Неточные совпадения
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это
сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников
законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что
закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
Зачем ему эти поля, мужики и вообще все то, что возбуждает бесконечные, бесплодные думы, в которых так легко исчезает
сознание внутренней свободы и права жить по своим
законам, теряется ощущение своей самости, оригинальности и думаешь как бы тенями чужих мыслей?
Если что и охраняет общество даже в наше время и даже самого преступника исправляет и в другого человека перерождает, то это опять-таки единственно лишь
закон Христов, сказывающийся в
сознании собственной совести.
Но рациональный мир с его
законами, с его детерминизмом и каузальными связями есть мир вторичный, а не первичный, он есть продукт рационализации, он раскрывается вторичному, рационализированному
сознанию.
Но я уверен, что это были слезы сожаления к «жертве
закона», а не разъедающее
сознание своей вины, как его орудия.
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее
сознание, что есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое
сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных
законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере».
Идея же греха и вытекающей из него болезненности бытия дана нам до всех категорий, до всякого рационализирования, до самого противоположения субъекта объекту; она переживается вне времени и пространства, вне
законов логики, вне этого мира, данного рациональному
сознанию.
Ни философия позитивная, ни философия критическая не в силах понять происхождения и значения времени и пространства,
законов логики и всех категорий, так как исходит не из первичного бытия, с которым даны непосредственные пути сообщения, а из вторичного, больного уже
сознания, не выходит из субъективности вширь, на свежий воздух.
Слишком ведь ясно для религиозного
сознания, что церковь как порядок свободы и благодати не может подчиниться государству и порядку необходимости и
закона и не может сама стать государством, т. е. жизнью по принуждению и
закону.
Заметьте, как добр и чувствителен этот старик и как он в то же время жестокосерд единственно потому, что не имеет никакого
сознания о нравственном значении личности и все привык подчинять только внешним
законам, установленным самодурством.
Не ждите, чтоб он сам на себя наложил какие-нибудь ограничения вследствие
сознания новых требований образованности; не думайте даже, чтоб он мог проникнуться серьезным уважением к
законам разума и к выводам науки: это вовсе не сообразно с натурою самодурства.
Несомненно, что наука о государстве доведена на западе Европы до крайних пределов; правда и то, что все усилия предержащих властей направлены к тому, чтоб воспитать в массах
сознание, что существование человека немыслимо иначе, как в государстве, под защитой его
законов, для всех равно обязательных и всем равно покровительствующих.
То же должно сказать и о бедствиях, которые, в форме повальных болезней, неурожаев и проч., постигают человеческий род и которые поистине были бы непереносны, если б бедствующему человеку не являлась на помощь любовь к отечеству, споспешествуемая благотворным
сознанием, что
закон неукоснительно преследует людей, не умеющих быть твердыми в бедствиях".
Он был необычайно умен, в особенности понятлив: ему легче было сразу обнять целый многосложный предмет, предвидеть все его частности и выводы, чем посредством
сознания обсудить
законы, по которым производились эти выводы.
Но приходит время, когда, с одной стороны, смутное
сознание в душе своей высшего
закона любви к богу и ближнему, с другой — страдания, вытекающие из противоречий жизни, заставляют человека отречься от жизнепонимания общественного и усвоить новое, предлагаемое ему, разрешающее все противоречия и устраняющее страдания его жизни, — жизнепонимание христианское. И время это пришло теперь.
Противоречия эти выражаются и в экономических и государственных отношениях, но резче всего это противоречие в
сознании людьми христианского
закона братства людей и необходимости, в которую ставит всех людей общая воинская повинность, каждому быть готовым к вражде, к убийству, — каждому быть в одно и то же время христианином и гладиатором.
Патриархальные религии обоготворяли семьи, роды, народы; государственные религии обоготворяли царей и государства. Даже и теперь большая часть малообразованных людей, как наши крестьяне, называющие царя земным богом, подчиняются
законам общественным не по разумному
сознанию их необходимости, не потому, что они имеют понятие об идее государства, а по религиозному чувству.
Христианин освобождается от всякой человеческой власти тем, что считает для своей жизни и жизни других божеский
закон любви, вложенный в душу каждого человека и приведенный к
сознанию Христом, единственным руководителем жизни своей и других людей.
