Неточные совпадения
Чтоб не
думать, он пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой
о постройке нового
театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха шагов.
В
театрах, глядя на сцену сквозь стекла очков, он
думал о необъяснимой глупости людей, которые находят удовольствие в зрелище своих страданий, своего ничтожества и неумения жить без нелепых драм любви и ревности.
— Побочный сын какого-то знатного лица, черт его… Служил в таможенном ведомстве, лет пять тому назад получил огромное наследство. Меценат. За Тоськой ухаживает. Может быть, денег даст на газету. В
театре познакомился с Тоськой,
думал, она — из гулящих. Ногайцев тоже в таможне служил, давно знает его. Ногайцев и привел его сюда, жулик. Кстати: ты ему, Ногайцеву,
о газете — ни слова!
Так, когда Нехлюдов
думал, читал, говорил
о Боге,
о правде,
о богатстве,
о бедности, — все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его с добродушной иронией называли его notre cher philosophe; [наш дорогой философ;] когда же он читал романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский
театр на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
Я
думаю, он знал
о театре, не мог не знать; но вмешиваться не хотел, понимая, что может быть хуже, если он запретит: арестанты начнут шалить, пьянствовать, так что гораздо лучше, если чем-нибудь займутся.
— Хочешь? — продолжала Елена, — покатаемся по Canal Grande. [Большому каналу (ит.).] Ведь мы, с тех пор как здесь, хорошенько не видели Венеции. А вечером поедем в
театр: у меня есть два билета на ложу. Говорят, новую оперу дают. Хочешь, мы нынешний день отдадим друг другу, позабудем
о политике,
о войне, обо всем, будем знать только одно: что мы живем, дышим,
думаем вместе, что мы соединены навсегда… Хочешь?
Музыка, рассказ
о театре, смех и говор празднично одетой толпы людей, весеннее небо, пропитанное солнцем, — опьяняло Климкова. Он смотрел на Якова, с удивлением
думая...
Я
думал, что виденный сейчас спектакль будет единственным предметом разговоров, но я ошибся: солдаты говорили, судя по долетавшим до меня словам,
о своих собственных делах; впрочем, раза два или три речь явственно относилась к
театру, и я слышал имя Щепкина с разными эпитетами «хвата, молодца, лихача» и проч.
Гости ели и, глядя на Дымова,
думали: «В самом деле, славный малый», но скоро забывали
о нем и продолжали говорить
о театре, музыке и живописи.
Сначала она
думала о том, что хорошо бы отравиться, чтобы вернувшийся Рябовский застал ее мертвою, потом же она унеслась мыслями в гостиную, в кабинет мужа и вообразила, как она сидит неподвижно рядом с Дымовым и наслаждается физическим покоем и чистотой и как вечером сидит в
театре и слушает Мазини.
После такого рода неприятностей почтенный судья
о театре, конечно, забыл и
думать, а пустился в закавказский преферанс и выиграл тьму денег, ограничась в отношении своей роли только тем, что, когда при его глазах лакей, метя комнату, задел щеткой тетрадку и хотел было ее вымести вместе с прочею дрянью, он сказал: «Не тронь этого, пусть тут валяется», — но тем и кончилось.
Прежде я была на другом провинциальном
театре, гораздо меньшем, гораздо хуже устроенном, но мне там было хорошо, может быть, оттого, что я была молода, беззаботна, чрезвычайно глупа, жила, не
думая о жизни.
Дела нашего
театра порасстроились; я был уж женат, — надобно было
думать о будущем.
Говорите такому человеку об ужасах войны: «да, это ужасно! возражает он: — все остановилось: даже самые
театры теперь закрыты!» Касаетесь ли вопроса
о крестьянах: «Да, Г. так же
думал, как и вы: что же вышло из этого? он совсем разорился; теперь не на что даже взять билет в
театр…»
Танцуешь с какой-нибудь кривулей Ивановной, улыбаешься по-дурацки, а сам
думаешь: «Доколе,
о господи?» Вернешься в полночь из
театра или с бала, а уж ты не человек, а дохлятина, хоть брось.
Нужно было теперь ждать до утра, оставаться здесь ночевать, а был еще только шестой час, и им представлялись длинный вечер, потом длинная, темная ночь, скука, неудобство их постелей, тараканы, утренний холод; и, прислушиваясь к метели, которая выла в трубе и на чердаке, они оба
думали о том, как всё это непохоже на жизнь, которой они хотели бы для себя и
о которой когда-то мечтали, и как оба они далеки от своих сверстников, которые теперь в городе ходят по освещенным улицам, не замечая непогоды, или собираются теперь в
театр, или сидят в кабинетах за книгой.
В одну скверную осеннюю ночь Андрей Степанович Пересолин ехал из
театра. Ехал он и размышлял
о той пользе, какую приносили бы
театры, если бы в них давались пьесы нравственного содержания. Проезжая мимо правления, он бросил
думать о пользе и стал глядеть на окна дома, в котором он, выражаясь языком поэтов и шкиперов, управлял рулем. Два окна, выходившие из дежурной комнаты, были ярко освещены.
И не
о смерти она
думала, не
о ее существе, пугающем людей, а
о том, что самоубийцам не платят, если они страхуются, и надо сделать какую-то случайность, представить некоторый
театр — тот самый
театр, в котором когда-то она так любила кушать конфеты и груши дюшес.
Петровский служака, покойный Николай Митрофанов Иванов любил в память Великого Петра посещать комедию, а любовь к последней «дщери Петра» Елисавете еще более побуждала его к ее посещению, которое он считал как бы исполнением воли государыни. Возвращаясь домой после комедийного зрелища, он горячо передавал своим домашним свои впечатления и таким образом развил в дочери любовь к
театру, несмотря на то, что она при жизни отца с матерью даже не смела
подумать о его посещении.
На этом самом бале я опять встретила Домбровича. Зачем он всюду шатается? Танцевать не танцует. Наблюдает, что ли, нас? Как это смешно. Эти сочинители, в сущности, фаты, и больше ничего; только и
думают о своей собственной особе. На Михайловском
театре давали как-то преумную пьеску:"L'autographe". Сочинителя играл Дюпюи. Его очень ловко осмеяли: подкупили горничную, чтобы она притворилась влюбленной. И он поддался на эту удочку.
Танцуешь с какой-нибудь Кривулей Ивановной, улыбаешься по-дурацки, а сам
думаешь: «доколе,
о господи?» Вернешься после полуночи из
театра или с бала, а уж ты не человек, а дохлятина, хоть брось.