Неточные совпадения
Городничий (бьет себя
по лбу).Как я — нет, как я,
старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет
живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Г-жа Простакова. Ты же еще,
старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так
пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Самгину казалось, что теперь Елена
живет чистоплотно и хотя сохранила
старые знакомства, но уже не принимает участия в кутежах и даже, как он заметил
по отношению Лаптева к ней, пользуется дружелюбием кутил.
— Вы возвращаетесь к самодовольству
старых народников, — говорила Роза. — Воображаете себя своеобразной страной, которая
живет по своим каким-то законам.
— Странный, не правда ли? — воскликнула Лидия, снова оживляясь. Оказалось, что Диомидов — сирота, подкидыш; до девяти лет он воспитывался
старой девой, сестрой учителя истории, потом она умерла, учитель спился и тоже через два года помер, а Диомидова взял в ученики себе резчик
по дереву, работавший иконостасы. Проработав у него пять лет, Диомидов перешел к его брату, бутафору, холостяку и пьянице, с ним и
живет.
Красавина. Ну вот когда такой закон от тебя выдет, тогда мы и будем
жить по-твоему; а до тех пор, уж ты не взыщи, все будет
по старому русскому заведению: «
По Сеньке шапка,
по Еремке кафтан». А то вот тебе еще другая пословица: «Видит собака молоко, да рыло коротко».
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они
живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала
по годам куча
старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
Однако сделалось по-моему: на том же дворе, но в другом флигеле,
жил очень бедный столяр, человек уже пожилой и пивший; но у жены его, очень еще не
старой и очень здоровой бабы, только что помер грудной ребеночек и, главное, единственный, родившийся после восьми лет бесплодного брака, тоже девочка и,
по странному счастью, тоже Ариночка.
Но пока она будет держаться нынешней своей системы, увертываясь от влияния иностранцев, уступая им кое-что и держа своих по-прежнему в страхе, не позволяя им брать без позволения даже пустой бутылки, она еще будет
жить старыми своими началами,
старой религией, простотой нравов, скромностью и умеренностью образа жизни.
Через день,
по приходе в Портсмут, фрегат втянули в гавань и ввели в док, а людей перевели на «Кемпердоун» —
старый корабль, стоящий в порте праздно и назначенный для временного помещения команд. Там поселились и мы, то есть туда перевезли наши пожитки, а сами мы разъехались. Я уехал в Лондон,
пожил в нем, съездил опять в Портсмут и вот теперь воротился сюда.
Нехлюдов вспомнил, что слышал, как этот Шенбок именно потому, что он
прожил всё свое состояние и наделал неоплатных долгов, был
по какой-то особенной протекции назначен опекуном над состоянием
старого богача, проматывавшего свое состояние, и теперь, очевидно,
жил этой опекой.
— Что мне делается;
живу, как
старый кот на печке. Только вот ноги проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь
по ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде как подымаешься
по лестнице.
Он
жил по ту сторону пруда, в
старой Карманной улице, в небольшом новом флигельке, выходившем на улицу четырьмя окнами.
За все время, пока он
живет в Дялиже, любовь к Котику была его единственной радостью и, вероятно, последней.
По вечерам он играет в клубе в винт и потом сидит один за большим столом и ужинает. Ему прислуживает лакей Иван, самый
старый и почтенный, подают ему лафит № 17, и уже все — и старшины клуба, и повар, и лакей — знают, что он любит и чего не любит, стараются изо всех сил угодить ему, а то, чего доброго, рассердится вдруг и станет стучать палкой о пол.
Старая интеллигенция была революционна
по своему типу, она
жила в расколе с окружающим миром.
В века новой истории, которая уже перестала быть новой и стала очень
старой, все сферы культуры и общественной жизни начали
жить и развиваться лишь
по собственному закону, не подчиняясь никакому духовному центру.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел
старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые,
по представлению Дерсу, на том свете
жили так же, как и на этом.
Я узнал только, что он некогда был кучером у
старой бездетной барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей, пропадал целый год и, должно быть, убедившись на деле в невыгодах и бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился в ноги своей госпоже и, в течение нескольких лет примерным поведеньем загладив свое преступленье, понемногу вошел к ней в милость, заслужил, наконец, ее полную доверенность, попал в приказчики, а
по смерти барыни, неизвестно каким образом, оказался отпущенным на волю, приписался в мещане, начал снимать у соседей бакши, разбогател и
живет теперь припеваючи.
Тут мы нашли брошенные инородческие юрты и
старые развалившиеся летники. Дерсу мне сообщил, что раньше на реке Ното
жили удэгейцы (четверо мужчин и две женщины с тремя детьми), но китайцы вытеснили их на реку Ваку. В настоящее время
по всей долине Ното охотничают и соболюют одни манзы.
