Неточные совпадения
Жена попова
толстая,
Попова дочка белая,
Попова лошадь жирная,
Пчела попова сытая,
Как колокол гудёт!»
— Ну, вот тебе хваленое
Поповское житье!
Подразделения следующие (он продолжал загибать свои
толстые пальцы, хотя случаи и подразделения, очевидно, не могли быть классифицированы вместе): физические недостатки мужа или
жены, затем прелюбодеяние мужа или
жены.
Картасов,
толстый, плешивый господин, беспрестанно оглядываясь на Анну, старался успокоить
жену.
— Как не поедем? — покраснев и тотчас же закашлявшись, сказал Петров, отыскивая глазами
жену. — Анета, Анета! — проговорил он громко, и на тонкой белой шее его, как веревки, натянулись
толстые жилы.
Большой дом со старою семейною мебелью; не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще из прежних крепостных, не переменившие хозяина;
толстая, добродушная
жена в чепчике с кружевами и турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын, гимназист шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь с отцом, поцеловавший его большую руку; внушительные ласковые речи и жесты хозяина — всё это вчера возбудило в Левине невольное уважение и сочувствие.
У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у
толстого спокойно, глядь — и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя
жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с
женой, с сестрой
жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в
толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Пониже дачи Варавки жил доктор Любомудров; в праздники, тотчас же после обеда, он усаживался к столу с учителем, опекуном Алины и
толстой женой своей. Все трое мужчин вели себя тихо, а докторша возглашала резким голосом...
— Рассказывают, что
жена Льва
Толстого тоже нанимала ингушей охранять Ясную Поляну.
У него было круглое лицо в седой, коротко подстриженной щетине, на верхней губе щетина — длиннее, чем на подбородке и щеках, губы
толстые и такие же
толстые уши, оттопыренные теплым картузом. Под густыми бровями — мутновато-серые глаза. Он внимательно заглянул в лицо Самгина, осмотрел рябого, его
жену, вынул из кармана
толстого пальто сверток бумаги, развернул, ощупал, нахмурясь, пальцами бутерброд и сказал...
В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла
толстая баба и на вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она
жена пивоварова.
Жена призвала докторов. На нашем дворе стали появляться то доктор — гомеопат Червинский с своей змеей, то необыкновенно
толстый Войцеховский… Старый «коморник» глядел очень сомнительно на все эти хлопоты и уверенно твердил, что скоро умрет.
В другой раз дядя, вооруженный
толстым колом, ломился со двора в сени дома, стоя на ступенях черного крыльца и разбивая дверь, а за дверью его ждали дедушка, с палкой в руках, двое постояльцев, с каким-то дрекольем, и
жена кабатчика, высокая женщина, со скалкой; сзади их топталась бабушка, умоляя...
Палач
Толстых, высокий, плотный человек, имеющий сложение силача-акробата, без сюртука, в расстегнутой жилетке, [Он был прислан на каторгу за то, что отрубил своей
жене голову.] кивает головой Прохорову; тот молча ложится.
Марья Дмитриевна появилась в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама, с почти ребяческим, усталым и красивым личиком, в шумящем черном платье, с пестрым веером и
толстыми золотыми браслетами; приехал и муж ее, краснощекий, пухлый человек, с большими ногами и руками, с белыми ресницами и неподвижной улыбкой на
толстых губах; в гостях
жена никогда с ним не говорила, а дома, в минуты нежности, называла его своим поросеночком...
— Да, но должны же существовать какие-нибудь клапаны для общественных страстей? — важно заметил Борис Собашников, высокий, немного надменный и манерный молодой человек, которому короткий китель, едва прикрывавший
толстый зад, модные, кавалерийского фасона брюки, пенсне на широкой черной ленте и фуражка прусского образца придавали фатоватый вид. — Неужели порядочнее пользоваться ласками своей горничной или вести за углом интригу с чужой
женой? Что я могу поделать, если мне необходима женщина!
