Неточные совпадения
Приготовь поскорее
комнату для важного гостя, ту, что выклеена
желтыми бумажками; к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича, а вина вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а не то я перерою весь его погреб.
Небольшая
комната, в которую прошел молодой человек, с
желтыми обоями, геранями и кисейными занавесками на окнах, была в эту минуту ярко освещена заходящим солнцем.
Кабинет его была
комната ни большая, ни маленькая; стояли в ней: большой письменный стол перед диваном, обитым клеенкой, бюро, шкаф в углу и несколько стульев — всё казенной мебели, из
желтого отполированного дерева.
В передней было очень темно и пусто, ни души, как будто все вынесли; тихонько, на цыпочках прошел он в гостиную: вся
комната была ярко облита лунным светом; все тут по-прежнему: стулья, зеркало,
желтый диван и картинки в рамках.
(Николай Петрович не послушался брата, да и сам Базаров этого желал; он целый день сидел у себя в
комнате, весь
желтый и злой, и только на самое короткое время забегал к больному; раза два ему случилось встретиться с Фенечкой, но она с ужасом от него отскакивала.)
Василий Иванович вытащил из кармана новый
желтый фуляр, который успел захватить, бегая в Аркадиеву
комнату, и продолжал, помахивая им по воздуху...
Сидели в большой полутемной
комнате, против ее трех окон возвышалась серая стена, тоже изрезанная окнами. По грязным стеклам, по балконам и железной лестнице, которая изломанной линией поднималась на крышу, ясно было, что это окна кухонь. В одном углу
комнаты рояль, над ним черная картина с двумя
желтыми пятнами, одно изображало щеку и солидный, толстый нос, другое — открытую ладонь. Другой угол занят был тяжелым, черным буфетом с инкрустацией перламутром, буфет похож на соединение пяти гробов.
Его не слушали. Рассеянные по
комнате люди, выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к столу. Бритоголовый встал на ноги и оказался длинным, плоским и по фигуре похожим на Дьякона. Теперь Самгин видел его лицо, — лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески
желтой кожей; в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
Ручной чижик, серенький с
желтым, летал по
комнате, точно душа дома; садился на цветы, щипал листья, качаясь на тоненькой ветке, трепеща крыльями; испуганный осою, которая, сердито жужжа, билась о стекло, влетал в клетку и пил воду, высоко задирая смешной носишко.
Шторы у ней были опущены,
комнаты накурены. Она в белой кисейной блузе, перехваченной поясом, с широкими кружевными рукавами, с
желтой далией на груди, слегка подрумяненная, встретила его в своем будуаре. Там, у дивана, накрыт был стол, и рядом стояли два прибора.
Вера была грустнее, нежели когда-нибудь. Она больше лежала небрежно на диване и смотрела в пол или ходила взад и вперед по
комнатам старого дома, бледная, с
желтыми пятнами около глаз.
Вдруг из дверей явились, один за другим, двенадцать слуг, по числу гостей; каждый нес обеими руками чашку с чаем, но без блюдечка. Подойдя к гостю, слуга ловко падал на колени, кланялся, ставил чашку на пол, за неимением столов и никакой мебели в
комнатах, вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко было тянуться со стула к полу в нашем платье. Я протягивал то одну, то другую руку и насилу достал. Чай отличный, как
желтый китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
В это время в
комнату влетела быстрым шагом маленькая, страшно безобразная, курносая, костлявая,
желтая женщина — жена адвоката, очевидно нисколько не унывавшая от своего безобразия.
Я, милейший Алексей Федорович, как можно дольше на свете намерен прожить, было бы вам это известно, а потому мне каждая копейка нужна, и чем дольше буду жить, тем она будет нужнее, — продолжал он, похаживая по
комнате из угла в угол, держа руки по карманам своего широкого, засаленного, из
желтой летней коломянки, пальто.
Какие они им подносят перспективные виды собственных
комнат с щеткой на правом плане, грядкой сору на вылощенном полу,
желтым самоваром на столе возле окна и самим хозяином, в халате и ермолке, с ярким бликом света на щеке!
Да что это? у меня и цвет лица какой-то
желтый, да черты грубее, да и
комната какая бедная!
Кругом горели
желтым пламенем траурные свечи, воздух был спертый, насыщенный чем-то особенным, в
комнате слышались тихие разговоры и вздохи.
Сначала он висел в
комнате деда, но скоро дед изгнал его к нам, на чердак, потому что скворец выучился дразнить дедушку; дед внятно произносит слова молитв, а птица, просунув восковой
желтый нос между палочек клетки, высвистывает...
— Часто хвораю, — отвечала спокойно Лиза и, еще раз позвав за собою Розанова, пошла впереди его через переднюю по коридору. Вдоль темного коридора Розанов заметил несколько дверей влево и, наконец, вошел за Лизою в довольно большую
комнату, окрашенную
желтою краскою.
Лиза
желтела и становилась чрезвычайно раздражительная. Она сама это замечала, большую часть дня сидела в своей
комнате и только пред обедом выходила гулять неподалеку от дома.
