Неточные совпадения
Он заглянул к бабушке: ее не было, и он, взяв фуражку, вышел из
дома, пошел по слободе и
добрел незаметно
до города, продолжая с любопытством вглядываться в каждого прохожего, изучал
дома, улицы.
Когда я всходил на лестницу, мне ужасно захотелось застать наших
дома одних, без Версилова, чтоб успеть сказать
до его прихода что-нибудь
доброе матери или милой моей сестре, которой я в целый месяц не сказал почти ни одного особенного слова.
Как-то мы доберемся
до мыса
Доброй Надежды?» Итак, мы это в качестве путешественников посетили незнакомый
дом!
До дому еще было верст восемь; моя
добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес.
Дивиться, стало быть, нечему, что одним
добрым утром у крестьян Даровской волости Котельнического уезда отрезали землю вплоть
до гуменников и
домов и отдали в частное владение купцам, купившим аренду у какого-то родственника графа Канкрина.
Это — «Два помещика» из «Записок охотника». Рассказчик — еще молодой человек, тронутый «новыми взглядами», гостит у Мардария Аполлоновича. Они пообедали и пьют на балконе чай. Вечерний воздух затих. «Лишь изредка ветер набегал струями и в последний раз, замирая около
дома, донес
до слуха звук мерных и частых ударов, раздававшихся в направлении конюшни». Мардарий Аполлонович, только что поднесший ко рту блюдечко с чаем, останавливается, кивает головой и с
доброй улыбкой начинает вторить ударам...
К тому времени мы уже видели немало смертей. И, однако, редкая из них производила на нас такое огромное впечатление. В сущности… все было опять в порядке вещей. Капитан пророчил давно, что скрипка не доведет
до добра. Из
дому Антось ушел тайно… Если тут была вина, то, конечно, всего более и прямее были виновны неведомые парубки, то есть деревня… Но и они, наверное, не желали убить… Темная ночь, слишком тяжелый дрючок, неосторожный удар…
— Вот у тебя
дом, старик, все хозяйство, и вдруг надо будет все разорить. Подумал ты об этом? Сам разоришься и других
до сумы доведешь… От
добра добра не ищут.
У меня нет Соломенного, [Соломенное — заимка (домик), где жил Г. С. Батеньков близ Томска.] но зато нанимаю
дом Бронникова, и в этом
доме это время, свободное от постоя, накопилось много починок, так что меня с обоих крылец тормошат разные мастеровые. Вот причина, по которой
до сего дня не дал вам,
добрый друг Гаврило Степанович, весточки о Неленьке. Она мне 29 сентября привезла вашу записочку от 20-го. Значит, с безногим мужем едет довольно хорошо, и в такое время года.
…Вся наша ялуторовская артель нетерпеливо меня ждет. Здесь нашел я письма. Аннушка всех созвала на Новый год. Я начну
дома это торжество благодарением богу за награду после 10 лет [10-ти лет — ссылки на поселение.] за возобновление завета с друзьями — товарищами изгнания… Желаю вам,
добрый друг, всего отрадного в 1850 году. Всем нашим скажите мой дружеский оклик:
до свиданья! Где и как, не знаю, но должны еще увидеться…
Однако прощайте, почтенный друг. Вы, я думаю, и не рады, что заставили меня от времени
до времени на бумаге беседовать с вами, как это часто мне случалось делать мысленно. Не умею отвыкнуть от вас и
доброго вашего семейного круга, с которым я сроднился с первых моих лет. Желаю вам всех возможных утешений. Если когда-нибудь вздумаете мне написать, то посылайте письма Матрене Михеевне Мешалкиной в
дом Бронникова. Это скорее доходит. Крепко жму вашу руку.
Стала она сначала ходить к управительше на горькую свою долю жаловаться, а управительшин-то сын молодой да такой милосердый, да
добрый; живейшее, можно сказать, участие принял. Засидится ли она поздно вечером — проводить ее пойдет
до дому; сено ли у пономаря все выдет — у отца сена выпросит, ржицы из господских анбаров отсыплет — и все это по сердолюбию; а управительша, как увидит пономарицу, все плачет, точно глаза у ней на мокром месте.