Мы все знаем и не можем не знать, если бы даже мы никогда и не слыхали и не читали ясно выраженной этой мысли и никогда сами не выражали ее, мы, всосав это носящееся в христианском воздухе
сознание, — все, всем сердцем знаем и не можем не знать ту основную истину христианского учения, ту, что мы все сыны одного отца, все, где бы мы ни жили и на каком бы языке ни говорили, — все братья и подлежим только одному
закону любви, общим отцом нашим вложенному в наши сердца.
А главное и конец концов, что все это происходит по нормальным и основным
законам усиленного
сознания и по инерции, прямо вытекающей из этих
законов, а следственно, тут не только не переделаешься, да и просто ничего не поделаешь.
Понял народ, что
закон жизни не в том, чтобы возвысить одного из семьи и, питая его волею своей, — его разумом жить, но в том истинный
закон, чтобы всем подняться к высоте, каждому своими глазами осмотреть пути жизни, — день
сознания народом необходимости равенства людей и был днём рождества Христова!
У рабов никогда не было бога, они обоготворяли человеческий
закон, извне внушённый им, и вовеки не будет бога у рабов, ибо он возникает в пламени сладкого
сознания духовного родства каждого со всеми!
«
Сознание жизни выше жизни, знание
законов счастья — выше счастья» — вот с чем бороться надо!
Однако я был еще тогда очень молод (вероятно, моложе почтенного публициста), мысль моя двигалась и бродила; я не мог остановиться на этом, и, после многих соображений, дошел наконец до
сознания, что и
законы могут быть несовершенны, что они имеют относительное, временное и частное значение и должны подлежать переменам с течением времени и по требованиям обстоятельств.
Во имя высшего, отвлеченного
закона справедливости, а вовсе не по внушению живого чувства любви к собратьям, вовсе не по
сознанию тех прямых, настоятельных надобностей, которые указываются идущею перед нами жизнью.
В нашей общественной жизни это явление еще не так резко кидается в глаза, потому что опасение ответственности пред
законом или
сознание принятых приличий часто останавливает нас, несмотря на отсутствие видимого противодействия со стороны тех, на кого падает наш гнев.
— Вы должны назвать его, — продолжал я. — Он понесет тяжелую кару…
Закон дорого взыщет за его зверство! Он пойдет в каторжные работы… [Всё это наивно только на первый взгляд. Очевидно, Камышеву нужно было дать понять Ольге, какие тяжелые последствия для убийцы будет иметь ее
сознание. Если ей дорог убийца, ergo — она должна молчать. — А. Ч.] Я жду.
Надо приучать себя жить так, чтобы не думать о людском мнении, чтобы не желать даже любви людской, а жить только для исполнения
закона своей жизни, воли бога. При такой одинокой, с одним богом жизни, правда, нет уж побуждений к добрым поступкам ради славы людской, но зато устанавливается в душе такая свобода, такое спокойствие, такое постоянство и такое твердое
сознание верности пути, которых никогда не узнает тот, кто живет для славы людской.
Между тем как
сознание человеком в себе духовного начала, вызывающее отречение от своей личности, гораздо сильнее всяких наград побуждает человека к исполнению
закона добра.
Я отыскивал его в истории человечества и в моем собственном
сознании, и я пришел к ненарушимому убеждению, что смерти не существует; что жизнь не может быть иная, как только вечная; что бесконечное совершенствование есть
закон жизни, что всякая способность, всякая мысль, всякое стремление, вложенное в меня, должно иметь свое практическое развитие; что мы обладаем мыслями, стремлениями, которые далеко превосходят возможности нашей земной жизни; что то самое, что мы обладаем ими и не можем проследить их происхождения от наших чувств, служит доказательством того, что они происходят в нас из области, находящейся вне земли, и могут быть осуществлены только вне ее; что ничто не погибает здесь на земле, кроме видимости, и что думать, что мы умираем, потому что умирает наше тело, — всё равно что думать, что работник умер потому, что орудия его износились.
Сознание своего назначения, включающее в себя
закон самоотречения, не имеет ничего общего с наслаждением жизнью.