Училищный флигель состоял всего из пяти очень хороших
комнат, выходивших частию на чистенький, всегда усыпанный
желтым песком двор уездного училища, а частию в старый густой сад, тоже принадлежащий училищу, и, наконец, из трех окон залы была видна огибавшая город речка Саванка.
Во второй
комнате стояла
желтая деревянная кроватка, покрытая кашемировым одеялом, с одною подушкою в довольно грязной наволочке, черный столик с большою круглою чернильницею синего стекла, полки с книгами, три стула и старая, довольно хорошая оттоманка, на которой обыкновенно, заезжая к Помаде, спал лекарь Розанов.
Застоявшийся, неподвижный воздух еще хранит вчерашний запах; пахнет духами, табаком, кислой сыростью большой нежилой
комнаты, потом нездорового и нечистого женского тела, пудрой, борно-тимоловым мылом и пылью от
желтой мастики, которой был вчера натерт паркет.
Каждый раз, когда книги исчезали из ее рук, перед нею вспыхивало
желтым пятном, точно огонь спички в темной
комнате, лицо жандармского офицера, и она мысленно со злорадным чувством говорила ему...
Снова стало тихо. Лошадь дважды ударила копытом по мягкой земле. В
комнату вошла девочка-подросток с короткой
желтой косой на затылке и ласковыми глазами на круглом лице. Закусив губы, она несла на вытянутых руках большой, уставленный посудой поднос с измятыми краями и кланялась, часто кивая головой.
Мать кивнула головой. Доктор ушел быстрыми, мелкими шагами. Егор закинул голову, закрыл глаза и замер, только пальцы его рук тихо шевелились. От белых стен маленькой
комнаты веяло сухим холодом, тусклой печалью. В большое окно смотрели кудрявые вершины лип, в темной, пыльной листве ярко блестели
желтые пятна — холодные прикосновения грядущей осени.
И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло
комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие — миндальные, красные,
желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ.
И вот — 21.30. В
комнате слева — спущены шторы. В
комнате справа — я вижу соседа: над книгой — его шишковатая, вся в кочках, лысина и лоб — огромная,
желтая парабола. Я мучительно хожу, хожу: как мне — после всего — с нею, с О? И справа — ясно чувствую на себе глаза, отчетливо вижу морщины на лбу — ряд
желтых, неразборчивых строк; и мне почему-то кажется — эти строки обо мне.
Полумрак
комнат, синее, шафранно-желтое, темно-зеленый сафьян, золотая улыбка Будды, мерцание зеркал. И — мой старый сон, такой теперь понятный: все напитано золотисто-розовым соком, и сейчас перельется через край, брызнет —
Я поднялся к себе, открыл свет. Туго стянутые обручем виски стучали, я ходил — закованный все в одном и том же кругу: стол, на столе белый сверток, кровать, дверь, стол, белый сверток… В
комнате слева опущены шторы. Справа: над книгой — шишковатая лысина, и лоб — огромная
желтая парабола. Морщины на лбу — ряд
желтых неразборчивых строк. Иногда мы встречаемся глазами — и тогда я чувствую: эти
желтые строки — обо мне.
Гостиная была все та же, светлая, высокая
комната с желтеньким английским роялем и с большими открытыми окнами, в которые весело смотрели зеленые деревья и
желтые, красноватые дорожки сада.
Вообще вся
комната, довольно обширная (с отделением за перегородкой, где стояла кровать), с
желтыми, старыми, порвавшимися обоями, с мифологическими ужасными литографиями на стенах, с длинным рядом икон и медных складней в переднем углу, с своею странною сборною мебелью, представляла собою неприглядную смесь чего-то городского и искони крестьянского.
Петр Степанович быстро обернулся. На пороге, из темноты, выступила новая фигура — Федька, в полушубке, но без шапки, как дома. Он стоял и посмеивался, скаля свои ровные белые зубы. Черные с
желтым отливом глаза его осторожно шмыгали по
комнате, наблюдая господ. Он чего-то не понимал; его, очевидно, сейчас привел Кириллов, и к нему-то обращался его вопросительный взгляд; стоял он на пороге, но переходить в
комнату не хотел.
Стемнело. На самом верху мачты вспыхнул одинокий
желтый электрический свет, и тотчас же на всем пароходе зажглись лампочки. Стеклянная будка над салоном первого класса и курительная
комната тепло и уютно засияли огнями. На палубе сразу точно сделалось прохладнее. Сильный ветер дул с той стороны, где сидела Елена, мелкие соленые брызги изредка долетали до ее лица и прикасались к губам, но вставать ей не хотелось.
Мне было приятнее смотреть на мою даму, когда она сидела у рояля, играя, одна в
комнате. Музыка опьяняла меня, я ничего не видел, кроме окна, и за ним, в
желтом свете лампы, стройную фигуру женщины, гордый профиль ее лица и белые руки, птицами летавшие по клавиатуре.