Жена должна помогать мужу; она такая сухонькая, а он такой
толстый; она его не поднимет, если он упадет».
— У него
жена, — этакая
толстая и бойкая? — спросил Вихров.
Приехал капитан Тальман с
женой: оба очень высокие, плотные; она — нежная,
толстая, рассыпчатая блондинка, он — со смуглым, разбойничьим лицом, с беспрестанным кашлем и хриплым голосом. Ромашов уже заранее знал, что сейчас Тальман скажет свою обычную фразу, и он, действительно, бегая цыганскими глазами, просипел...
И вспоминался первый острог, и как он вышел, и вспоминал
толстого дворника,
жену извозчика, детей и потом опять вспоминал ее.
—
Жены лишился, — отвечал старик, и по его
толстым, отвислым щекам потекли слезы.
Объяснение это было прервано появлением новых пассажиров:
толстого помещика с
толстой женой, которые, как нарочно, стали занимать пустые около них места.
— И пресмешной же тут был один хохол, братцы, — прибавил он вдруг, бросая Кобылина и обращаясь ко всем вообще. — Рассказывал, как его в суде порешили и как он с судом разговаривал, а сам заливается-плачет; дети, говорит, у него остались,
жена. Сам матерой такой, седой,
толстый. «Я ему, говорит, бачу: ни! А вин, бисов сын, всё пишет, всё пишет. Ну, бачу соби, да щоб ты здох, а я б подывився! А вин всё пишет, всё пишет, да як писне!.. Тут и пропала моя голова!» Дай-ка, Вася, ниточку; гнилые каторжные.
Из этого шкафа он достал Евгениевский «Календарь», переплетенный в
толстый синий демикотон, с желтым юхтовым корешком, положил эту книгу на стоявшем у его постели овальном столе, зажег пред собою две экономические свечи и остановился: ему показалось, что
жена его еще ворочается и не спит.
«Вот лечь бы и заснуть, — думал он, — и забыть о
жене, о голодных детях, о больной Машутке». Просунув руку под жилет, Мерцалов нащупал довольно
толстую веревку, служившую ему поясом. Мысль о самоубийстве совершенно ясно встала в его голове. Но он не ужаснулся этой мысли, ни на мгновение не содрогнулся перед мраком неизвестного.
Но страшное однообразие убивает московские гулянья: как было в прошлом году, так в нынешнем и в будущем; как тогда с вами встретился
толстый купец в великолепном кафтане с чернозубой
женой, увешанной всякими драгоценными каменьями, так и нынче непременно встретится — только кафтан постарше, борода побелее, зубы у
жены почернее, — а все встретится; как тогда встретился хват с убийственными усами и в шутовском сюртуке, так и нынче встретится, несколько исхудалый; как тогда водили на гулянье подагрика, покрытого нюхательным табаком, так и нынче его поведут…
Губернатором был А.А. Татищев, штатский генерал, огромный,
толстый, с лошадиной физиономией, что еще увеличивало его важность. Его
жена была важнейшая губернаторша, но у них жила и подруга ее по Смольному Лидия Арсеньевна, которая в делах управления губернией была выше губернаторши, да чуть ли не самого губернатора.
— Да что ж ты отстаешь,
жена? — сказал, приостановясь, небольшого роста, но плотный посадский, оборотясь к
толстой горожанке, которая, спотыкаясь и едва дыша от усталости, бежала вслед за ним.
Художник был болтлив, как чиж, он, видимо, ни о чем не мог говорить серьезно. Старик угрюмо отошел прочь от него, а на другой день явился к
жене художника,
толстой синьоре, — он застал ее в саду, где она, одетая в широкое и прозрачное белое платье, таяла от жары, лежа в гамаке и сердито глядя синими глазами в синее небо.
Жена —
толстая, коротенькая, красная, рожа у неё трёхэтажная.
