал юноше, тот отрицательно тряхнул головою, а старик крикнул...
— Достаточно и этих подлецов… Никуда не годен человек, — ну и валяй
на сплав! У нас все уйдет. Нам ведь с них не воду пить. Нынче по заводам, с печами Сименса […с печами Сименса. — Сименс Фридрих, немецкий инженер, усовершенствовал процесс варки стали.] да разными машинами, все меньше и меньше народу нужно — вот и бредут к нам. Все же хоть из-за
хлеба на воду
заработает.
— О том, что ты меня не понимаешь. Ты говоришь, что я ребенок… Да разве б я не хотела быть твоею Анной Денман… но, боже мой! когда я знаю, что я когда-нибудь переживу твою любовь, и чтоб тогда, когда ты перестанешь любить меня, чтоб я связала тебя долгом? чтоб ты против желания всякого обязан был
работать мне
на хлеб,
на башмаки, детям
на одеяла? Чтоб ты меня возненавидел после? Нет, Роман! Нет! я не так тебя люблю: я за тебя хочу страдать, но не хочу твоих страданий.
Возможности что-либо
заработать нам не представлялось, и мы, не имея ни гроша
на хлеб, питались фруктами и надеждами
на будущее, А Шакро начинал уже упрекать меня в лени и в «роторазэвайствэ», как он выражался.
А из государского жалованья вычитали у них многие деньги и
хлеб, и с стенных и прибылых караулов по 40 и по 50 человек спускали и имали за то с человека по 4 и по 5 алтын, и по 2 гривны, и больше, а с недельных по 10 алтын, и по 4 гривны, и по полтине; жалованье же, какое
на те караулы шло, себе брали; а к себе
на двор, кроме денщиков, многих брали в караул и работу
работать».
— Ничего, — ответила она, бледная, но улыбающаяся. — Уж если
зарабатывать себе
хлеб, то нужно пострадать немножко. Я рада, что вы так увлеклись. Можно посмотреть? — сказала она, кивнув головой
на картину, лица которой она не видела.
Плетнев
работал в типографии ночным корректором газеты,
зарабатывая одиннадцать копеек в ночь, и, если я не успевал
заработать, мы жили, потребляя в сутки четыре фунта
хлеба,
на две копейки чая и
на три сахара.
Но — наступила осень, жизнь без постоянной работы стала невозможна для меня. Увлеченный всем, что творилось вокруг, я
работал все меньше и питался чужим
хлебом, а он всегда очень туго идет в горло. Нужно было искать
на зиму «место», и я нашел его в крендельной пекарне Василия Семенова.
До слез смешны длинные вереницы грузчиков, несущих
на плечах своих тысячи пудов
хлеба в железные животы судов для того, чтобы
заработать несколько фунтов того же
хлеба для своего желудка.
Никакого ни от кого стеснения: захотелось есть — пристал,
поработал чего-нибудь
на полтину; нет работы — попроси
хлеба, дадут.
Хозяин смотрел
на своих работников как
на вьючных скотов, которые обязаны за кусок насущного
хлеба работать на него до истощения сил; работники, в свою очередь, видели в хозяине своего злодея, который истощает и мучит их, пользуется их трудами и не дает им ни малейшего участия в выгодах, ими же ему доставляемых.
Яков. Так уж! Люди делятся
на три группы: одни — всю жизнь
работают, другие — копят деньги, а третьи — не хотят
работать для
хлеба, — это же бессмысленно! — и не могут копить денег — это и глупо и неловко как-то. Так вот я — из третьей группы. К ней принадлежат все лентяи, бродяги, монахи, нищие и другие приживалы мира сего.
Анисья. Да ты рад отпустить, — тебе с
хлеба долой. Да зиму-то я одна и ворочай, как мерин какой. Девка-то не больно охоча
работать, а ты
на печи лежать будешь. Знаю я тебя.
Николай Иванович. Все это — полуголодные,
на одном
хлебе с водой, больные, часто старые. Вон тот старик, у него грыжа, от которой он страдает, а он с четырех часов утра до десяти вечера
работает и еле жив. А мы? Ну разве можно, поняв это, жить спокойно, считая себя христианином? Ну, не христианином, а просто не зверем.
Дело было в канун Рождества, и Макару было известно, что завтра большой праздник. По этому случаю его томило желание выпить, но выпить было не
на что:
хлеб был в исходе; Макар уже задолжал у местных купцов и у татар. Между тем завтра большой праздник,
работать нельзя, — что же он будет делать, если не напьется? Эта мысль делала его несчастным. Какая его жизнь! Даже в большой зимний праздник он не выпьет одну бутылку водки!
Работа — не наслаждение, кто может обойтись без работы, тот не
работает, все остальные
на селе
работают без всякой пользы,
работают целый день, чтобы съесть кусок черствого
хлеба, а
хлеб едят для того, чтобы завтра
работать, в твердой уверенности, что все выработанное не их.
Старшой. Да как же ты смеешь с пустыми руками ко мне ворочаться? Да еще краюшку какую-то вонючую принес; что ты надо мной смеяться вздумал? А? Что ты в аду даром
хлеб есть хочешь? Другие стараются, хлопочут. Вот ведь они (показывает
на чертенят), кто 10000, кто 20000, кто вон 200000 доставил. Из монахов — и то 112 привел. А ты с пустыми руками пришел да еще какую-то краюшку принес. Да мне басни рассказываешь! Болтаешься ты, не
работаешь. Вот они у тебя и отбились от рук. Погоди ж, брат, я тебя выучу.
Я сделаю из тебя работника! Мы будем людьми, Мишель! Мы будем есть свой
хлеб, мы будем проливать пот, натирать мозоли… (Кладет голову ему
на грудь.) Я буду
работать…
— Сам к нему поехал… Что понапрасну
на черта клепать! — засмеялся Патап Максимыч. — Своя охота была… Да не про то я тебе говорю, а то сказываю, что иночество самое пустое дело.
Работать лень, трудом
хлеба добывать не охота, ну и лезут в скиты дармоедничать… Вот оно и все твое хваленое иночество!.. Да!..
— Я, батюшка, всей душой рад послужить, за твою родительскую хлеб-соль
заработать, сколько силы да уменья хватит, и дома радехонек и
на стороне — где прикажешь, — сказал красавец Алексей.
«Не перестарки, — думал он, — пусть год, другой за родительский
хлеб на свою семью работа́ют.
Если ты здоров да
поработал до усталости, то
хлеб с водой тебе слаще покажется, чем богачу все его приправы, солома для постели мягче всяких пружинных кроватей и кафтан рабочий приятнее
на теле всяких бархатных и меховых одежд.
Про себя говорят: «
Хлеба не сеем, работы не
работаем, потому что сеем слово Господне и
работаем на Бога, по вся дни живота своего в трудах и в молитве пребываем».