Неточные совпадения
Так, например, при Негодяеве упоминается о некоем дворянском
сыне Ивашке Фарафонтьеве, который был посажен на цепь
за то, что говорил хульные слова, а слова те в том состояли, что"всем-де людям в
еде равная потреба настоит, и кто-де ест много, пускай делится с тем, кто ест мало"."И, сидя на цепи, Ивашка умре", — прибавляет летописец.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с
сыном и часто сама, пред тем как
ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла
за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни
за что! Она хуже меня. Я не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в самый день рожденья Сережи, она
поедет прямо в дом мужа, подкупит людей, будет обманывать, но во что бы ни стало увидит
сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней
за то, что она была причиной расстройства карьеры
сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и решительностью
поедет к Анне и примет ее.
И нежные родители продолжали приискивать предлоги удерживать
сына дома.
За предлогами, и кроме праздников, дело не ставало. Зимой казалось им холодно, летом по жаре тоже не годится
ехать, а иногда и дождь пойдет, осенью слякоть мешает. Иногда Антипка что-то сомнителен покажется: пьян не пьян, а как-то дико смотрит: беды бы не было, завязнет или оборвется где-нибудь.
— Ах, пащенок! Так это письмо в самом деле у тебя было зашито, и зашивала дура Марья Ивановна! Ах вы, мерзавцы-безобразники! Так ты с тем, чтоб покорять сердца, сюда
ехал, высший свет побеждать, Черту Ивановичу отмстить
за то, что побочный
сын, захотел?
Ямщик пообедал, задал корму лошадям, потом лег спать, а проснувшись, объявил, что ему
ехать не следует, что есть мужик Шеин, который живет особняком, на юру, что очередь
за его
сыновьями, но он богат и все отделывается. Я послал
за Шеиным, но он рапортовался больным. Что делать? вооружиться терпением, резигнацией? так я и сделал. Я прожил полторы сутки, наконец созвал ямщиков, и Шеина тоже, и стал записывать имена их в книжку. Они так перепугались, а чего — и сами не знали, что сейчас же привели лошадей.
— Как же это нет-с? Следовало, напротив,
за такие мои тогдашние слова вам,
сыну родителя вашего, меня первым делом в часть представить и выдрать-с… по крайности по мордасам тут же на месте отколотить, а вы, помилуйте-с, напротив, нимало не рассердимшись, тотчас дружелюбно исполняете в точности по моему весьма глупому слову-с и
едете, что было вовсе нелепо-с, ибо вам следовало оставаться, чтобы хранить жизнь родителя… Как же мне было не заключить?
Маланья Сергеевна с горя начала в своих письмах умолять Ивана Петровича, чтобы он вернулся поскорее; сам Петр Андреич желал видеть своего
сына; но он все только отписывался, благодарил отца
за жену,
за присылаемые деньги, обещал приехать вскоре — и не
ехал.
Ребиндер назначается в Киев попечителем. Сашенька ожидает скоро
сына или дочь. Летом
поедет в Иркутск
за Николенькой, а может быть, и Ребиндер сам
за нее совершит это путешествие.
Твои свободные
сыны, Швейцария, служили наемными солдатами у деспотов; твои дочери
едут в Петербург, Париж, Вену
за таким хлебом, который становится поперек горла, пока его не смочат горючие слезы.
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся мама с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты деда! —
Саше отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не
едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что
за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
Сын, никогда не разлучавшийся с отцом, сам был к нему горячо привязан и, узнав о внезапной болезни отца, занемогшего на одной рыбной ловле,
за Пушкином, куда он
поехал после похорон дочери, тотчас же отправился, чтобы перевезти больного отца в Москву.
Четыре казака
ехали за ним: Ферапонтов, длинный, худой, первый вор и добытчик, — тот самый, который продал порох Гамзале; Игнатов, отслуживающий срок, немолодой человек, здоровый мужик, хваставшийся своей силой; Мишкин, слабосильный малолеток, над которым все смеялись, и Петраков, молодой, белокурый, единственный
сын у матери, всегда ласковый и веселый.