Но во всех трех полосах жизни Игната не покидало одно страстное желание — желание иметь сына, и чем старее он становился, тем сильнее желал. Часто между ним и
женой происходили такие беседы. Поутру, за чаем, или в полдень, за обедом, он, хмуро взглянув на
жену,
толстую, раскормленную женщину, с румяным лицом и сонными глазами, спрашивал ее...
И женщин —
жен и любовниц — этот старик, наверное, вогнал в гроб тяжелыми ласками своими, раздавил их своей костистой грудью, выпил сок жизни из них этими
толстыми губами, и теперь еще красными, точно на них не обсохла кровь женщин, умиравших в объятиях его длинных, жилистых рук.
Подошла ночь, когда решено было арестовать Ольгу, Якова и всех, кто был связан с ними по делу типографии. Евсей знал, что типография помещается в саду во флигеле, — там живёт большой рыжебородый человек Костя с
женой, рябоватой и
толстой, а за прислугу у них — Ольга. У Кости голова была гладко острижена, а у
жены его серое лицо и блуждающие глаза; они оба показались Евсею людьми не в своём уме и как будто долго лежали в больнице.
На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один
толстый, другой тонкий.
Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом, лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флердоранжем. Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины выглядывала худенькая женщина с длинным подбородком — его
жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом — его сын.
Не то удивляясь, не то одобряя действия полиции, которая устроила все так хорошо, министр покачал головою и хмуро улыбнулся
толстыми темными губами; и с тою же улыбкой, покорно, не желая и в дальнейшем мешать полиции, быстро собрался и уехал ночевать в чей-то чужой гостеприимный дворец. Также увезены были из опасного дома, около которого соберутся завтра бомбометатели, его
жена и двое детей.
Новоприбывшие были:
толстый Уситков с
женой, той самой барыней в блондовом чепце, которую мы видели у предводителя и которая приняла теперь намерение всюду преследовать графа в видах помещения своего седьмого сынишки в корпус.
— Чего мне врать: на свои глаза свидетелей не надо. При мне доктур вынял толстый-претолстый бумажник и отдал Фатевне четыре четвертных бумажки. После пришел доктуров кучер, увел лошадь, а доктурова
жена захотела попробовать лошадку… Сели оба доктура в дрожки, проехали улицу, а лошадь как увидит овечку, да как бросится в сторону, через канаву — и понесла, и понесла. Оглобли изломала, дрожки изломала, а доктура лежат в канаве и кричат караул.
Лизавета же Николавна… о! знак восклицания… погодите!.. теперь она взошла в свою спальну и кликнула горничную Марфушу —
толстую, рябую девищу!.. дурной знак!.. я бы не желал, чтоб у моей
жены или невесты была
толстая и рябая горничная!.. терпеть не могу
толстых и рябых горничных, с головой, вымазанной чухонским маслом или приглаженной квасом, от которого волосы слипаются и рыжеют, с руками шероховатыми, как вчерашний решетный хлеб, с сонными глазами, с ногами, хлопающими в башмаках без ленточек, тяжелой походкой, и (что всего хуже) четвероугольной талией, облепленной пестрым домашним платьем, которое внизу уже, чем вверху…
Я ловлю себя… А разве я-то сам стремлюсь куда-нибудь? Разве так уже нетерпеливо бьется моя пленная мысль?.. Нет, Василий Акинфиевич хоть что-нибудь да сделал в своей жизни, вон и два Георгия у него на груди, и на лбу шрам от черкесской шашки, и у солдат его такие
толстые и красные морды, что смотреть весело… А я?.. Я сказал, что на работы поеду с удовольствием. Может быть, это развлечет меня? Управляющий… у него
жена, две дочки, два-три соседних помещика, может быть, маленький романчик?.. Завтра выступаем.
— Не смею: мне
жена не велит ужинать… говорит: вредно… Она боится, что я умру. Ха… ха… ха… — засмеялся Иван Кузьмич. — А я не боюсь… я хоть сейчас — умру; не хочу я жить, а хочу умереть. Поцелуй меня,
толстой.
