Неточные совпадения
Когда она думала
о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно было
забыть про страшный вопрос, что будет с
сыном.
В «Страшном суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи на том свете, мы видим
сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку… он даст знак, и пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе к нему и умоляет его
о грешниках; глядя на нее, может, он смягчится,
забудет свое жестокое «женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
Это «житие» не оканчивается с их смертию. Отец Ивашева, после ссылки
сына, передал свое именье незаконному
сыну, прося его не
забывать бедного брата и помогать ему. У Ивашевых осталось двое детей, двое малюток без имени, двое будущих кантонистов, посельщиков в Сибири — без помощи, без прав, без отца и матери. Брат Ивашева испросил у Николая позволения взять детей к себе; Николай разрешил. Через несколько лет он рискнул другую просьбу, он ходатайствовал
о возвращении им имени отца; удалось и это.
Само собой разумеется, впрочем, она не
забыла и
о другом
сыне; но оказалось, что у нее внезапно сложилась в уме комбинация, с помощью которой можно было и Мисанку легко пристроить.
Сыны рождаются,
забывая о смерти отцов.
Прошло несколько времени, и П. мало-помалу успел
забыть и
о девушке, и
о прижитом с нею
сыне своем, а потом, как известно, и умер без распоряжений.
Ей было сладко видеть, что его голубые глаза, всегда серьезные и строгие, теперь горели так мягко и ласково. На ее губах явилась довольная, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще дрожали слезы. В ней колебалось двойственное чувство гордости
сыном, который так хорошо видит горе жизни, но она не могла
забыть о его молодости и
о том, что он говорит не так, как все, что он один решил вступить в спор с этой привычной для всех — и для нее — жизнью. Ей хотелось сказать ему: «Милый, что ты можешь сделать?»
Ни одного дня, который не отравлялся бы думою
о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется батюшка, всё ему или чуждо, или на все голоса кричит: нужда! нужда! нужда!
Сын ли окончил курс — и это не радует: он совсем исчезнет для него, а может быть, и
забудет о старике отце. Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет в люди, и ее он не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему горе.
— Что твой Зверков! Он и думать
забыл о тебе! Зверков! — вот
о ком вспомнил! Надо самим ехать в Петербург. Поселишься там — и товарищи
о тебе вспомнят. И
сына определишь, и сам место найдешь. Опять человеком сделаешься.
— Виноват, виноват,
забыл!
О, вы величайший из
сынов Гиппократа, Семен Иванович! — отвечал Бельтов, накладывая сигары и добродушно улыбаясь доктору.
— По чести — мы не можем убить тебя за грех
сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный грех, и догадываемся, как ты должна страдать. Но ты не нужна городу даже как заложница — твой
сын не заботится
о тебе, мы думаем, что он
забыл тебя, дьявол, и — вот тебе наказание, если ты находишь, что заслужила его! Это нам кажется страшнее смерти!
Как счастлив он! как чистая душа
В нем радостью и славой разыгралась!
О витязь мой! завидую тебе.
Сын Курбского, воспитанный в изгнанье,
Забыв отцом снесенные обиды,
Его вину за гробом искупив,
Ты кровь излить за
сына Иоанна
Готовишься; законного царя
Ты возвратить отечеству… ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем.
И смолкнул ярый крик войны:
Все русскому мечу подвластно.
Кавказа гордые
сыны,
Сражались, гибли вы ужасно;
Но не спасла вас наша кровь,
Ни очарованные брони,
Ни горы, ни лихие кони,
Ни дикой вольности любовь!
Подобно племени Батыя,
Изменит прадедам Кавказ,
Забудет алчной брани глас,
Оставит стрелы боевые.
К ущельям, где гнездились вы,
Подъедет путник без боязни,
И возвестят
о вашей казни
Преданья темные молвы.
Артамонов остановился, обернулся; Илья, протянув руку, указывал книгой на кресты в сером небе. Песок захрустел под ногами отца, Артамонов вспомнил, что за несколько минут пред этим он уже слышал что-то обидное
о фабрике и кладбище. Ему хотелось скрыть свою обмолвку, нужно, чтоб
сын забыл о ней, и, по-медвежьи, быстро идя на него, размахивая палкой, стремясь испугать, Артамонов старший крикнул...
