Неточные совпадения
И я теперь
живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и
дочкой; не решился только,
с которой начать, — думаю, прежде
с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.
В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную,
жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон
с его женою, Прасковьей Петровною, а некоторые для того, чтоб поглядеть на
дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей.
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна,
живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много. Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и
дочку к себе возьмет.
Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
— Я и не требую от вас… того, что вы говорите; не
живите с ней, если вы не можете; но примиритесь, — возразила Лиза и снова занесла руку на глаза. — Вспомните вашу
дочку; сделайте это для меня.
— К Александру Тихонычу
дочка вчерашнего числа приехала из Петербурга.
С мужем, говорят, совсем решилась: просит отца в монастыре келейку ей поставить и там будет
жить белицей.
Однако, имея в ту пору еще большой капитал, он купил этой барыне
с дочкою дом, и они в том доме доходцами и
жили.
Аграфена Кондратьевна. Слава Создателю!
Живу — хлеб жую; целое утро вот
с дочкой балясничала.
На другой день мы были в Законорье, у вдовы Чуркина Арины Ефимовны, которая
жила с дочкой-подростком в своем доме близ трактира. В трактире уже все знали о том, что Костя осрамился, и все радовались. Вскоре его убили крестьяне в Болоте, близ деревни Беливы. Уж очень он грабил своих, главным образом сборщиков на погорелое, когда они возвращаются из поездок
с узлами и деньгами.
В подвале
жил сапожник Перфишка
с больной, безногою женой и
дочкой лет семи, тряпичник дедушка Еремей, нищая старуха, худая, крикливая, её звали Полоротой, и извозчик Макар Степаныч, человек пожилой, смирный, молчаливый.
— Ела я и всё думала про Перфишкину
дочку… Давно я о ней думаю…
Живёт она
с вами — тобой да Яковом, — не будет ей от того добра, думаю я… Испортите вы девчонку раньше время, и пойдёт она тогда моей дорогой… А моя дорога — поганая и проклятая… не ходят по ней бабы и девки, а, как черви, ползут…
Женщина осталась
с дочкой — ни вдова, ни замужняя, без куска хлеба. Это было в Воронеже, она
жила в доме купца Аносова, дяди Григория Ивановича, куда последний приехал погостить. За год до этого, после рождения младшей дочери Нади, он похоронил жену. Кроме Нади, остались трехлетний Вася и пятилетняя Соня.
Так случилось и
с Борькой: велел какой-то губернатор приписать этого старого палача в Кромах — его и приписали, а он пришел сюда
жить и привел
с собою
дочку.
Убедил он меня, и я решился начать тяжбу. Для этого нужны были деньги, а у меня их не было; но — вот что значит умный человек! — он взял у меня все мои серебряные и другие вещи и договорился на свой кошт вести тяжбу. Я должен был выехать от брата и
жить у Горба-Маявецкого. Домик у него хотя и небольшой, но нам не было тесно: он
с женою да маленькая
дочка у них, лет семи, Анисинька. Пожалуйте же, что после из этого будет?
Русаков (садится со слезами). Так зачем же мы поедем? Она своей волей уехала, она своей волей бросила отца, насмех людям, бросила старика одного горе мыкать!
Дочка! не век тебе будут радости. Вспомнишь ты и обо мне. Кто тебя так любить будет, как я тебя любил?..
Поживи в чужих людях, узнаешь, что такое отец!.. Диви бы, я
с ней строг был или жалел для нее что. Я ли ее не любил, я ли ее не голубил?.. (Плачет.)
Шаблова. Украдешь у него! Он за семь замков запирает. Вот тут и
живет. Еще
дочка у него барышня тонкая; но при всем том, кажется,
с Николаем амурничает.
Степанида (усаживается у печки). А вот, девонька, видишь ты, какое дело-то вышло. Город-то наш на проезжей дороге; мещане мы. Живем-то хоть бедненько, а домишко-то у нас хоть куда. Вот и останавливаются у нас купцы и баре, случается. Семья-то у нас небольшая была: я
с мужем да
дочка Дашенька; хозяин-то у меня уж старенек. Останавливался у нас проездом купец молодой, начал он Дашу-то уговаривать да улещать. Нам и невдомек такое дело. А в прошлом году, около святок, и сманил ее у нас.
Батюшка-то
с матушкой, чай, думают, дочка-то
живет в богатстве да в радости, а не знают они того, что я
с утра до ночи слезами обливаюся.
— Постой, — говорю, — старуха, если ты так говоришь, так слушай: я приехал к тебе на пользу;
дочку твою я вылечу, только ты говори мне правду, не скрывай ничего, рассказывай сначала: как она у тебя
жила, не думала ли ты против воли замуж ее выдать, что она делала и как себя перед побегом вела, как сбежала и как потом опять к тебе появилась? — Все подробно
с самого начала.
