Неточные совпадения
Ему даже казалось, что она, истощенная, состаревшаяся, уже некрасивая
женщина и ничем не замечательная, простая, только добрая мать
семейства, по чувству справедливости должна быть снисходительна.
Приезжали князь и княгиня с
семейством: князь, седой старик, с выцветшим пергаментным лицом, тусклыми навыкате глазами и большим плешивым лбом, с тремя звездами, с золотой табакеркой, с тростью с яхонтовым набалдашником, в бархатных сапогах; княгиня — величественная красотой, ростом и объемом
женщина, к которой, кажется, никогда никто не подходил близко, не обнял, не поцеловал ее, даже сам князь, хотя у ней было пятеро детей.
Она правду сказала: бабушки нет больше. Это не бабушка, не Татьяна Марковна, любящая и нежная мать
семейства, не помещица Малиновки, где все жило и благоденствовало ею и где жила и благоденствовала сама она, мудро и счастливо управляя маленьким царством. Это была другая
женщина.
— Если вы принимаете у себя такую
женщину, про которую весь город знает, что она легкомысленна, ветрена, не по летам молодится, не исполняет обязанностей в отношении к
семейству…
Но мать, сестра, Татьяна Павловна и все
семейство покойного Андроникова (одного месяца три перед тем умершего начальника отделения и с тем вместе заправлявшего делами Версилова), состоявшее из бесчисленных
женщин, благоговели перед ним, как перед фетишем.
Девушка начинала тем, что не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого мужа и такого
семейства, как ее родное, муж зло меньшее, осчастливливала своего поклонника; сначала было ей гадко, когда она узнавала, что такое значит осчастливливать без любви; был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую даму, то есть
женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя на земле, только коптит небо.
На первый раз она была изумлена такой исповедью; но, подумав над нею несколько дней, она рассудила: «а моя жизнь? — грязь, в которой я выросла, ведь тоже была дурна; однако же не пристала ко мне, и остаются же чисты от нее тысячи
женщин, выросших в
семействах не лучше моего.
В этой шутке Прудон, смеясь, выразил серьезную основу своего воззрения на
женщину. Понятия его о семейных отношениях грубы и реакционны, но и в них выражается не мещанский элемент горожанина, а скорее упорное чувство сельского pater familias'a, [отца
семейства (лат.).] гордо считающего
женщину за подвластную работницу, а себя за самодержавную главу дома.
[В первые десять лет с начала морской перевозки, с 1879 по 1889 г., на пароходах Добровольного флота было перевезено каторжных мужчин и
женщин 8430 и добровольно следовавших за ними членов их
семейств 1146.]
Но, говоря о семейных каторжных, нельзя мириться с другим беспорядком — с нерасчетливостью администрации, с какою она разрешает десяткам
семейств селиться там, где нет ни усадебной, ни пахотной земли, ни сенокосов, в то время как в селениях других округов, поставленных в этом отношении в более благоприятные условия, хозяйничают только бобыли, и хозяйства не задаются вовсе благодаря недостатку
женщин.
В этих последних мы уже гораздо короче постараемся проследить мертвящее влияние самодурства и преимущественно остановимся на одном его виде — на рабском положении нашей
женщины в
семействе.
— Помилуйте, да мало ли чего на свете не бывает, нельзя же все так прямо и рассказывать. Журнал читается в
семействах, где есть и
женщины, и девушки, нельзя же нимало не щадить их стыдливости.
Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики — кадеты и гимназисты — почти дети; бородатые отцы
семейств, почтенные столпы общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности — педагоги, и передовые писатели — авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые, больные и здоровые, познающие впервые
женщину, и старые развратники, истрепанные всеми видами порока...
Когда я глядел на деревни и города, которые мы проезжали, в которых в каждом доме жило, по крайней мере, такое же
семейство, как наше, на
женщин, детей, которые с минутным любопытством смотрели на экипаж и навсегда исчезали из глаз, на лавочников, мужиков, которые не только не кланялись нам, как я привык видеть это в Петровском, но не удостоивали нас даже взглядом, мне в первый раз пришел в голову вопрос: что же их может занимать, ежели они нисколько не заботятся о нас? и из этого вопроса возникли другие: как и чем они живут, как воспитывают своих детей, учат ли их, пускают ли играть, как наказывают? и т. д.
— Но вы сами согласитесь, что нельзя же по одному ощущению, хоть бы оно даже и массе принадлежало, кидать людей в темницу, с
семейством, в числе которых, вероятно, есть и
женщины.
Жена содержателя двора, почтенная и деятельнейшая
женщина, была в избе одна, когда мы приехали; прочие члены
семейства разошлись: кто на жнитво, кто на сенокос. Изба была чистая, светлая, и все в ней глядело запасливо, полною чашей. Меня накормили отличным ситным хлебом и совершенно свежими яйцами. За чаем зашел разговор о хозяйстве вообще и в частности об огородничестве, которое в здешнем месте считается главным и почти общим крестьянским промыслом.