Он пошёл быстро, обдумывая на ходу, что надо сказать
сыну, придумал что-то очень строгое и достаточно ласковое, но, тихо отворив дверь в комнату Ильи, всё
забыл.
Сын стоял на коленях, на стуле, упираясь локтями
о подоконник, он смотрел в багрово-дымное небо; сумрак наполнял маленькую комнату бурой пылью; на стене, в большой клетке, возился дрозд: собираясь спать, чистил свой жёлтый нос.
— Ты что ж это как озоруешь? — спросил отец, но Илья, не ответив, только голову склонил набок, и Артамонову показалось, что
сын дразнит его, снова напоминая
о том, что он хотел
забыть. Странно было ощущать, как много места в душе занимает этот маленький человек.
В эту минуту она
забывает и
о сыне и
о его prouesses, да и хорошо делает, потому что вспомни она об нем, кто знает, не возненавидела ли бы она его как первую, хотя и невольную, причину своего заточения?
Павел Григ<орич>. Вон скорей из моего дома! и не смей воротиться, пока не умрет моя бедная супруга. (Со смехом) Посмотрим, скоро ли ты придешь? Посмотрим, настоящая ли болезнь, ведущая к могиле, или неловкая хитрость наделала столько шуму и заставила тебя
забыть почтение и обязанность! Теперь ступай! Рассуди хорошенько
о своем поступке, припомни, чтó ты говорил — и тогда, тогда, если осмелишься, покажись опять мне на глаза! (Злобно взглянув на
сына, уходит и запирает двери за собою.)
Надругался
сын над ним, больно рванул его за сердце… Убить его мало за то, что он так надсадил душу своего отца! Из-за чего? Из-за женщины, дрянной, зазорной жизнью живущей!.. Грех было ему, старику, связываться с ней,
забыв о своей жене и
сыне…
Петька не знал, скучно ему или весело, но ему хотелось в другое место,
о котором он не мог ничего сказать, где оно и какое оно. Когда его навещала мать, кухарка Надежда, он лениво ел принесенные сласти, не жаловался и только просил взять его отсюда. Но затем он
забывал о своей просьбе, равнодушно прощался с матерью и не спрашивал, когда она придет опять. А Надежда с горем думала, что у нее один
сын — и тот дурачок.
Кроме дней обрядных, лишь только выдастся ясный тихий вечер, молодежь,
забыв у́сталь дневной работы, не помышляя
о завтрашнем труде, резво бежит веселой гурьбой на урочное место и дó свету водит там хороводы, громко припевая, как «Вокруг города Царева ходил-гулял царев
сын королев», как «В Арзамасе на украсе собиралися молодушки в един круг», как «Ехал пан от князя пьян» и как «Селезень по реченьке сплавливал, свои сизые крылышки складывал»…
— И подати платят за них, и
сыновей от солдатчины выкупают, и деньгами ссужают, и всем… Вот отчего деревенские к старой вере привержены… Не было б им от скитов выгоды, давно бы все до единого в никонианство своротили… Какая тут вера?.. Не
о душе, об мошне своей радеют… Слабы ноне люди пошли, нет поборников, нет подвижников!..
Забыв Бога, златому тельцу поклоняются!.. Горькие времена, сударыня, горькие!..
Толстой объясняет: «главная причина этого было то слово
сын, которого она не могла выговорить. Когда она думала
о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно, что она старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем, чтобы все оставалось по-старому, и чтобы можно было
забыть про страшный вопрос, что будет с
сыном».
Через месяц был назначен новый викарный архиерей, а
о преосвященном Петре уже никто не вспоминал. А потом и совсем
забыли. И только старуха, мать покойного, которая живет теперь у зятя-дьякона, в глухом уездном городишке, когда выходила под вечер, чтобы встретить свою корову, и сходилась на выгоне с другими женщинами, то начинала рассказывать
о детях,
о внуках,
о том, что у нее был
сын архиерей, и при этом говорила робко, боясь, что ей не поверят…
Все было
забыли о мальчике,
сыне Сурминых; сестра Агнеса взглянула на него и спросила...