Трансцендентный Бог, многочастно и многообразно открывающийся человеку, заменяется здесь нравственным
законом, соответствующим определенному состоянию греховного человеческого
сознания.
Веления совести, которые человек считает для себя
законом, получают и религиозную санкцию, и это тем острее, чем глубже религиозное
сознание: они облекаются в форму религиозных заповедей, нарушение которых ощущается как грех (а это есть уже религиозно-нравственная категория).
Одновременно с этим Бог пробуждает в человеке
сознание его тварной свободы тем, что дает ему
закон или заповедь: «И заповедал Господь Бог, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от древа познания добра и зла не ешь от него: ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:16–17).
Не есть ли эта идея лишь ненужное удвоение нравственного
закона, и не является ли поэтому недоразумением вообще отличать Бога от этического
сознания, установляющего систему нравственных целей, постулирующего нравственный миропорядок?
На Страшном суде человек, поставленный лицом к лицу с Христом и в Нем познавший истинный
закон своей жизни, сам сделает в свете этого
сознания оценку своей свободе в соответствии тому «подобию», которое создано творчеством его жизни, и сам различит в нем призрачное, субъективное, «психологическое» от подлинного, реального, онтологического.
Для читателя с живою душою совершенно очевидно, что никакого преступления Анна не совершила. Вина не в ней, а в людском лицемерии, в жестокости
закона, налагающего грубую свою руку на внезаконную жизнь чувства. Если бы в обществе было больше уважения к свободной человеческой душе, если бы развод не был у нас обставлен такими трудностями, то Анна не погибла бы… Такой читатель просто пропускает эпиграф романа мимо
сознания: слишком ясно, — никакого тут не может быть места для «отмщения».
Сознание подчинено
закону, который знает общее и не знает индивидуального.
Закон для христианского
сознания парадоксален.
Древнее насилие клана и рода над человеком, установившее неисчислимое количество табу, запретов и вызывающее страхи и ужасы, из нравственного
закона, каким оно было в древние времена, переходит в атавистические инстинкты, с которыми должно бороться более высокое нравственное
сознание.
Мы должны проследить три ступени этического
сознания — этику
закона, этику искупления и этику творчества.
Этика
закона, этика
сознания, подавляющая подсознание и не знающая сверхсознания, есть порождение древнего аффекта страха в человеке, и мы, христиане, видим в ней последствие первородного греха.
Этика в глубоком смысле слова должна быть учением о пробуждении человеческого духа, а не
сознания, творческой духовной силы, а не
закона и нормы.
То, что было
сознанием в жизни древних обществ, установленные
законы, нормы, ограничения, делается потом подсознательным и существует как атавистический инстинкт.
Этика
закона в
сознании первобытном прежде всего выражается в мести, и это проливает свет на генезис добра и зла.
Нравственное
сознание, формулирующее
законы и нормы, сталкивается не только с инстинктом, с подсознательным, с древней природой, но и с благодатью, с сверхсознанием, с божественным.
Ни то, ни другое существование мы не знаем, а только видим, наблюдаем вне себя. Только
закон нашего разумного
сознания мы знаем несомненно, потому что он нужен для нашего блага, потому что мы живем этим
сознанием; не видим же его потому, что не имеем той высшей точки, с которой бы могли наблюдать его.
Обычное заблуждение о жизни состоит в том, что подчинение нашего животного тела своему
закону, совершаемое не нами, но только видимое нами, принимается за жизнь человеческую, тогда как этот
закон нашего животного тела, с которым связано наше разумное
сознание, исполняется в нашем животном теле так же бессознательно для нас, как он исполняется в дереве, в кристалле, в небесном теле.
— Ничего не знаю этого, — говорит разумное
сознание, знаю только то, что моя жизнь и жизнь мира, представлявшиеся мне прежде злой бессмыслицей, представляются мне теперь одним разумным целым, живущим и стремящимся к одному и тому же благу, чрез подчинение одному и тому же
закону разума, который я знаю в себе.
Законы организмов кажутся нам проще
закона нашей жизни тоже от своего удаления от нас. Но и в них мы только наблюдаем
законы, а не знаем их, как мы знаем
закон нашего разумного
сознания, который должен быть нами исполняем.