Неточные совпадения
— Отца. Я по улице шла, там подле, на
углу,
в десятом часу, а он будто впереди идет. И точно как будто он. Я хотела уж
зайти к Катерине Ивановне…
— Дальше я не пойду, — шепнул Самгин, дойдя до
угла, за которым его побили. Варвара пошла дальше, а он остановился, послушал, как скрипят полозья саней по обнаженным камням, подумал, что надо бы
зайти в зеленый домик, справиться о Любаше, но пошел домой.
За церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он
зашел в маленькую, теплую комнату, сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой,
заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь
в ушате воды, совался из
угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи
в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
Самгин, мигая, вышел
в густой, задушенный кустарником сад;
в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный дом, с тремя колоннами по фасаду, с мезонином
в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с боков, влезали на крышу.
В этом доме кто-то жил, — на подоконниках мезонина стояли цветы.
Зашли за
угол, и оказалось, что дом стоит на пригорке и задний фасад его —
в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Он не знал, что делать, отпер дверь, бросился
в столовую, забежал с отчаяния
в какой-то темный
угол, выбежал
в сад, — чтоб позвать кухарку,
зашел в кухню, хлопая дверьми, — нигде ни души.
Когда Татьяна Павловна перед тем вскрикнула: «Оставь образ!» — то выхватила икону из его рук и держала
в своей руке Вдруг он, с последним словом своим, стремительно вскочил, мгновенно выхватил образ из рук Татьяны и, свирепо размахнувшись, из всех сил ударил его об
угол изразцовой печки. Образ раскололся ровно на два куска… Он вдруг обернулся к нам, и его бледное лицо вдруг все покраснело, почти побагровело, и каждая черточка
в лице его задрожала и
заходила...
Если б не эти черные, лоснящиеся лица, не курчавые, точно напудренные березовым
углем волосы, я бы подумал, что я вдруг
зашел в какую-нибудь провинциальную лакейскую.
Все эти гости были самым больным местом
в душе Привалова, и он никак не мог понять, что интересного могла находить Зося
в обществе этой гуляющей братии. Раз, когда Привалов
зашел в гостиную Зоси, он сделался невольным свидетелем такой картины: «Моисей» стоял
в переднем
углу и, закрывшись ковром, изображал архиерея, Лепешкин служил за протодьякона, а Половодов, Давид, Иван Яковлич и горные инженеры представляли собой клир. Сама Зося хохотала как сумасшедшая.
Но уже доктор входил — важная фигура
в медвежьей шубе, с длинными темными бакенбардами и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив через порог, он вдруг остановился, как бы опешив: ему, верно, показалось, что он не туда
зашел: «Что это? Где я?» — пробормотал он, не скидая с плеч шубы и не снимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа, бедность комнаты, развешанное
в углу на веревке белье сбили его с толку. Штабс-капитан согнулся перед ним
в три погибели.
Я добрался наконец до
угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за ними далёко-далёко виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» Я стал припоминать, как и куда ходил
в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда
зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Кроме Игоши и Григория Ивановича, меня давила, изгоняя с улицы, распутная баба Ворониха. Она появлялась
в праздники, огромная, растрепанная, пьяная. Шла она какой-то особенной походкой, точно не двигая ногами, не касаясь земли, двигалась, как туча, и орала похабные песни. Все встречные прятались от нее,
заходя в ворота домов, за
углы,
в лавки, — она точно мела улицу. Лицо у нее было почти синее, надуто, как пузырь, большие серые глаза страшно и насмешливо вытаращены. А иногда она выла, плакала...
Наташка, завидевшая сердитого деда
в окно, спряталась куда-то, как мышь. Да и сама баушка Лукерья трухнула: ничего худого не сделала, а страшно. «Пожалуй, за дочерей пришел отчитывать», — мелькнуло у ней
в голове. По дороге она даже подумала, какой ответ дать. Родион Потапыч
зашел в избу, помолился
в передний
угол и присел на лавку.
Лицо у него было сердитое, и странно мне было, что он сам заговорил. Обыкновенно случалось прежде, всегда, когда я
заходил к нему (впрочем, очень редко), что он нахмуренно садился
в угол, сердито отвечал и только после долгого времени совершенно оживлялся и начинал говорить с удовольствием. Зато, прощаясь, опять, всякий раз, непременно нахмуривался и выпускал вас, точно выживал от себя своего личного неприятеля.
