Неточные совпадения
Вронский был
в эту зиму произведен
в полковники, вышел из полка и
жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и
в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им
в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся
в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
—
В детстве я ничего не боялся — ни
темноты, ни грома, ни драк, ни огня ночных пожаров; мы
жили в пьяной улице, там часто горело.
«Он делает не то, что все, а против всех. Ты делаешь, не веруя. Едва ли даже ты ищешь самозабвения. Под всею путаницей твоих размышлений скрыто
живет страх пред жизнью, детский страх
темноты, которую ты не можешь, не
в силах осветить. Да и мысли твои — не твои. Найди, назови хоть одну, которая была бы твоя, никем до тебя не выражена?»
— То есть погасил бы огонь и остался
в темноте! Хороша жизнь! Эх, Илья! ты хоть пофилософствовал бы немного, право! Жизнь мелькнет, как мгновение, а он лег бы да заснул! Пусть она будет постоянным горением! Ах, если б
прожить лет двести, триста! — заключил он, — сколько бы можно было переделать дела!
Венецианские граждане (если только слово «граждане» не насмешка здесь) делали все это; они сидели на бархатных, но жестких скамьях, спали на своих колючих глазетовых постелях, ходили по своим великолепным площадям ощупью,
в темноте, и едва ли имели хоть немного приблизительное к нынешнему, верное понятие об искусстве
жить, то есть извлекать из жизни весь смысл, весь здоровый и свежий сок.
От Иктенды двадцать восемь верст до Терпильской и столько же до Цепандинской станции, куда мы и прибыли часу
в осьмом утра, проехав эти 56 верст
в совершенной
темноте и во сне. Погода все одна и та же, холодная, мрачная. Цепандинская станция состоит из бедной юрты без окон. Здесь, кажется, зимой не бывает станции, и оттого плоха и юрта, а может быть,
живут тунгусы.
После фабрики она
жила в деревне, потом приехала
в город и на квартире, где была тайная типография, была арестована и приговорена к каторге. Марья Павловна не рассказывала никогда этого сама, но Катюша узнала от других, что приговорена она была к каторге за то, что взяла на себя выстрел, который во время обыска был сделан
в темноте одним из революционеров.
Пробравшись
в жилые покои, он,
в темноте, прошел
в ее спальню,
в которой горела лампада.
— Здесь
живет писарь Замараев? — спрашивал
в темноте сильный мужской голос.
— Мамаша, я хочу быть благородной. Очень мне интересно выходить замуж за какого-нибудь сиволапого купца! Насмотрелась я на своих сестриц, как они
в темноте живут.
— Это вы правильно, Анисья Трофимовна… Помаленьку.
Живем, прямо сказать,
в темноте. Народ от пня, и никакого понятия…
Вы у источника
живете, а мы здесь бродим
в совершенной
темноте.
— Я каждую ночь… Я не могу — если меня вылечат… Я каждую ночь — одна,
в темноте думаю о нем — какой он будет, как я его буду… Мне же нечем тогда
жить — понимаете? И вы должны — вы должны…
— Отлично
жить на свете, — отвечал он таким голосом, что я
в темноте, казалось, видел выражение его веселых, ласкающих глаз и детской улыбки.
— Надо, брат, эту темноту-то свою белоглинскую снимать с себя, — говорил Вукол Шабалин, хлопая Гордея Евстратыча по плечу. — По-настоящему надо
жить, как прочие
живут… Первое, одеться надо как следует. Я тебе порекомендую своего портного
в Петербурге… Потом надо компанию водить настоящую, а не с какими-нибудь Пазухиными да Колпаковыми. Тут, брат, всему выучат.
— И мы
в своей
темноте то же думаем, только вот деньги-то добывать плохо умеем… с понятием надо
жить на свете, по всей форме. А как вы насчет дельца-то, Владимир Петрович?
— Ничего, мамочка. Все дело поправим. Что за беда, что девка задумываться стала! Жениха просит, и только. Найдем, не беспокойся. Не чета Алешке-то Пазухину… У меня есть уж один на примете. А что относительно Зотушки, так это даже лучше, что он догадался уйти от вас.
В прежней-то
темноте будет
жить, мамынька, а
в богатом дому как показать этакое чучело?.. Вам, обнаковенно, Зотушка сын, а другим-то он дурак не дурак, а сроду так. Только один срам от него и выходит братцу Гордею Евстратычу.
Евсей неотрывно смотрел прямо
в стёкла,
в синюю, бездонную
темноту, она влекла к себе и, казалось, высасывала кровь из его
жил.
Подперши голову рукою, она глядела пристально
в темноту; лихорадочно бились ее
жилы, и тяжелый вздох часто приподнимал ее грудь.
Наконец отлегло от сердца: Колесников дышал, был без памяти, но
жив; и крови вышло мало, а теперь и совсем не шла. И когда переворачивали его, застонал и что-то как будто промолвил, но слов не разобрали. Опять замолчал. И тут после короткой радости наступило отчаяние: куда идти
в этой
темноте?