Таков-то был маскарад, куда повлекли взбалмошные девицы легкомысленного гимназиста. Усевшись на двух извозчиках, три сестры с Сашею
поехали уже довольно поздно, — опоздали из-за него. Их появление в зале было замечено. Гейша в особенности нравилась многим. Слух пронесся, что гейшею наряжена Каштанова, актриса, любимая мужскою частью здешнего общества. И потому Саше давали много билетиков. А Каштанова вовсе и не была в маскараде, — у нее накануне опасно заболел маленький
сын.
На время, пока чердак устраивали, постоялка с
сыном переселилась вниз, в ту комнату, где умерла Палага; Кожемякин сам предложил ей это, но как только она очутилась на одном полу с ним, — почувствовал себя стеснённым этой близостью, чего-то испугался и
поехал за пенькой.
Бельтова стала собираться в Петербург;
сына она хотела отправить вперед, потом, устроив свои дела,
ехать за ним.
— Добро, добро, не божись!.. Дай подумать… Ну, слушай же, Григорьевна, — продолжал мужской голос после минутного молчания, — сегодня у нас на селе свадьба: дочь нашего волостного дьяка идет
за приказчикова
сына. Вот как они
поедут к венцу, ты заберись в женихову избу на полати, прижмись к уголку, потупься и нашептывай про себя…
— Не
за что, Юрий Дмитрич! Я взыскан был милостию твоего покойного родителя и, служа его
сыну, только что выплачиваю старый долг. Но вот, кажется, и Темрюк готов! Он проведет вас задами; хоть вас ник-то не посмеет остановить, однако ж лучше не
ехать мимо церкви. Дай вам господи совет и любовь, во всем благое поспешение, несчетные годы и всякого счастия! Прощайте!
Становой сейчас же сообразил, что дело может выйти блестящее, но надо вести его умненько.
Поехал в село будто по другому делу, а сам между тем начал собирать"под рукою"сведения и о поповском
сыне. Оказалось: обулся поповский
сын в лапти, боронит, пашет, косит сено… что
за причина такая? Когда таким образом дело"округлилось", становой обратился к батюшке...
— Хорошо
едут. Нынче
сын его взял три приза: в Туле, Москве и в Петербурге бежал с Воейковским Вороным. Каналья наездник сбил 4 сбоя, а то бы
за флагом оставил.
По
еде мысли мои сделались чище и рассудок изобретательнее. Когда поворачивал я в руках букварь, ника: один
за батенькину «скубку», а другой —
за дьячкову «палию». Причем маменька сказали:"Пусть толчет, собачий
сын, как хочет, когда без того не можно, но лишь бы сечением не ругался над ребенком". Не порадовало меня такое маменькино рассуждение!
А который бы человек, князь или боярин, или кто-нибудь, сам или
сына, или брата своего послал для какого-нибудь дела в иное государство, без ведомости, не бив челом государю, и такому б человеку
за такое дело поставлено было в измену, и вотчины, и поместья, и животы взяты б были на царя; и ежели б кто сам
поехал, а после его осталися сродственники, и их пытали б, не ведали ли они мысли сродственника своего; или б кто послал
сына, или брата, или племянника, и его потому ж пытали б, для чего он послал в иное государство, не напроваживаючи ль каких воинских людей на московское государство, хотя государством завладети, или для какого иного воровского умышления по чьему научению, и пытав того таким же обычаем» (41 стр.).
— А они не принимают это себе во внимание, — продолжает Малахин — и берут еще с меня и с
сына за то, что мы при быках
едем, сорок два рубля, как
за III класс. Это мой
сын Иаков; есть у меня дома еще двое, да те по ученой части. Ну-с, и кроме того, я так понимаю, что железные дороги разорили скотопромышленников. Прежде, когда гурты гоняли, лучше было.
— Безрассудная, — говорю, — ты женщина, сестрица! Зачем же ты сама-то
едешь за этакую даль в твои лета? И как ты будешь жить с сыном-юнкером, и где, по деревням, что ли, с ним, или в казармах? Знаешь ли ты, какого рода эта жизнь?
Дён через пять посланный воротился
за сулеными рублями. Сказал, что Алексея в Поромовой нет, поехал-де в город, а где теперь, не знают. Что наказывала, все сказал старику Лохматому, а тот обещал, как только воротится
сын, тотчас его в Комаров прислать.