— На Горах
проживаем, Василий Борисыч, на Горах, — сказал Марко Данилыч. — Здесь, на Ветлуге, в гостях
с дочкой были, да вот и на Китеже вздумалось помолиться…
—
Дочку привез, — сказал дядя Архип, —
с дочкой, слышь, прибыл. Как же ей здесь
проживать с нашим братом бурлаком, в такой грязи да в вонище? Для того и нанял в гостинице хорошу хватеру.
Только четыре годика
прожил Марко Данилыч
с женой. И те четыре года ровно четыре дня перед ним пролетели.
Жили Смолокуровы душа в душу, жесткого слова друг от дружки не слыхивали, косого взгляда не видывали. На третий год замужества родила Олена Петровна
дочку Дунюшку, через полтора года сыночка принесла, на пятый день помер сыночек; неделю спустя за ним пошла и Олена Петровна.
— Нельзя мне нонешний год на караване
жить, — прихлебывая чай, отвечал Марко Данилыч. —
Дочку привез
с собой, хочу ей показать Макарьевскую. В каюте было бы ей беспокойно. Опять же наши товары на этот счет не больно подходящие — не больно пригоже попахивают.
— Родитель нашей гостейки по соседству
с Фатьянкой
живет, — продолжал Пахом. — Оттого и знакомство у него
с Марьюшкой, оттого и отпустил он
дочку с ней в Луповицы погостить. Кажись, скоро ее «приводить» станут.
Дорушка была кухаркина
дочка. Пока она была маленькой, то
жила за кухней в комнатке матери и
с утра до ночи играла тряпичными куколками. А то выходила на двор погулять, порезвиться
с дворовыми ребятами. На дворе ни деревца, ни садика, одни помойки да конюшня. А тут вдруг и лес, поле в Дуниных рассказах, и кладбище. Занятно!
Генерал Синтянин овдовел и остался
жить один
с глухонемою
дочкой; ему показалось очень скучно; он нашел, что для него не поздно еще один раз жениться, и сделал предложение Александре Ивановне Гриневич.
— Слава богу,
прожили век без образования и вот уж, благодарить бога, третью
дочку за хорошего человека выдаем, — говорит
с другого конца стола мать Дашеньки, вздыхая и обращаясь к телеграфисту. — А ежели мы, по-вашему, выходим необразованные, то зачем вы к нам ходите? Шли бы к своим образованным!
— Пройдешься мимо, — отделал себе спекулянт квартиру нашу,
живет в ней один
с женой да
с дочкой. Шторы, арматура блестит, пальмы у окон. И не признаешь квартирку. Вот какие права были! Богат человек, — и пожалуйте,
живите трое в пяти комнатах. Значит, — спальня там, детская, столовая, — на все своя комната. А рабочий человек и в подвале
проживет, в одной закутке
с женой да
с пятью ребятишками, — ему что? Ну, а теперь власть наша, и права другие пошли. На то не смотрят, что богатый человек.
Живет она
с маленькой
дочкой и старухой матерью у Бубликова, все, что было, распродала, он ее гонит из комнаты, что не платит.
В первое время Машенька, чтоб скучно не было, взяла к себе мать; та
пожила до родов, когда вот этот самый Кузька родился, и поехала в Обоянь к другой
дочке, тоже замужней, и осталась Машенька одна
с ребеночком.
— Как же, конечно,
жили… Я даже могу вам сообщить о них, — обратилась она к остановившемуся Федору Дмитриевичу. — Графиня
с дочкой уже
с полгода уехала в свое имение в Финляндию, а граф переехал на другую квартиру, но куда именно, не знаю…
— Жена,
дочка… Пускай каторга и пускай тоска, зато он видал и жену и
дочку… Ты говоришь, ничего не надо. Но ничего — худо! Жена
прожила с ним три года — это ему бог подарил. Ничего — худо, а три года — хорошо. Как не понимай?
Молодая, хрупкая, Матильда фон Эйхшедт, ставшая Матильдой фон Ферзен,
прожила с мужем год
с небольшим и умерла при родах, подарив ему
дочку — живой портрет матери.
Я, говорю, в вашу
дочку влюблен, как какой-нибудь рыцарь, а он мне: «Коли, говорит, влюблен, так бери ее как есть, и
живи с ней, а приданого я не дам».
Молодая, хрупкая, Матильда фон-Эйхшедт, ставшая Матильдой фон-Ферзен,
прожила с мужем
с небольшим год и умерла в родах, подарив ему
дочку — живой портрет матери.
Женщина она была далеко не состоятельная,
жила маленькой пенсией после покойного мужа, да доходом
с небольшого имения в Тверской губернии, но злые языки уверяли, что у Мавры Сергеевны спрятана кубышка
с капитальцем, который она предназначает дать в приданое своей любимой
дочке, но строго охраняет его существование, чтобы не подумать, что сватаются не за красавицу Катиш (красавицей считала ее мать), а за кубышку.
Неисторический человек, пока Иуда еще
жив под багряницею Христа, через полученную благодать станет Христом — так лишь Вавилон тешится под покрывалом девственностью своей дочери Дины, дабы прекрасная
дочка могла без помехи творить блуд и сладко спать со своим любовником Иудой» [См. там же, т. V,
с. 528.].