А у соседнего домика смех и визг. На самой улице девочки играют в горелки, несутся взапуски, ловят друг друга. На крыльце сидят мужчина и
женщина, должно быть, отец и мать
семейства.
Потом в переднюю впорхнуло
семейство Лыкачевых — целый выводок хорошеньких, смешливых и картавых барышень во главе с матерью — маленькой, живой
женщиной, которая в сорок лет танцевала без устали и постоянно рожала детей — «между второй и третьей кадрилью», как говорил про нее полковой остряк Арчаковский.
Вообще такие
женщины составляют истинный клад для талантливых натур, которые в
семействе любят играть, по преимуществу, роль трутней.
Она никогда не оставалась праздною, и всякому движению своему умела придать тот милый оттенок заботливости, который
женщине, а особенно матери
семейства, придает какую-то особенную привлекательность.
Уединенно пришлось ей сидеть в своем замкоподобном губернаторском доме, и общественное мнение явно уже склонилось в пользу их врага, и началось это с Полины, которая вдруг, ни с того ни с сего, найдена была превосходнейшей
женщиной, на том основании, что при таком состоянии, нестарая еще
женщина, она решительно не рядится, не хочет жить в свете, а всю себя посвятила
семейству; но что, собственно, делает она в этой семейной жизни — никто этого не знал, и даже поговаривали, что вряд ли она согласно живет с мужем, но хвалили потому только, что надобно же было за что-нибудь похвалить.
И все, что говорили другие, мне казалось до того неимоверно глупо, что я внутренно удивлялся, как такая умная, логическая
женщина, как княгиня, и все ее логическое
семейство могло слушать эти глупости и отвечать на них.
Говорили об уничтожении цензуры и буквы ъ, о заменении русских букв латинскими, о вчерашней ссылке такого-то, о каком-то скандале в Пассаже, о полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши по Днепр, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства,
семейства, детей и священников, о правах
женщины, о доме Краевского, которого никто и никогда не мог простить господину Краевскому, и пр., и пр.
Кто, брат, знает, для чего неисповедимые судьбы сблизили меня с этим
семейством высокоуважаемой
женщины?
Закрыв ставни сакли и затопив сучья в камине, Садо в особенно веселом и возбужденном состоянии вышел из кунацкой и вошел в то отделение сакли, где жило все его
семейство.
Женщины еще не спали и говорили об опасных гостях, которые ночевали у них в кунацкой.
После узнал: превосходнейшая
женщина, мать
семейства, осчастливила мужа…
Как нарочно, о ту пору в гостиной Анны Васильевны сидела гостья, соседка протопопица, очень хорошая и почтенная
женщина, но имевшая маленькую неприятность с полицией за то, что вздумала в самый припек жара выкупаться в пруду, близ дороги, по которой часто проезжало какое-то важное генеральское
семейство.
В таком расположении духа ехал он однажды через какую-то деревню; проезжая мимо овинного тока, на котором молотило крестьянское
семейство, он заметил
женщину необыкновенной красоты.
Носились слухи, за верность которых никак нельзя ручаться, что причиною болезни и смерти молодой
женщины была тайная тоска о покинутом
семействе и раскаяние в измене своей природной вере.
Алексей Степаныч, страстно любящий, еще не привыкший к счастию быть мужем обожаемой
женщины, был как-то неприятно изумлен, что Софья Николавна не восхитилась ни рощей, ни островом, даже мало обратила на них внимания и, усевшись в тени на берегу быстро текущей реки, поспешила заговорить с мужем об его
семействе, о том, как их встретили, как полюбила она свекра, как с первого взгляда заметила, что она ему понравилась, что, может быть, и матушке свекрови также бы она понравилась, но что Арина Васильевна как будто не смела приласкать ее, что всех добрее кажется Аксинья Степановна, но что и она чего-то опасается… «Я всё вижу и понимаю, — прибавила она, — вижу я, откуда сыр-бор горит.
Как умная
женщина, знавшая наперед, что ожидало ее в
семействе мужа, она, конечно, заранее составила план своих действий.
Все это куда бы еще ни шло, если бы челнок приносил существенную пользу дому и поддерживал
семейство; но дело в том, что в промежуток десяти-двенадцати лет парень успел отвыкнуть от родной избы; он остается равнодушным к интересам своего
семейства; увлекаемый дурным сообществом, он скорей употребит заработанные деньги на бражничество; другая часть денег уходит на волокитство, которое сильнейшим образом развито на фабриках благодаря ежеминутному столкновению парней с
женщинами и девками, взросшими точно так же под влиянием дурных примеров.
Поприща, на котором Островский наблюдает и показывает нам русскую жизнь, не касается отношений чисто общественных и государственных, а ограничивается
семейством; в
семействе же кто более всего выдерживает на себе весь гнет самодурства, как не
женщина?
