Неточные совпадения
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она
вошла в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только
женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
То она ревновала его к тем грубым
женщинам, с которыми, благодаря своим холостым связям, он так легко мог
войти в сношения; то она ревновала его к светским
женщинам, с которыми он мог встретиться; то она ревновала его к воображаемой девушке, на которой он хотел, разорвав с ней связь, жениться.
Никогда еще не проходило дня в ссоре. Нынче это было в первый раз. И это была не ссора. Это было очевидное признание в совершенном охлаждении. Разве можно было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда
входил в комнату за аттестатом? Посмотреть на нее, видеть, что сердце ее разрывается от отчаяния, и пройти молча с этим равнодушно-спокойным лицом? Он не то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что любил другую
женщину, — это было ясно.
Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами в задах лож; те же, Бог знает кто, разноцветные
женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых рядах, были человек сорок настоящих мужчин и
женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же
вошел в сношение.
«Он любит другую
женщину, это еще яснее, — говорила она себе,
входя в свою комнату. — Я хочу любви, а ее нет. Стало быть, всё кончено, — повторила она сказанные ею слова, — и надо кончить».
В Москве он поглядывал иногда на седину, засыпал после обеда, потягивался, шагом, тяжело дыша
входил на лестницу, скучал с молодыми
женщинами, не танцовал на балах.
― Не
вхожу в подробности о том, для чего
женщине нужно видеть любовника.
Минуту спустя
вошла хозяйка,
женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов.
Узнавши, где караулилась схваченная
женщина, он явился прямо и
вошел таким молодцом и начальником, что часовой сделал ему честь и вытянулся в струнку.
Стали даже
входить в комнату; послышался, наконец, зловещий визг: это продиралась вперед сама Амалия Липпевехзель, чтобы произвести распорядок по-свойски и в сотый раз испугать бедную
женщину ругательским приказанием завтра же очистить квартиру.
— Дебатирован был в последнее время вопрос: имеет ли право член коммуны
входить к другому члену в комнату, к мужчине или
женщине, во всякое время… ну, и решено, что имеет…
Женщина, увидев незнакомого, рассеянно остановилась перед ним, на мгновение очнувшись и как бы соображая: зачем это он
вошел?
Входят Феклуша и другая
женщина.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая
женщина с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой,
вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Сунув извозчику деньги, он почти побежал вслед
женщине, чувствуя, что портфель под мышкой досадно мешает ему, он вырвал его из-под мышки и понес, как носят чемоданы. Никонова
вошла во двор одноэтажного дома, он слышал топот ее ног по дереву, вбежал во двор, увидел три ступени крыльца.
«Вот об этих русских
женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль в деле воспитания русской души, а может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, — задумался он. — «Коня на скаку остановит, в горящую избу
войдет», — это красиво, но полезнее
войти в будничную жизнь вот так глубоко, как
входят эти, простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора».
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких
женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он
вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
Входили они парами, мужчина и
женщина, держась за руки, свечи держали только
женщины; насчитав одиннадцать пар, Самгин перестал считать.
Она стояла пред ним в дорогом платье, такая пышная, мощная, стояла, чуть наклонив лицо, и хорошие глаза ее смотрели строго, пытливо. Клим не успел ответить, в прихожей раздался голос Лютова. Алина обернулась туда,
вошел Лютов, ведя за руку маленькую
женщину с гладкими волосами рыжего цвета.
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая
женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек сказал кому-то...
Он размышлял еще о многом, стараясь подавить неприятное, кисловатое ощущение неудачи, неумелости, и чувствовал себя охмелевшим не столько от вина, как от
женщины. Идя коридором своего отеля, он заглянул в комнату дежурной горничной, комната была пуста, значит — девушка не спит еще. Он позвонил, и, когда горничная
вошла, он, положив руки на плечи ее, спросил, улыбаясь...
В коридоре зашумели, дверь открылась,
вошла с Дуняшей большая
женщина в черном и, остановясь против солнца, сказала Дуняше густо и сочно...
Вдруг сзади его скрипнула дверь, и в комнату
вошла та самая
женщина, которую он видел с голой шеей и локтями.
В разговоре она не мечтает и не умничает: у ней, кажется, проведена в голове строгая черта, за которую ум не переходил никогда. По всему видно было, что чувство, всякая симпатия, не исключая и любви,
входят или
входили в ее жизнь наравне с прочими элементами, тогда как у других
женщин сразу увидишь, что любовь, если не на деле, то на словах, участвует во всех вопросах жизни и что все остальное
входит стороной, настолько, насколько остается простора от любви.
Но был ли это авторитет любви — вот вопрос?
Входило ли в этот авторитет сколько-нибудь ее обаятельного обмана, того лестного ослепления, в котором
женщина готова жестоко ошибиться и быть счастлива ошибкой?..
Лишь только он
вошел в длинную аллею, он видел, как с одной скамьи встала и пошла к нему навстречу
женщина под вуалью.
Он уж не видел, что делается на сцене, какие там выходят рыцари и
женщины; оркестр гремит, а он и не слышит. Он озирается по сторонам и считает, сколько знакомых в театре: вон тут, там — везде сидят, все спрашивают: «Что это за господин
входил к Ольге в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» — говорят все.