Степан Трофимович слонялся около стола и
заходил во все
углы комнаты, не давая себе отчета
в своих движениях.
Так и вышло. Поговоривши с немцем, кабатчик принес четыре кружки с пивом (четвертую для себя) и стал разговаривать. Обругал лозищан дураками и объяснил, что они сами виноваты. — «Надо было
зайти за
угол, где над дверью написано: «Billetenkasse». Billeten — это и дураку понятно, что значит билет, a Kasse так касса и есть. А вы лезете, как стадо
в городьбу, не умея отворить калитки».
Передонов
зашел,
в глухой
угол коридора и прижался к стене.
Шагая
в ногу, как солдаты, мы обогнули
в молчании несколько
углов и вышли на площадь. Филатр пригласил
зайти в кафе. Это было так странно для моего состояния, что я согласился. Мы заняли стол у эстрады и потребовали вина. На эстраде сменялись певицы и танцовщицы. Филатр стал снова развивать тему о трещине на стекле, затем перешел к случаю с натуралистом Вайторном, который, сидя
в саду, услышал разговор пчел. Я слушал довольно внимательно.
— Чудак! — сокрушённо качая головой, проговорил Терентий. Илье сапожник тоже показался чудаком… Идя
в школу, он на минутку
зашёл в подвал посмотреть на покойницу. Там было темно и тесно. Пришли бабы сверху и, собравшись кучей
в углу, где стояла постель, вполголоса разговаривали. Матица примеривала Маше какое-то платьишко и спрашивала...
Климков
зашёл в трактир, сел за столик у окна, спросил себе чаю и начал прислушиваться к говору людей. Их было немного, всё рабочие, они ели и пили, лениво перебрасываясь краткими словами, и только откуда-то из
угла долетал молодой, неугомонный голос...
В начале семидесятых годов я уезжал учиться
в Петербург и перед отъездом
зашел проститься с Николаем Матвеичем. Это было
в начале осени. У Николая Матвеича сидел
в гостях его друг Емелька. Старики показались мне как-то особенно грустными. Дело скоро разъяснилось. Емелька взял стоявшее
в углу пистонное ружье и, взвешивая на руке, проговорил...
«Да что же я смотрю, — сказал он себе, опуская глаза, чтоб не видать ее. — Да, надо взойти всё-таки, взять сапоги другие». И он повернулся назад к себе
в комнату; но не успел пройти 5 шагов, как, сам не зная как и по чьему приказу, опять оглянулся, чтобы еще раз увидать ее. Она
заходила за
угол и
в то же мгновение тоже оглянулась на него.
Кухарка. Ну, ну, разговорился. Вот я тебя!.. Залезай
в угол, чтоб не видать тебя было, а то Федор Иваныч
зайдет или еще кто, и выгонят меня с тобой совсем.
— Вот так-то лучше, — оказал он, уставив лошадь
в уголку сеней и насыпав ей овса
в старое решето. — Чтой-то отца Вавилы долго нет, право! — проговорил он,
зайдя за
угол хатки. — А вот уж и замолаживает, — добавил он, показывая рукою на серовато-красное облачко.
Граф
заходил из
угла в угол и стал молоть пьяным, путающимся языком какую-то чушь, которая,
в переводе на трезвый язык, должна была бы означать: «О положении женщин
в России».
Посидели они за
углом. Затихло все; только слышно, овца перхает
в закуте да низом вода по камушкам шумит. Темно; звезды высоко стоят на небе; над горой молодой месяц закраснелся, кверху рожками
заходит.
В лощинах туман, как молоко, белеется.
Переход Индийским океаном был бурный и сопровождался частыми штормами, во время которых «Коршуну» приходилось штормовать, держась
в бейдевинд, и, следовательно, плохо подвигаться вперед и терять много времени. Кроме того, недалеко от мыса Доброй Надежды «Коршун» встретил противные ветры и несколько дней шел под парами, тратя
уголь. Это обстоятельство заставило капитана
зайти в Каптоун, чтобы пополнить запас
угля.