«Никак нет, ваше сыятелство: я к
семейству неспособен. Я в себе кавалерский характер имею и всякой
женщине очень скоро наскучить могу».
«Вы понимаете, конечно, черноту ваших поступков. Я просила вас всегда об одном: быть со мной совершенно откровенным и не считать меня дурой; любить
женщину нельзя себя заставить, но не обманывать
женщину — это долг всякого, хоть сколько-нибудь честного человека; между нами все теперь кончено; я наложницей вашей состоять при вашем
семействе не желаю. Пожалуйста, не трудитесь ни отвечать мне письмом, ни сами приходить — все это будет совершенно бесполезно».
Что-то в роде наемного скрипача, известный за дрянного человека, и вдруг
женщина почтенная, уважаемая мать
семейства, моя жена!
— Как! — воскликнула Ольга, — неужели ты раскаиваешься!.. правда, я
женщина — но разве всякая
женщина променяет печали и беспокойства на блистательный позор… блистательный! — о! быть любовницей старика, злодея моего
семейства… ты желал этого, Вадим, не правда ли?
Эти практиканты начали направлять бездомовных и отбившихся от
семейств женщин в типографии.
Заговорив о долголетии крестьянина моей памяти, останавливаюсь на
семействе дебелой и красивой кормилицы сестры Анюты, приходившей в свободное от уроков время ко мне с ребенком в классную. Это бесспорно была весьма добродушная
женщина; тем не менее ее выхоленная и массивная самоуверенность вызывали с моей стороны всякого рода выходки. Так, например, зная лично ее мужа, Якова, я, обучая ее молитве Господней, натвердил вместо: «яко на небеси» — «Яков на небеси».
— Благодарим вас за всё, мамаша, — сказал он. — Нашему
семейству от вас большая польза. Вы очень приличная
женщина, и я вами много доволен.
— Из чего вы заключили, — начала она несколько даже строгим голосом, — что жена ваша глупа? Что вас так разочаровало в
женщине, которую вы некогда боготворили, которую вы сами избрали в подруги ваших дней и, можно сказать, насильно вырвали ее из
семейства, где она была счастлива и беспечна?
Калачовым (том I, стр. 555) помещено духовное завещание одного почтенного отца
семейства, который говорит, что он «раб есть греху, наипаче же всех блудному», отпускает на волю нескольких
женщин, живших у него в доме, и в заключение просит у всех прощения.
Настасья Кириловна. Что же такое? Это не воровство какое-нибудь:
женщина не мужчина, чем ей промышлять для
семейства? А папеньке твоему уж обыкновенно: чем бы-нибудь только да обидеть меня! (Подходя к столу.)Ах, здесь-то, здесь-то, Ваничка, посмотри: какие прелести. (Берет папиросницу.)Это что еще такое? Бумажник, что ли?
— Эта
женщина решительно несчастная!.. — продолжал проситель, пожимая плечами. — Можете себе вообразить: прелестная собой, из прекрасного образованного
семейства, она выходит замуж за этого господина Костырева, и с сожалением еще надобно сказать, улана русской службы… пьяницу… мота… злеца.
Если б, в самом деле, у нас
женщина не существовала как лицо, а была бы совершенно потеряна в
семействе, тут нечего было бы и думать об актрисе.
Вы, любезный славянин, сколько я понимаю, хотите сказать, что у нас оттого нет актрис, что
женщина существует не как лицо, а как член
семейства, которым она поглощается: тут много истинного.
Онуфрий. Нет, именно духовный отец. Я прошу тебя,
женщина, как бы тебя ни звали, люби моего Колю. Это такая душа, это такая душа… (Всхлипывает.) И когда вы женитесь и образуете тихое
семейство, я навсегда поселюсь у вас. Ты меня не выгонишь, Коля, как этот адвокат?
Онуфрий. Жестокое непонимание. Роковая судьба. Лучшие порывы души угасают, не долетая до небес. Всю жизнь мою ищу тихое
семейство — что же, о жалкий жребий мой! Анна Ивановна! Вы
женщина строгая и добродетельная, давайте образуем с вами тихое
семейство.
— Не хвастай, — говорю, — понравится сатана лучше ясного сокола; в тех местах
женщины на это преловкие, часто вашу братью, молоденьких офицеров, надувают; а если ты думаешь жениться, так выбери-ка лучше здесь, на родине, невесту; в здешней палестине мы о каждой девушке знаем — и
семейство ее, и род-то весь, и состояние, и характер, пожалуй.
Прошло таким делом года четыре — ни слуху ни духу от моей родненьки; только один раз прогуливаюсь я по нашему базару, вдруг, вижу, идет мне навстречу их ключница, Марья Алексеевна, в своей по обыкновению заячьей китайской шубке, маленькой косынкой повязанная; любимая, знаете, из всех людей покойным братом
женщина и в самом деле этакая преданная всему их
семейству, скопидомка большая в хозяйстве, неглупая и очень не прочь поговорить и посудить о господах, с кем знает, что можно.