Но писать всегда нельзя. Вечером, когда сумерки прервут работу, вернешься
в жизнь и снова слышишь вечный вопрос: «зачем?», не дающий уснуть, заставляющий ворочаться на постели
в жару, смотреть
в темноту, как будто бы где-нибудь
в ней написан ответ. И засыпаешь под утро мертвым сном, чтобы, проснувшись, снова опуститься
в другой мир сна,
в котором
живут только выходящие из тебя самого образы, складывающиеся и проясняющиеся перед тобою на полотне.
Теперь, когда быстро наступала
темнота, мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые родились нищими и готовы были
прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что
в этом громадном, таинственном мире,
в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
— Отшельнички-шельмочки! — взвизгивал он сквозь смех. —
В темноте… во тьме
живут, а — вот они — чхо, чхо! Во-от они — а! Затворнички, угоднички мои-и…
— Вот это верно, — восклицает Яков, —
живем действительно
в темноте, как у трубочиста за пазухой.
Левшин. Нас — не вышвырнешь, нет! Будет, швыряли!
Пожили мы
в темноте беззаконья, довольно! Теперь сами загорелись — не погасишь! Не погасите нас никаким страхом, не погасите.
После проверки
в присутствии местного начальства вывели партию на берег. Проведя несколько месяцев на море, арестанты впервые чувствовали под ногами твердую почву. Пароход, на котором они
прожили столько времени, покачивался
в темноте и вздыхал среди ночи клубами белого пара.
Он вглядывался напряженно
в потемки, и ему казалось, что сквозь тысячи верст этой тьмы он видит родину, видит родную губернию, свой уезд, Прогонную, видит
темноту, дикость, бессердечие и тупое, суровое, скотское равнодушие людей, которых он там покинул; зрение его туманилось от слез, но он всё смотрел вдаль, где еле-еле светились бледные огни парохода, и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось
жить, вернуться домой, рассказать там про свою новую веру и спасти от погибели хотя бы одного человека и
прожить без страданий хотя бы один день.
Они покраснеют от стыда, если не сумеют ответить,
в каком веке
жил Людовик XIV, но легко сознаются
в незнании того, что такое угар и отчего светится
в темноте фосфор.
Совы видят
в темноте, но слепнут при солнечном свете. То же бывает и с людьми учеными. Они знают много ненужных научных пустяков, но ничего не знают и не могут знать о самом нужном для жизни: о том, как надо человеку
жить на свете.
И, проговорив эти слова, гардемарин быстро скрылся
в темноте. Зычный голос вахтенного боцмана, прокричавшего
в жилой палубе «Первая вахта на вахту!», уже разбудил спавших матросов.
Туман, слякоть. Из угрюмого, враждебного неба льет дождь, или мокрый снег падает. Ветер воет
в темноте. Летом, бывает, светит и солнце, — тогда жаркая духота стоит над землею, пахнет известкою, пылью, особенно летнею вонью города… Вот мир,
в котором
живут герои Достоевского. Описывает он этот мир удивительно.
Но бывают миги, когда раздельные огоньки эти сбиваются вихрем
в одно место. Тогда
темнота вдруг прорезывается ослепительно ярким светом. Разрозненные элементы жизни, сжатые
в одно, дают впечатление неслыханного напряжения, близкого к взрыву. И как раньше невозможно было
жить от угрюмого мрака, от скудости жизненных сил, так теперь жизнь становится невозможною вследствие чудовищного избытка сил и света.
Жить — и ничего не видеть впереди; блуждать
в темноте, горько упрекать себя за то, что нет у тебя сильного ума, который бы вывел на дорогу, — как будто ты
в этом виноват.
Хорошо бы так
жить! Вот такая жена — красивая, белая и изящная. Летом усадьба с развесистыми липами, белою скатертью на обеденном столе и гостями, уезжающими
в тарантасах
в темноту. Зимою — уютный кабинет с латаниями, мягким турецким диваном и большим письменным столом. И чтоб все это покрывалось широким общественным делом, чтобы дело это захватывало целиком, оправдывало жизнь и не требовало слишком больших жертв…
Наверху было темно. Но
в этой
темноте так же, как
в гостиной, все
жило и двигалось. Ветер
в саду гудел глухо и непрерывно, то усиливаясь, то ослабевая. На дворе отрывисто лаяла собака, словно прислушиваясь к собственному лаю, и заканчивала протяжным воем. Полуоторванный железный лист звякал на крыше сарая. Сергей остановился посреди комнаты. Он медленно дышал и пристально вглядывался
в темноту.
— Весна, весна скоро!.. Константин Сергеевич, видите небо? Завтра солнце будет… Солнце! Господи, какая мутная была
темнота! Как люди могут
жить в ней и не сойти с ума от тоски и злости! Я совсем окоченела душой… Все время мне одного хотелось: чтоб пришел ко мне кто-нибудь тихий, сел, положил мне руки на глаза и все бы говорил одно слово: Солнце! Солнце! Солнце!.. И никого не было! Хотела сегодня закрутиться, закутить вовсю, чтобы забыть о нем, а вот оно идет. Будет завтра. Любите вы солнце?
И так мне страшно стало, словно
живу я где-нибудь
в деревне,
в глуши,
в одиноком доме среди леса, а какие-то грабители и убийцы
в темноте подкрадываются к дому и сейчас всех нас перережут.