Значит, когда нового-то порядку нет,
по старому и
живи: обирай да обманывай;
по любви тебе говор — хрр…
В продолжение моего процесса я
жил в Отель Мирабо, Rue de la Paix. Хлопоты
по этому делу заняли около полугода. В апреле месяце, одним утром, говорят мне, что какой-то господин дожидается меня в зале и хочет непременно видеть. Я вышел: в зале стояла какая-то подхалюзая, чиновническая,
старая фигура.
— Хошь по-старому —
живи. А то, ежели что, и не надо, уезжай в деревню, — отвечает красный как рак хозяин.
В восьмидесятых годах здесь
жили даже «князь с княгиней», слепой старик с беззубой старухой женой, которой он диктовал, иногда по-французски, письма к благодетелям, своим
старым знакомым, и получал иногда довольно крупные подачки, на которые подкармливал голодных переписчиков.
Он
жил в бывшем кабинете Бубнова, где все оставалось по-старому.
— Нет, брат, шабаш, — повторяли запольские купцы. — По-старому, брат, не
проживешь. Сегодня у тебя пшеницу отнимут, завтра куделю и льняное семя, а там и до степного сала доберутся. Что же у нас-то останется? Да, конечно. Надо все по-полированному делать, чтобы как в других прочих местах.
Аня. Приезжаем в Париж, там холодно, снег. По-французски говорю я ужасно. Мама
живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то французы, дамы,
старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг стало жаль мамы, так жаль, я обняла ее голову, сжала руками и не могу выпустить. Мама потом все ласкалась, плакала…
Это было смешно и непонятно: наверху, в доме,
жили бородатые крашеные персияне, а в подвале
старый желтый калмык продавал овчины.
По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадешь, скатиться кувырком, — это я знал хорошо. И при чем тут вода? Всё неверно и забавно спутано.
Господский дом на Низах был построен еще в казенное время,
по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и
жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
Парасковья Ивановна была почтенная старушка раскольничьего склада, очень строгая и домовитая. Детей у них не было, и старики
жили как-то особенно дружно, точно сироты, что иногда бывает с бездетными парами. Высокая и плотная, Парасковья Ивановна сохранилась не
по годам и держалась в сторонке от жен других заводских служащих. Она была из богатой купеческой семьи с Мурмоса и крепко держалась своей
старой веры.
— Правильная бумага, как следовает… Так и прозванье ей: ак. У Устюжанинова свой ак, у нас свой. Беспременно землю оборотим на себя, а с землей-то можно
жить: и пашенку распахал, и покос расчистил, и репы насеял… Ежели, напримерно, выжечь лес и
по горелому месту эту самую репу посеять, так урождай страшенные бывают, —
по шляпе репа родится и слатимая такая репа.
По скитам завсегда так репу сеют…
По старым-то репищам и сейчас знать, где эти скиты стояли.
Эта встреча произвела на Петра Елисеича неприятное впечатление, хотя он и не видался с Мосеем несколько лет.
По своей медвежьей фигуре Мосей напоминал отца, и
старая Василиса Корниловна поэтому питала к Мосею особенную привязанность, хотя он и
жил в отделе. Особенностью Мосея, кроме слащавого раскольничьего говора, было то, что он никогда не смотрел прямо в глаза, а куда-нибудь в угол.
По тому, как отнеслись к Мосею набравшиеся в избу соседи, Петр Елисеич видел, что он на Самосадке играет какую-то роль.
Но все они еще не решались показать свои карты и
жили по-старому — ни шатко, ни валко, ни на сторону.
Из Иркутска имел письмо от 25 марта — все по-старому, только Марья Казимировна поехала с женой Руперта лечиться от рюматизма на Туринские воды. Алексей Петрович
живет в Жилкинской волости, в юрте; в городе не позволили остаться. Якубович ходил говеть в монастырь и взял с собой только мешок сухарей — узнаете ли в этом нашего драгуна? Он вообще там действует — задает обеды чиновникам и пр. и пр. Мне об этом говорит Вадковской.
Спасибо за облатки: я ими поделился с Бобрищевым-Пушкиным и Евгением. [Облатки — для заклейки конвертов вместо сургучной печати.] Следовало бы,
по старой памяти, послать долю и Наталье Дмитриевне, но она теперь сама в облаточном мире
живет. Как бы хотелось ее обнять. Хоть бы Бобрищева-Пушкина ты выхлопотал туда. Еще причина, почему ты должен быть сенатором. Поговаривают, что есть охотник купить дом Бронникова. Значит, мне нужно будет стаскиваться с мели, на которой сижу 12 лет. Кажется, все это логически.
Ольга Александровна тоже стала этому удивляться, и дома опять началась
старая песня, затевавшаяся
по поводу тяжелых стульев-«убоищ» и оканчивавшаяся тем, как добрые люди «женам все доставляют, а есть и подлецы, которые…» Выходило обыкновенно, что все подлецы всегда
живут именно так, как
живет Розанов.
