Неточные совпадения
Еремеевна. Я и к нему было толкнулась, да насилу унесла ноги.
Дым столбом, моя матушка!
Задушил, проклятый, табачищем. Такой греховодник.
— Стрела бежит, огнем палит, смрадом-дымом
душит. Увидите меч огненный, услышите голос архангельский… горю!
И долго я лежал неподвижно и плакал горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли как
дым.
Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся.
Ну вот и день прошел, и с ним
Все призраки, весь чад и
дымНадежд, которые мне
душу наполняли.
«Да, темная
душа», — повторил Самгин, глядя на голую почти до плеча руку женщины. Неутомимая в работе, она очень завидовала успехам эсеров среди ремесленников, приказчиков, мелких служащих, и в этой ее зависти Самгин видел что-то детское. Вот она говорит доктору, который, следя за карандашом ее, окружил себя густейшим облаком
дыма...
С такою же силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской
души и великой красоты, которой до сих пор не знали за собой они сами, не знали за ними и другие и которую они, как золото в огне, закаляли в огне и
дыме грубой работы, служа своим мужьям — князьям и неся и их, и свою «беду».
Но так трогательно звенел этот бедный, усиленный, как струйка
дыма колебавшийся голосок, так хотелось ей всю
душу вылить…
«
Душа» туманным столбом подлетела к могиле, постояла над ней, колеблясь, как
дым, потом свернулась спирально, как змея, и с глухим стоном ушла в могилу.
В тоне голоса Лукьяныча слышалось обольщение. Меня самого так и подмывало, так и рвалось с языка:"А что, брат, коли-ежели"и т. д. Но, вспомнив, что если однажды я встану на почву разговора по
душе, то все мои намерения и предположения относительно «конца» разлетятся, как
дым, — я промолчал.
Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет,
дым бежит,
Кругом все смерклось, все дрожит,
И замерла
душа в Руслане…
Было очень грустно слушать этот шепот, заглушаемый визгом жестяного вертуна форточки. Я оглядываюсь на закопченное чело печи, на шкаф с посудой, засиженный мухами, — кухня невероятно грязна, обильна клопами, горько пропахла жареным маслом, керосином,
дымом. На печи, в лучине, шуршат тараканы, уныние вливается в
душу, почти до слез жалко солдата, его сестру. Разве можно, разве хорошо жить так?
Прежний Матвей уже умер, и умер
Дыма, и умерла ваша прежняя вера, и сердце у вас станет другое, и иная
душа, и чужая молитва…
Бедного
Дыму сильно тошнило, и он кричал, что это проклятое море вывернет его наизнанку, и заклинал Христом-богом, чтобы корабль пристал к какому-нибудь острову, и чтоб его,
Дыму, высадили хоть к дикарям, если не хотят загубить христианскую
душу.
В одну из таких минут, когда неведомые до тех пор мысли и чувства всплывали из глубины его темной
души, как искорки из глубины темного моря, он разыскал на палубе
Дыму и спросил...
Матвей вспомнил, что раз уже
Дыма заговаривал об этом; вспомнил также и серьезное лицо Борка, и презрительное выражение его печальных глаз, когда он говорил о занятиях Падди. Из всего этого в
душе Матвея сложилось решение, а в своих решениях он был упрям, как бык. Поэтому он отказался наотрез.
— Слушай ты,
Дыма, что тебе скажет Матвей Лозинский. Пусть гром разобьет твоих приятелей, вместе с этим мерзавцем Тамани-голлом, или как там его зовут! Пусть гром разобьет этот проклятый город и выбранного вами какого-то мэра. Пусть гром разобьет и эту их медную свободу, там на острове… И пусть их возьмут все черти, вместе с теми, кто продает им свою
душу…
— Не пойду, — сказал
Дыма решительно. — Бог создал человека для того, чтобы он ходил и ездил по земле. Довольно и того, что человек проехал по этому проклятому морю, которое чуть не вытянуло
душу. А тут еще лети, как какая-нибудь сорока, по воздуху. Веди нас пешком.
Правду сказать, — все не понравилось Матвею в этой Америке.
Дыме тоже не понравилось, и он был очень сердит, когда они шли с пристани по улицам. Но Матвей знал, что
Дыма — человек легкого характера: сегодня ему кто-нибудь не по
душе, а завтра первый приятель. Вот и теперь он уже крутит ус, придумывает слова и посматривает на американца веселым оком. А Матвею было очень грустно.
А рассвет был чист, безоблачен и ласков, город сделался мил и глазам и
душе, когда стоял, будто розовым снегом осеян, и
дым из труб поднимался, словно из кадил многих.
И захваченные волной, ослепшие в
дыму пожаров, не замечали они, ни Саша, ни Колесников, того, что уже виделось ясно, отовсюду выпирало своими острыми краями: в себе самой истощалась явно народная ярость, лишенная надежд и смысла, дотла, вместе с пожарами, выгорала
душа, и мертвый пепел, серый и холодный, мертво глядел из глаз, над которыми еще круглились яростные брови.
Арефа был совершенно счастлив, что выбрался жив из Баламутского завода. Конечно, все это случилось по милости преподобного Прокопия: он вызволил грешную дьячковую
душу прямо из утробы земной. Едет Арефа и радуется, и даже смешно ему, что такой переполох в Баламутском заводе и что Гарусов бежал. В Служней слободе в прежнее время, когда набегала орда, часто такие переполохи бывали и большею частью напрасно. Так, бегают, суетятся, галдят, друг дружку пугают, а беду
дымом разносит.