Фёклинька принесла из соседней
комнаты в залу две подушки, простыню и стеганое
желтое шерстяное одеяло; а мать протопопица внесла белый пикейный шлафрок и большой пунцовый фуляр.
В
комнате стояла старая барыня, в поношенной, но видно, что когда-то шелковой мантилье, в старой шляпке с
желтыми цветами и с сумочкой на руке. Кроме того, на ленточке она держала небольшую белую собачку, которая поворачивалась во все стороны и нюхала воздух.
И показывал Матвею
жёлтое, искажённое и плачевное лицо, с прикрытыми трусливо глазами. Скрипели половицы, скрипели козловые башмаки девушки, — она бегала по
комнате так быстро, что Матвей видел только тёмную косу, белые плечи и розовую юбку.
Сначала долго пили чай, в передней
комнате, с тремя окнами на улицу, пустоватой и прохладной; сидели посредине её, за большим столом, перегруженным множеством варений, печений, пряниками, конфетами и пастилами, — Кожемякину стол этот напомнил прилавки кондитерских магазинов в Воргороде. Жирно пахло съестным, даже зеркало — казалось — смазано маслом,
жёлтые потеки его стекали за раму, а в средине зеркала был отражён чёрный портрет какого-то иеромонаха, с круглым, кисло-сладким лицом.
Кожемякин тоскливо оглянулся:
комната была оклеена зелёными обоями в пятнах больших красных цветов, столы покрыты скатертями, тоже красными; на окнах торчали чахлые ветви герани, с
жёлтым листом; глубоко в углу, согнувшись, сидел линючий Вася, наигрывая на гармонии, наянливо и раздражающе взвизгивали дисканта, хрипели басы…
Кроме ее, в
комнате находился ее муж да еще некто Увар Иванович Стахов, троюродный дядя Николая Артемьевича, отставной корнет лет шестидесяти, человек тучный до неподвижности, с сонливыми
желтыми глазками и бесцветными толстыми губами на
желтом пухлом лице.
Сидим мы, бывало, вчетвером: он, Анна Ивановна, Павел Трофимыч и я, в любимой его угловой
комнате; в камине приятно тлеют дрова; в стороне, на столе, шипит самовар,
желтеет только что сбитое сливочное масло, и радуют взоры румяные булки, а он звучным, отчетливым голосом читает...
В этих двух
комнатах всегда пахло росным ладаном, горелым деревянным маслом, геранью,
желтыми восковыми свечами, которые хранились в длинном деревянном ящике под иконостасом, и тем специфическим, благочестивым по преимуществу запахом, каким всегда пахнет от старых церковных книг в кожаных переплетах, с медными застежками и с закапанными воском, точно вылощенными, страницами.
(Уходят в
комнаты. Дама в
желтом платье и молодой человек в клетчатом костюме выходят из леса.)
У Губарева была привычка постоянно расхаживать взад и вперед, то и дело подергивая и почесывая бороду концами длинных и твердых ногтей. Кроме Губарева, в
комнате находилась еще одна дама в шелковом поношенном платье, лет пятидесяти, с чрезвычайно подвижным, как лимон
желтым лицом, черными волосиками на верхней губе и быстрыми, словно выскочить готовыми глазами, да еще какой-то плотный человек сидел, сгорбившись, в уголку.
Обыкновенно он сидел среди
комнаты за столом, положив на него руки, разбрасывал по столу свои длинные пальцы и всё время тихонько двигал ими, щупая карандаши, перья, бумагу; на пальцах у него разноцветно сверкали какие-то камни, из-под чёрной бороды выглядывала
жёлтая большая медаль; он медленно ворочал короткой шеей, и бездонные, синие стёкла очков поочерёдно присасывались к лицам людей, смирно и молча сидевших у стен.
Не зажигая огня в своей
комнате, Климков бесшумно разделся, нащупал в темноте постель, лёг и плотно закутался в сырую, холодную простыню. Ему хотелось не видеть ничего, не слышать, хотелось сжаться в маленький, незаметный комок. В памяти звучали гнусавые слова Саши. Евсею казалось, что он слышит его запах, видит красный венец на
жёлтой коже лба. И в самом деле, откуда-то сбоку, сквозь стену, до него доходили раздражённые крики...
Взгляд Евсея скучно блуждал по квадратной тесной
комнате, стены её были оклеены
жёлтыми обоями, всюду висели портреты царей, генералов, голых женщин, напоминая язвы и нарывы на коже больного. Мебель плотно прижималась к стенам, точно сторонясь людей, пахло водкой и жирной, тёплой пищей. Горела лампа под зелёным абажуром, от него на лица ложились мёртвые тени…
Она худела и
желтела с каждым днем, никогда не плакала и только более обыкновенного молилась богу, запершись в своей
комнате.
Желтое, сонное лицо, вялый взгляд и зевота, которые бывали у Надежды Федоровны после лихорадочных припадков, и то, что она во время припадка лежала под пледом и была похожа больше на мальчика, чем на женщину, и что в ее
комнате было душно и нехорошо пахло, — все это, по его мнению, разрушало иллюзию и было протестом против любви и брака.