Иногда в таком доме обитает какой-нибудь солдат, занимающийся починкою
старой обуви, и солдатка, ходящая на повой. Платит им жалованье какой-то опекун, и
живут они так десятки лет, сами не задавая себе никакого вопроса о судьбах обитаемого ими дома. Сидят в укромной теплой каморке, а
по хоромам ветер свищет, да бегают рослые крысы и бархатные мышки.
Розанов ему служил напоминанием прошлого и, не обращая внимания на перемену, происшедшую в положении Вязмитинова, держал себя с ним с прежнею короткостью, заставлявшею Вязмитинова хотя-нехотя
жить по-старому.
Оставшись наедине с матерью, он говорил об этом с невеселым лицом и с озабоченным видом; тут я узнал, что матери и прежде не нравилась эта покупка, потому что приобретаемая земля не могла скоро и без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена двумя деревнями припущенников, Киишками и
Старым Тимкиным, которые
жили, правда,
по просроченным договорам, но которых свести на другие, казенные земли было очень трудно; всего же более не нравилось моей матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком.
— Потому, мне казалось, твой дедушка не мог
жить один, всеми оставленный. Он был такой
старый, слабый; вот я и думал, что кто-нибудь ходил к нему. Возьми, вот твои книги. Ты
по ним учишься?
Сказывал
старый камердинер его, Платон, что у покойного
старая пассия в Москве
жила и от оной, будто бы, дети, но она,
по закону, никакого притязания к имению покойного иметь не может, мы же,
по христианскому обычаю, от всего сердца грех ей прощаем и даже не желаем знать, какой от этого греха плод был!
От него я узнал, что между отцом и матушкой произошла страшная сцена (а в девичьей все было слышно до единого слова; многое было сказано по-французски — да горничная Маша пять лет
жила у швеи из Парижа и все понимала); что матушка моя упрекала отца в неверности, в знакомстве с соседней барышней, что отец сперва оправдывался, потом вспыхнул и в свою очередь сказал какое-то жестокое слово, «якобы об ихних летах», отчего матушка заплакала; что матушка также упомянула о векселе, будто бы данном
старой княгине, и очень о ней дурно отзывалась и о барышне также, и что тут отец ей пригрозил.
— Истинно вам говорю: глядишь это, глядишь, какое нынче везде озорство пошло, так инда тебя ножом
по сердцу полыснет! Совсем
жить невозможно стало. Главная причина: приспособиться никак невозможно. Ты думаешь: давай буду
жить так! — бац!
живи вот как! Начнешь
жить по-новому — бац!
живи опять по-старому! Уж на что я простой человек, а и то сколько раз говорил себе: брошу Красный Холм и уеду
жить в Петербург!
— Во времена это происходило еще древние,
старые… жил-был
по деревне мужик жаднеющий… бывало, на обухе рожь молотить примется, зернышка не уронит; только было у него, промеж прочего другого именья, стадо овец…
Живя в Москве широкой жизнью, вращаясь в артистическом и литературном мире, задавая для своих друзей обеды, лет через десять В.М. Лавров понял, что московская жизнь ему не под силу. В 1893 году он купил в восьми верстах от городка
Старая Руза, возле шоссе, клочок леса между двумя оврагами, десятин двадцать, пустошь Малеевку, выстроил в этом глухом месте дом, разбил сад и навсегда выехал из Москвы, посещая ее только
по редакционным делам в известные дни, не больше раза в неделю.
Кроме «
Старого знакомого», Н.И. Пастухов подписывал иногда свои статьи «Дедушка с Арбата» — в память, видимо, того времени, когда он, приехав в Москву,
жил по разным квартирам в арбатских переулках.
— Да вот хоть в этом! Я уж все обдумал, и выйдет по-хорошему. На ваше счастье мы встретились: я и в город-то случайно,
по делу, приезжал — безвыходно
живу на хуторе и хозяйствую. Я уж год как на льготе. Пару кровных кобыл купил… свой табунок, виноградничек… Пухляковский виноград у меня очень удался ныне. Да вот увидите. Вы помните моего
старого Тебенька, на котором я в позапрошлом году офицерскую скачку взял? Вы его хотели еще в своем журнале напечатать…
— «Как во
старом было городе, — начал он, — в Новегороде, как во том ли во Новегороде, со посадской стороны,
жил Акундин-молодец, а и тот ли Акундин, молодой молодец, ни пива не варил, ни вина не курил, ни в торгу не торговал; а ходил он, Акундин, со повольницей, и гулял он, Акундин,
по Волхву
по реке на суденышках.
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился царю и осушил чашу до капли. Все на него смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой смерти и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала
по его
жилам и разогнала на лице его невольную бледность. Напиток, присланный царем, был
старый и чистый бастр. Серебряному стало ясно, что царь или отпустил вину его, или не знает еще об обиде опричнины.
После праздничной обедни прихожане расходились
по домам. Иные останавливались в ограде, за белыми каменными стенами, под
старыми липами и кленами, и разговаривали. Все принарядились по-праздничному, смотрели друг на друга приветливо, и казалось, что в этом городе
живут мирно и дружно. И даже весело. Но все это только казалось.