— Нужна не политика, а — культура, нужны сначала знания, потом деяния, а не наоборот, как принято у нас. Да. Если вы не будете пить водку и сумеете выбрать себе хорошую
жену — всё пойдёт прекрасно. Табак курить тоже не надо. И читайте хорошие книги. Больше всего читайте
Толстого, но — будьте осторожны! Когда он говорит: не насильничайте, не обижайте друг друга — это верно, это — голос настоящей христианской культуры, это надо принять и помнить.
Властью своею над людями он почти не кичится, мужиков не задевает, и днём его не видно — спит. Только когда подерутся мужики и
жёны их позовут его — выйдет, тяжёлый, сонный, остановится около драчунов, долго смотрит на них туманными глазами и, если они упадут на землю, молча пинает их
толстою ногой в тяжёлом сапоге.
У Анны есть сын Сережа. В него она пытается вложить весь запас женской силы, которым ее наделила природа. Она пытается стать только матерью, — единственное, что для нее осталось. Но мать и
жена неразъединимо слиты в женщине. Жажда любви не может быть возмещена материнством. Анна только обманывает себя. «Роль матери, живущей для сына, — замечает
Толстой, — роль, которую она взяла на себя в последние годы, была отчасти искрення, хотя и много преувеличена».
В 1871 году
Толстой писал
жене из самарских степей, где он лечился кумысом: «Больнее мне всего за себя то, что я от нездоровья своего чувствую себя одной десятой того, что есть… На все смотрю, как мертвый, — то самое, за что я не любил многих людей. А теперь сам только вижу, что есть, понимаю, соображаю, но не вижу насквозь с любовью, как прежде».
Толстой решительно возражает, что все эти ужасы — закладывание
жен в стены, сечение взрослых сыновей, Салтычиха и т. п. — лишь единичные случаи.
Евангел повествовал, что, по внезапной смерти Горданова, за которою не замедлил еще более неожиданный «скоропостижный брак неутешной вдовицы Глафиры Васильевны Бодростикой с Генрихом Ропшиным», дело о самой смерти покойного Бодростина как-то вдруг стушевалось и все остаются довольны, не исключая главного виновника, умопомраченного Висленева, сидящего в сумасшедшем доме, чем он не только не обижен, но, напротив, необыкновенно дорожит этим удобным положением и сам до того за него стоит, что когда кто-то над ним подшутил, будто
жена намеревается его оттуда вынуть и взять на поруки, то Жозеф страшно этим встревожился и сам всем напоминал, что он опасный помешанный и убийца, на каковом основании и упрашивал не выдавать его
жене, а, напротив, приковать на самую
толстую цепь и бросить ключ в море, дабы ни
жена, ни Кишенский как-нибудь не похитили его насильственным или тайным образом.
У кофейни стояло несколько мажар. Старуха
жена и дочь поддерживали под руки тяжело хрипящего о. Воздвиженского, сидевшего на ступеньке крыльца. Маленький и
толстый Бубликов, с узелком в руке, блуждал глазами и откровенно дрожал. С бледною ласковостью улыбался Агапов рядом с хорошенькими своими дочерьми. Болгары сумрачно толпились вокруг и молчали. Яркие звезды сверкали в небе. Вдали своим отдельным, чуждо ласковым шумом шумело в темноте море.
Корова брыкалась, ей связывали ноги.
Жена опасливо доила, каждую минуту готовая отскочить, а муж стоял перед мордою коровы, косился на рога, грозил
толстой палкой и свирепо все время кричал. И были у коровы такие же ошалелые глаза, как у хозяев.
Рассказ «Бездна», напечатанный уже после выхода книжки в той же газете «Курьер», вызвал в читательской среде бурю яростных нападок и страстных защит; графиня С. А.
Толстая жена Льва
Толстого, напечатала в газетах негодующее письмо, в котором протестовала против безнравственности рассказа.
— Разве можно печататься
жене Льва
Толстого! Отдала рукопись в Румянцевский музей, пусть после моей смерти делают, что хотят.