Из Шербурга предполагалось
зайти в Копенгаген за
углем и уж оттуда прямо
в Кронштадт.
Торопясь домой, «Коршун»
заходил в попутные порты только лишь по крайней необходимости, — чтобы запастись
углем и кстати свежей провизией, — и нигде не застаивался. Капитан просил ревизора справляться как можно скорей, и ревизор
в свою очередь торопил консулов.
Когда они мало-помалу затихли, дьячиха рванулась с места и нервно
заходила из
угла в угол.
Чрез минуту внизу засвистел блок и щелкнула дверь, а когда Горданов снова подошел к окну, то мальчик
в серой шляпе и черной шинели перешел уже через улицу и,
зайдя за
угол, обернулся, погрозил пальцем и скрылся.
В гостиной было тихо, так тихо, что явственно слышалось, как стучал по потолку залетевший со двора слепень. Хозяйка дачи, Ольга Ивановна, стояла у окна, глядела на цветочную клумбу и думала. Доктор Цветков, ее домашний врач и старинный знакомый, приглашенный лечить Мишу, сидел
в кресле, покачивал своею шляпой, которую держал
в обеих руках, и тоже думал. Кроме них
в гостиной и
в смежных комнатах не было ни души. Солнце уже
зашло, и
в углах, под мебелью и на карнизах стали ложиться вечерние тени.
Заходило солнце, спускались сумерки, восходила луна, и серебристый свет ее тихо ложился на пыльный, до полу покрытый толстым фризом и заваленный фолиантами стол, а мы всё беседовали. Я где-нибудь сидел
в углу, а сухой старик ходил — и ровною, благородною ораторскою речью повествовал мне о деяниях великих людей Греции, Рима и Карфагена. И я все это слушал — и слушал, часто весь дрожа и замирая от страстного волнения.
Студент потянул к себе учебник и опять
заходил из
угла в угол.
Он
зашел в «Сербию», сел
в угол к столику и спросил коньяку. Андрей Иванович хорошо знал, как он страшен во хмелю, и хотел раньше напиться.
В трактире посетителей было мало; стекольщик вставлял стекло
в разбитой стеклянной двери, буфетчик сидел у выручки и пил чай.
— Слышал сейчас, — ответил Теркин немного резче и
заходил по комнате
в другом ее
углу. — То, что я сказал Александре Ивановне, то повторяю и вам, Иван Захарыч: должно быть, не зря арестовали Зверева и
в острог посадили. Особенно сокрушаться этим не могу-с, воля ваша. Разумеется, от тюрьмы да от сумы никому нельзя открещиваться… Однако…
Климов
заходил из
угла в угол молча, как бы
в раздумье или нерешимости. Мясистое лицо его становилось всё багровее и на шее надулись жилы. Походив минуты две, он подошел к актеру и сказал плачущим голосом...
Палтусов бросил салфетку на стол, встал и
заходил в другом
углу узкой комнаты. Пирожков поглядывал на него и прислушивался к звукам его голоса.
В них пробивалось больше веры, чем раздражения.
Капитан размахнулся и — трах! Со спины Меркулова посыпался
уголь, из глаз — искры, из рук выпала шапка… Аксинья обомлела. Минуту стояла она неподвижно, как Лотова жена, обращенная
в соляной столб, потом
зашла вперед и робко взглянула на лицо мужа… К ее великому удивлению, на лице Меркулова плавала блаженная улыбка, на смеющихся глазах блестели слезы…
Придя на квартиру, доктор сорвал с себя белый фартук и полотенце, которым был подпоясан, со злобой швырнул то и другое
в угол и
заходил по кабинету.
Доктор и Гришуткин
в отведенной для них комнате нашли две громадные постели, постланные на полу, из перин. Доктор разделся, лег и укрылся с головой. Следователь разделся и лег, но долго ворочался, потом встал и
заходил из
угла в угол. Это был беспокойнейший человек.
Дьякон, не выпуская из рук письма,
заходил из
угла в угол.
Две темные фигуры, действительно,
зашли за
угол сторожки и стали о чем-то шептаться, не подозревая, что
в заброшенной нежилой сторожке кто-нибудь есть. Марья Петровна стала вслушиваться
в их беседу.
И,
зайдя за
угол вокзала, где не было никого, трижды
в землю поклонился.