Сколько напомнила мне эта комната, в которой теперь лежал покойник, волнами ходил
дым ладана, тускло горели восковые свечи и тянуло за
душу похоронное пение!
Вдруг взметнётся
дымом некая догадка или намёк, всё собою покроет, всё опустошит, и в
душе, как в поле зимой, пусто, холодно. Тогда я не смел дотронуться словами до этой мысли, но, хотя она и не вставала предо мной одетая в слова, — силу её чувствовал я и боялся, как малый ребёнок темноты. Вскочу на ноги, затороплюсь домой, соберу снасти свои и пойду быстро да песни пою, чтобы оттолкнуть себя в сторону от немощного страха своего.
Много дней шёл я, как больной, полон скуки тяжёлой. В
душе моей — тихий позёмок-пожар, выгорает
душа, как лесная поляна, и думы вместе с тенью моей то впереди меня ползут, то сзади тащатся едким
дымом. Стыдно ли было мне или что другое — не помню и не могу сказать. Родилась одна чёрная мысль и где-то, снаружи, вьётся вокруг меня, как летучая мышь...
— Ничего,
душа моя, я так… немножко, — отвечал Антон Федотыч, тоже размахивая
дым.
Через пять минут
душило дымом.
— «Жития нашего время яко вода на борзе течет, дние лет наших яко
дым в воздусе развеваются, вмале являются и вскоре погибают. Мнози борются страсти со всяким человеком и колеблют
душами. Яко же волны морские — житейские сласти, и похоти, и желания восстают на
душе… О человече! Что твориши несмысленне, погубляеши время свое спасительное, непрестанно весь век живота твоего, телу своему угождая? Что хощеши?..»
Любви туман и сумасбродство
Не посетят меня и вас!
Признавших красоты господство
Мильон страдают и без нас.
Они нас не прельстят собою,
Их красота пред нами
дым, —
Мы, дорожа своей
душою,
Поклон прелестным отдадим.
Звонкие голоса мельников, ловивших доски, сияние неба и солнца, разноголосый крик на той стороне, казавшийся так же веселым под этим чистым небом, белый клубочек
дыма — все это создавало живую и радостную картину и наполняло
душу бодростью и желанием деятельности, такой же живой и веселой.
Как
дым, исчезнут все сомненья, как восходящее солнце, возвысится
душа твоя во свете, и посрамленный враг убежит…
Болезненно отозвалась на ней монастырская жизнь.
Дымом разлетелись мечты о созерцательной жизни в тихом пристанище, как искры угасли тщетные надежды на душевный покой и бесстрастие. Стала она приглядываться к мирскому, и мир показался ей вовсе не таким греховным, как прежде она думала; Катенька много нашла в нем хорошего… «Подобает всем сим быти», — говорил жене Степан Алексеич, и Катеньку оставили в покое… И тогда мир обольстил ее
душу и принес ей большие сердечные тревоги и страданья.
Ты видишь, как приветливо над нами
Огнями звезд горят ночные небеса?
Не зеркало ль моим глазам твои глаза?
Не все ли это рвется и теснится
И в голову, и в сердце, милый друг,
И в тайне вечной движется, стремится
Невидимо и видимо вокруг?
Пусть этим всем исполнится твой дух,
И если ощутишь ты в чувстве том глубоком
Блаженство, — о! тогда его ты назови
Как хочешь: пламенем любви,
Душою, счастьем, жизнью, богом, —
Для этого названья нет:
Все — чувство. Имя — звук и
дым…
Психе, как указывает Нэгельсбах, есть у Гомера принцип животной, а не духовной жизни, это, сообразно первоначальному значению слова, — «дух», дыхание человека. Покинув тело, эта психе-душа улетает в подземное царство в виде смутного двойника умершего человека, в виде тени, подобной
дыму. (Она лишена чувства, сознания, хотения. — как раз всего того, что составляет «я» человека, его
душу в нашем смысле.)
Дым обвил их своими складками и
задушил слова на устах несчастных.
Был шестой час вечера. Зной стоял жестокий, солнечный свет резал глаза; ветерок дул со степи, как из жерла раскаленной печи, и вместе с ним от шахт доносился острый, противный запах каменноугольного
дыма… Мухи назойливо липли к потному лицу; в голове мутилось от жары; на
душе накипало глухое, беспричинное раздражение.
Очухалась штабс-капитанская
душа в алкогольном отделении, в самом пекле, притулилась в угол, во все бестелесные глаза смотрит. В пару да в
дыму ее не видать, народу прорва, словно блох в цыганской кибитке…
Как только офицеры разошлись и оставленная ими камора при еврейской лавке опустела, «судовые панычи» вылезли из-под стола и, расправя окоченевшие от долгого согбения колени, оглядели вокруг свою диспозицию… Все было тихо — ни в каморе, ни в лавке ни
души, а сквозь густое облако табачного
дыма со стены едва был виден изуродованный портрет с выколотыми глазами и со множеством рваных дырок в других местах.
Давно неслышанный этот звук еще радостнее и возбудительнее подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всею
душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что-то спуталось там в
дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между ранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большею кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.