Он торговал оптом, торговал по мелочам; у него можно было купить
живую корову и четверть фунта коровьего масла, воз рыбы и горсть мерзлых пескарей на уху; деготь, сало, одежда, гвозди, соль, набивные платки, свечи, колеса — словом, все, что входит в состав крестьянского хозяйства, всем торговал Герасим.
Неточные совпадения
— Может быть, она и не ушла бы, догадайся я заинтересовать ее чем-нибудь
живым — курами,
коровами, собаками, что ли! — сказал Безбедов, затем продолжал напористо: — Ведь вот я нашел же себя в голубиной охоте, нашел ту песню, которую суждено мне спеть. Суть жизни именно в такой песне — и чтоб спеть ее от души. Пушкин, Чайковский, Миклухо-Маклай — все жили, чтобы тратить себя на любимое занятие, — верно?
Все тихо в доме Пшеницыной. Войдешь на дворик и будешь охвачен
живой идиллией: куры и петухи засуетятся и побегут прятаться в углы; собака начнет скакать на цепи, заливаясь лаем; Акулина перестанет доить
корову, а дворник остановится рубить дрова, и оба с любопытством посмотрят на посетителя.
Либерализм — это своего рода дойная
корова, за которою, при некоторой сноровке и при недостатке бдительного надзора, можно жить припеваючи, как
живали некогда целые поколения людей с хозяйственными наклонностями, прокармливаясь около Исакиевского собора.
— Вот, батюшка, тогда дело другое: и подраться-то было куражнее! Знал, что
живой в руки не дамся; а теперь что я?.. малой ребенок одолеет. Пробовал вчера стрелять из ружья — куда-те? Так в руках ходуном и ходит! Метил в забор, а подстрелил батькину
корову. Да что отец Егор, вернулся, что ль?
Подходим к сараю, а около сарая лежит теленочек пестренький; корова-то, значит, только-только успела отелиться, он еще не успел и обсохнуть, сердечный, как дьякон наступил на него ногой и слышит, что под ногой и теплое, и мокрое, и
живое, и мохнатое…
— Вот, бабушка, — так начал мужик, — было времечко,
живал ведь и я не хуже других: в амбаре-то, бывало, всего насторожено вволюшку; хлеб-то, бабушка, родился сам-шост да сам-сём, три
коровы стояли в клети, две лошади, — продавал почитай что кажинную зиму мало что на шестьдесят рублев одной ржицы да гороху рублев на десять, а теперь до того дошел, что радешенек, радешенек, коли сухого хлебушка поснедаешь… тем только и пробавляешься, когда вот покойник какой на селе, так позовут псалтырь почитать над ним… все гривенку-другую дадут люди…
Матрена. Известно, помер. Только
живей надо. А то народ не полегся. Услышат, увидят, — им все, подлым, надо. А урядник вечор проходил. А ты вот что. (Подает скребку.) Слезь в погреб-то. Там в уголку выкопай ямку, землица мягкая, тогда опять заровняешь. Земля-матушка никому не скажет, как
корова языком слижет. Иди же. Иди, родной.
Мыслей к нему приходило много, и иногда очень
живых и интересных, но не сплетались они в одну крепкую, длинную нить, а бродили в голове, словно
коровы без пастуха.
Меж тем спавший в оленевской кибитке московский певец проснулся. Отворотил он бок кожаного фартука, глядит — место незнакомое, лошади отложены, людей ни души.
Живого только и есть что жирная
корова, улегшаяся на солнцепеке, да высокий голландский петух, окруженный курами всех возможных пород. Склонив голову набок, скитский горлопан стоял на одной ножке и гордо поглядывал то на одну, то на другую подругу жизни.
Дом, как загородный, был приобретен за недорогую цену, и не только с мебелью, но со всею домашнею обстановкою и
живым инвентарем, заключающимся в шести лошадях, четырех
коровах, свиньях с поросятами, домашней птицей и прочим.