И действительно, я зашел в кофейную Амбиеля (в
доме армянской церкви) и на двугривенный приобрел сладких пирожков (тогда двугривенный стоил в Петербурге восемьдесят копеек на ассигнации, в Москве же ценность его доходила
до рубля) и разделил их с
доброю своею подругой.
Наступал вечер; на землю спускались сумерки; в
домах зажигались огни. Выслушав перечень
добрых дел, совершенных в течение дня квартальными надзирателями, он отправлялся в клуб, где приглашал предводителя идти с ним вместе по стезе добродетели. Предводитель подавался туго, но так как поставленные ему на вид выгоды были
до того ясны, что могли убедить даже малого ребенка, то и он, наконец, уступил.
Чтобы окончательно увериться в этом, старуха
добрела до самого колобовского
дома и сквозь щель в ставне увидела Аришу, которая рассказывала все Самойлу Михеичу и Агнее Герасимовне.
— Я удивляюсь, я давно удивляюсь, отчего меня
до сих пор не посадили в сумасшедший
дом? Почему на мне этот сюртук, а не горячечная рубаха? Я верю еще в правду, в
добро, я дурак-идеалист, а разве в наше время это не сумасшествие? И как мне отвечают на мою правду, на мое честное отношение? В меня чуть не бросают камнями и ездят на мне верхом. И даже близкие родные стараются только ездить на моей шее, черт бы побрал меня, старика болвана…
— Вы видите, господа, что он действительно ненормален и опека необходима! Это началось с ним тотчас после смерти отца, которого он страстно любил, спросите слуг — они все знают о его болезни. Они молчали
до последнего времени — это
добрые люди, им дорога честь
дома, где многие из них живут с детства. Я тоже скрывала несчастие — ведь нельзя гордиться тем, что брат безумен…
Во всей этой беседе г-жа Петицкая, как мы видим, не принимала никакого участия и сидела даже вдали от прочих, погруженная в свои собственные невеселые мысли: возвращаясь в Москву, она вряд ли не питала весьма сильной надежды встретить Николя Оглоблина, снова завлечь и женить на себе; но теперь, значит, надежды ее совершенно рушились, а между тем продолжать жить приживалкою, как ни
добра была к ней княгиня, у г-жи Петицкой недоставало никакого терпения, во-первых, потому, что г-жа Петицкая жаждала еще любви, но устроить для себя что-нибудь в этом роде, живя с княгинею в одном
доме, она видела, что нет никакой возможности, в силу того, что княгиня оказалась
до такой степени в этом отношении пуристкою, что при ней неловко даже было просто пококетничать с мужчиной.
Ключница Пелагея была в своем роде замечательная женщина: очень в молодых годах бежала она, вместе с отцом своим, от прежних господ своих Алакаевых в Астрахань, где прожила с лишком двадцать лет; отец ее скоро умер, она вышла замуж, овдовела, жила внаймах по купеческим
домам и в том числе у купцов персиян, соскучилась, проведала как-то, что она досталась другим господам, именно моему дедушке, господину строгому, но справедливому и
доброму, и за год
до его смерти явилась из бегов в Аксаково.
Наташа. И они тоже, я им скажу. Они
добрые… (Идет.) К ужину я велела простокваши. Доктор говорит, тебе нужно одну простоквашу есть, иначе не похудеешь. (Останавливается.) Бобик холодный. Я боюсь, ему холодно в его комнате, пожалуй. Надо бы хоть
до теплой погоды поместить его в другой комнате. Например, у Ирины комната как раз для ребенка: и сухо, и целый день солнце. Надо ей сказать, она пока может с Ольгой в одной комнате… Все равно днем
дома не бывает, только ночует…
Сила Иваныч, выйдя успокоенный от архиерея, зашел в городской сад, погулял, посмотрел на Оку, отдохнул на лавке и поплелся домой.
До его
дома было
добрых три версты, и старик пришел только около одиннадцати часов.