Доронин стосковался по жене, боялся
за нее,
за сына и молодую сноху, бросил дела на произвол судьбы и
поехал домой.
— Не могу знать, а только я, как перед богом (Харламов протянул вперед себя руку и растопырил пальцы)… как перед истинным создателем. И время того не помню, чтобы у меня свой топор был. Был у меня такой же, словно как будто поменьше, да
сын потерял, Прохор. Года
за два перед тем, как ему на службу идтить,
поехал за дровами, загулял с ребятами и потерял…
Говорю этак Митьке, а он как побледнеет, а потом лицо все пятнами… Что
за притча такая?.. Пытал, пытал, неделю пытал — молчит, ни словечка… Ополовел индо весь, ходит голову повеся, от
еды откинулся, исхудал, ровно спичка… Я было
за плеть — думаю, хоть и ученый, да все же мне
сын… И по божьей заповеди и по земным законам с родного отца воля не снята… Поучу, умнее будет — отцовски же побои не болят… Совестно стало: рука не поднялась…
В парных санях отец и
сын, когда
ехали от вокзала, поглядывали один на другого. Они друг другу нравились. Александр Ильич видел, как Сережа делается все похожее на него. Тот,
за один год, сильно возмужал. Треуголка сидит на нем молодцевато, надетая немного вбок. Бобровый воротник офицерской шинели покрывает ему наполовину розовые уши, на виски начесаны темно-каштановые волосы.
За исход своего ходатайства перед царем
за сына казненного князя Никиты Воротынского сам князь сильно беспокоился и с нетерпением ждал ответа на посланную им грамотку к брату, в которой он откровенно изложил ему как все происшедшее, так и свои намерения, прося совета и помощи. Князь Василий решил
ехать в Москву тотчас по получении ответа на это письмо.
С год они из чужих краев вернулись, ну и изверг же муж у ней, у несчастной, все как есть дочиста прожил, что
за ней было, а денег была уйма — триста тысяч,
сын у ней в Париже воспитывается, в чужие руки басурманам его отдал, и с собой взять запретил, как назад в Россию они
ехали.
Когда болезнь усилилась, последний
поехал с донесением об этом к государю, и в Кобрин прискакали посланные императором
сын Суворова и лейб-медик Вейкарт. Новый врач принялся
за лечение, но больной его не слушался, спорил с ним и советовался с фельдшером Наумом.
Продолжали
ехать шагом… колокольчик нет-нет звякнет, да и застонет… Уж чернел мост в овраге; на конце его что-то шевелилось…
За мостом — горка, далее мрачный лес; в него надо было въезжать через какие-то ворота: их образовали встретившиеся с двух сторон ветви нескольких вековых сосен. Мать левою рукою прижала к себе
сына, правою сотворила опять крестное знамение.
Проводив накануне
сына за границу, удалив его от опасности, оградив от неизбежного, по ее мнению, падения и позора, словом — исполнив долг матери, княгиня
поехала к обедне, дабы сосредоточиться в молитве и достигнуть забвения происшедшего и найти силы для хладнокровного, беспристрастного осуждения виновной; но в благоговейной обстановке храма ее не покидало воспоминание ряда безобразных картин пережитого.
— Ах, Alexandre, как же ты не помнишь, ведь вчера был абонемент в опере! A после театра Вадиму было уже поздно
ехать! — вступилась
за сына мать.
Вследствие такого бесцеремонного приглашения, Аракчеев, будучи и сам артиллеристом, заинтересовался личностью капитана, вошел к нему, подсел к столику и у них завязалась оживленная беседа. На вопрос графа, зачем капитан
едет в Петербург, тот, не подозревая, что видит перед собою Аракчеева, брякнул, что
едет объясниться с таким-сяким Аракчеевым и спросить,
за что он, растакой-то
сын, преследует его, причем рассказал все свое горе.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась
за сына, как
за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцовом Вражке.
Он решил сам собой, что ему надо заняться воспитанием своего
сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и
ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию.
— Они ждут меньшого
сына, — сказал Пьер. — Он поступил в казаки Оболенского и
поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел
ехать, но графиня ни
за что́ несогласна выехать из Москвы, пока не приедет
сын.