Она как-нибудь угадала или уследила перспективу впечатлений, борьбу чувств, и предузнает ход и, может быть, драму страсти, и понимает, как глубоко
входит эта драма в жизнь
женщины.
Но бабушка, насупясь, сидела и не глядела, как
вошел Райский, как они обнимались с Титом Никонычем, как жеманно кланялась Полина Карповна, сорокапятилетняя разряженная
женщина, в кисейном платье, с весьма открытой шеей, с плохо застегнутыми на груди крючками, с тонким кружевным носовым платком и с веером, которым она играла, то складывала, то кокетливо обмахивалась, хотя уже не было жарко.
— Да потому, что это тоже
входит в натуру художника: она не чуждается ничего человеческого: nihil humanum… [ничто человеческое… (лат.)] и так далее! Кто вино, кто
женщин, кто карты, а художники взяли себе все.
Проснувшись в то утро и одеваясь у себя наверху в каморке, я почувствовал, что у меня забилось сердце, и хоть я плевался, но,
входя в дом князя, я снова почувствовал то же волнение: в это утро должна была прибыть сюда та особа,
женщина, от прибытия которой я ждал разъяснения всего, что меня мучило!
Я только помню из этих трех минут какую-то действительно прекрасную
женщину, которую князь целовал и крестил рукой и которая вдруг быстро стала глядеть — так-таки прямо только что
вошла — на меня.
Входит это она, спрашивает, и набежали тотчас со всех сторон
женщины: „Пожалуйте, пожалуйте!“ — все
женщины, смеются, бросились, нарумяненные, скверные, на фортепьянах играют, тащат ее; „я, было, говорит, от них вон, да уж не пускают“.
Квартира Шустовой была во втором этаже. Нехлюдов по указанию дворника попал на черный ход и по прямой и крутой лестнице
вошел прямо в жаркую, густо пахнувшую едой кухню. Пожилая
женщина, с засученными рукавами, в фартуке и в очках, стояла у плиты и что-то мешала в дымящейся кастрюле.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и
вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и, с серьезными, сердитыми лицами подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из камеры.
Женщины вышли в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора рыжей с
женщиной, вышедшей из другой, соседней камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
Войдя теперь в сени полуэтапа, где стояла огромная вонючая кадка, так называемая «параха», первое, что увидал Нехлюдов, была
женщина, сидевшая на краю кадки. Напротив нее — мужчина со сдвинутой на бок на бритой голове блинообразной шапкой. Они о чем-то разговаривали. Арестант, увидав Нехлюдова, подмигнул глазом и проговорил...
За ним
вошла немолодая
женщина, также одетая в арестантский халат.
Тотчас же дверь за решеткой отворилась, и
вошли в шапках два жандарма с оголенными саблями, а за ними сначала один подсудимый, рыжий мужчина с веснушками, и две
женщины.
Вслед за ним
вошла в коридор
женщина с измученным лицом и вьющимися седыми волосами, одетая в кофту с рукавами, обшитыми галунами, и подпоясанную поясом с синим кантом.
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — заметил он. — Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то
женщины в эти врата не
войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только как же я слышал, что старец дам принимает? — обратился он вдруг к монашку.
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе
женщины и Фома пошли тогда к барину и,
войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и дверь из дома в сад стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать к себе.
Когда Алеша
вошел в переднюю и попросил о себе доложить отворившей ему горничной, в зале, очевидно, уже знали о его прибытии (может быть, заметили его из окна), но только Алеша вдруг услышал какой-то шум, послышались чьи-то бегущие женские шаги, шумящие платья: может быть, выбежали две или три
женщины.
Пропустив нас,
женщина тоже
вошла в юрту, села на корточки у огня и закурила трубку, а дети остались на улице и принялись укладывать рыбу в амбар.
Семья старовера состояла из его жены и 2 маленьких ребятишек.
Женщина была одета в белую кофточку и пестрый сарафан, стянутый выше талии и поддерживаемый на плечах узкими проймами, располагавшимися на спине крестообразно. На голове у нее был надет платок, завязанный как кокошник. Когда мы
вошли, она поклонилась в пояс низко, по-старинному.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли,
вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная
женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
Здесь жили
женщины, совершенно потерявшие образ человеческий, и их «коты», скрывавшиеся от полиции, такие, которым даже рискованно было
входить в ночлежные дома Хитровки.
Помню я, что заходил туда по какому-то газетному делу. Когда я спустился обратно по лестнице, то увидел на крыльце пожилую
женщину. Она
вошла в контору смотрителя и вскоре вернулась.
От дверей хлынула волна, кто-то строго крикнул, и, наконец,
вошли молодые: наборщик-каторжный, лет 25, в пиджаке, с накрахмаленными воротничками, загнутыми на углах, и в белом галстуке, и женщина-каторжная, года на 3–4 старше, в синем платье с белыми кружевами и с цветком на голове.
Женщины видели, что Максим тоже замечает все это, но это
входит в какие-то планы старика.
Несколько дней он был как-то кротко задумчив, и на лице его появлялось выражение тревоги всякий раз, когда мимо комнаты проходил Максим.
Женщины заметили это и просили Максима держаться подальше. Но однажды Петр сам попросил позвать его и оставить их вдвоем.
Войдя в комнату, Максим взял его за руку и ласково погладил ее.