За полверсты не доезжая
до материнского
дома, он сошел к ручью, умылся, надел на себя все парадное платье и предстал Марфе Андревне, как она ему о том писала в полк, чтобы «приехал он к ней и в
добром здоровье и в полном параде».
Несмотря на слово, данное накануне Ипатову, Владимир Сергеич решился было обедать
дома и даже заказал своему походному повару любимый рисовый суп с потрохами, но вдруг, быть может вследствие чувства довольства, наполнившего его душу с утра, остановился посреди комнаты, ударил себя рукою по лбу и не без некоторой удали громко воскликнул: «А поеду-ка я к этому старому краснобаю!» Сказано — сделано; чрез полчаса он уже сидел в своем новеньком тарантасе, запряженном четвернею
добрых крестьянских лошадей, и ехал в Ипатовку,
до которой считалось не более двенадцати верст отличной дороги.
Филицата (одна). Ну как мне себя не хвалить! Добрая-то я всегда была, а ума-то я в себе что-то прежде не замечала: все казалось, что мало его, не в настоящую меру; а теперь выходит, что в доме-то я умней всех. Вот чудо-то:
до старости дожила, не знала, что я умна! Нет, уж я теперь про себя совсем иначе понимать буду. Какую силу сломили! Ее и пушкой-то не прошибешь, а я вот нашла на нее грозу.
И крепкий ее сон и детская беспомощность тела вызвали у него
доброе удивление. Поглядывая на нее сбоку и успешно побеждая непроизвольные движения своих длинных рук, он долго, почти
до света, смирненько сидел около нее, слушая, как в
доме ревели и визжали пьяные люди, а когда в городе, на колокольне собора, пробило четыре часа, разбудил ее, говоря...
Наконец, усталый и не в состоянии связать двух идей,
добрел он уже поздно
до квартиры своей и с изумлением спохватился, что прошел было, не замечая того, мимо
дома, в котором жил.
Две недели шел он эти двести верст и, совсем больной и слабый,
добрел до того места, в четырех верстах от
дома, где встретился, не узнав ее и не быв узнан, с той Агашкой, которая считалась, но не была его дочерью и которой он выломал руку.
— Здравствуй, Пантелеюшка! Скоренько же, родной, воротился… А вот и я
до домов приехал, да в
добрый час и за работу.
Помещение и хозяин оказались в действительности выше всех сделанных им похвал и описаний, так что я сразу почувствовал себя здесь как
дома и скоро полюбил моего
доброго хозяина Василья Коныча. Скоро мы с ним стали сходиться пить чай, начали благо беседовать о разнообразных предметах. Таким образом, раз, сидя за чаем на балкончике, мы завели речи на царственные темы Когелета о суете всего, что есть под солнцем, и о нашей неустанной склонности работать всякой суете. Тут и договорились
до Лепутана.
Сам по себе он не бабник. Влюбчивости в нем не было с той поры, когда кровь начинала играть в жилах. Не знал он страсти, не страшился ее, как чего-то греховного; но и не позволял своему воображению вертеться около любовных сюжетов. Кое-какие"шалушки"бывали; но связи
до сих пор не было. Когда придет его время, он подыщет себе подругу жизни"посестру" —
добрую, неглупую и грамотную девушку, хотя бы и из бедного
дома.
Петр Никитич, или, как звали его все в
доме от самого князя
до последнего холопа, просто Никитич, был старик лет шестидесяти, седой как лунь, с умным, благообразным лицом и
добрыми глазами, которым придавали и особую привлекательность, и задушевность расположенные вокруг них мелкие, частые морщинки.
— Послушай, граф, ты довел
до того, что за
дом ничего не дают, а теперь и всё наше — детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в
доме на 100 тысяч
добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри; вон напротив, у Лопухиных еще третьего дня всё
до чиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Вздохнул подлекарь, глазки в очки спрятал. «Я, — говорит, — голубь, тебя б хочь
до самого Рождества отпустил, сиди
дома, пополняй население. Да власть у меня воробьиная. Упроси главного врача, он все военные законы произошел, авось смилуется и обходную статью для тебя найдет».
Добрая душа, известно, — на хромой лошадке да в кустики.