Эта, окончившаяся пагубно и для Новгорода, и для самого грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых, для сведения старых счетов «царского любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если не
забыл читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного
сына Максима, а во-вторых, для того, чтобы открытием мнимого важного заговора доказать необходимость жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников князя Владимира Андреевича, и тем успокоить просыпавшуюся по временам, в светлые промежутки гнетущей болезни, совесть царя, несомненно видевшего глубокую скорбь народа по поводу смерти близкого царского родича от руки его венценосца, — скорбь скорее не
о жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а
о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной человеческой жестокости.
Зоркие глаза Иоанна прочли в душе моей, и Иоанн называет моего Андреа своим полководцем, беседует с ним
о ратном деле, разжигает его молодое сердце славою воинскою, а
сыновьям своим строго наказывает, на помин души его, не
забывать отцовского воеводу.
В следующие дни он казался спокойнее и тверже, беседовал по временам с молодым другом своим, рассказывал ему
о славной смерти
сына, не
забыл, между прочим, просить, чтобы он прекратил свои гонения на Киноварова.
которая столько раз и так немилосердо гоняла их на барщину и напоминала
о податях. Таков грубый
сын природы! Сытное угощение, шумный праздник заставляют его
забыть все бремя его состояния и то, что веселости эти делаются на его счет. Надо прибавить: таковы иногда бывали и помещики, что решались скорее истратить тысячи на сельский праздник, нежели простить несколько десятков рублей оброчной недоимки или рабочих дней немощным крестьянам!
Мало-помалу стал он
забывать старшего
сына; сперва думал
о нем как
о предмете, достойном сострадания; потом как
о предмете далеком, чуждом, наконец — ненавистном.
Читатель, конечно, не
забыл о совершившейся около десяти лет тому назад метаморфозе, превратившей незаконного
сына дворянина Петра Корсакова Осипа в графа Свенторжецкого.
— Не вы ли у постели умирающего царя не
забывали интриг и крамол ваших, думали лишь
о своих выгодах, не постыдились у одра смерти венценосного отца отступаться от его
сына, переметываться на сторону князя Владимира.
— Кажись бы нечего, кабы на уме чего не было. Я и сам так смекал; чует сердце мое виноватого… А как узнал я из челобитья его тебе, что выдает он свою дочь за
сына явного крамольника, так кровью облилось оно… Пораздумай сам, великий государь, откуда вывез он его? Из-под Новгорода! Ты сам, чай, знаешь, какой народ у тебя новгородцы?!
О вольностях своих не
забыли и каждый час Литве норовят передаться…
В первые часы свидания, как она, так и
сын забыли о цели его приезда,
забыли о богатом наследстве, посланном им с неба.
Состояние духа княгини Зинаиды Сергеевны Святозаровой со дня полученного ею от Аннушки известия
о том, что
сын, рожденный ею в Несвицком, появления на свет которого она, как, вероятно, не
забыл читатель, ожидала с таким нетерпением, жив, до самого получения ею ответа на ее письмо от Потемкина и даже после этого ответа, едва ли поддается описанию.
Она вспомнила, что там, внизу, в кабинете отца, быть может, уже совершено второе задуманное преступление. Вся охваченная мыслью
о спасении молодой девушки, бедная женщина, еще слабая головой, совершенно
забыла о второй части подслушанного ею гнусного заговора отца и
сына. Она быстро зажгла стоявшую на столе свечу и бросилась из комнаты вниз.
Но в безумной любви моей к себе я не
забыл сына, я подумал и
о благе его.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что ее отец
забыл письмо
сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля
о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его
забыть то, что́ она сказала, что она не помнит, что́ она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает — горя
о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с
сыном.
Младой и прекрасный,
Как свежая роза — утеха долин,
Певец сладкогласный…
Но родом не знатный, не княжеский
сын:
Минвана
забыла
О сане своем
И сердцем любила,
Невинная, сердце невинное в нем.
Она довольно оглядела их веселые лица, дружественные позы и потрепала
сына по щеке; а он, как всегда, поймал на лету ее руку и поцеловал. Он любил мать, когда видел ее; а когда ее не было, то совершенно
забывал об ее существовании. И так относились к ней все, родные и знакомые, и если бы она умерла, то все поплакали бы
о ней и тотчас бы
забыли — всю
забыли, начиная с красивого лица, кончая именем. И писем она никогда не получала.