Неточные совпадения
С той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы жизни и
смерти сквозь те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его
детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько
смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
Ему припомнилось именно теперь, как маленькой девочкой Надя лежала при
смерти и как он горько рыдал над ее
детской кроваткой.
Разговоры старших, конечно, полагались в основу и наших
детских интимных бесед, любимою темою для которых служили маменькины благоприобретения и наши предположения, кому что по
смерти ее достанется.
Смерть от этих болезней, которым подвержен по преимуществу
детский возраст, упоминается в метрических книгах за десять лет только 45 раз.
Ее умственное развитие, ее опыт, ее интересы так и остаются на
детском уровне до самой
смерти, совершенно гак же, как у седой и наивной классной дамы, с десяти лет не переступавшей институтского порога, как у монашенки, отданной ребенком в монастырь.
В подземелье, в темном углу, на лавочке лежала Маруся. Слово «
смерть» не имеет еще полного значения для
детского слуха, и горькие слезы только теперь, при виде этого безжизненного тела, сдавили мне горло. Моя маленькая приятельница лежала серьезная и грустная, с печально вытянутым личиком. Закрытые глаза слегка ввалились и еще резче оттенились синевой. Ротик немного раскрылся, с выражением
детской печали. Маруся как будто отвечала этою гримаской на наши слезы.
А мне ли не твердили с
детских лет, что покорностью цветут города, благоденствуют селения, что она дает силу и крепость недужному на одре
смерти, бодрость и надежду истомленному работой и голодом, смягчает сердца великих и сильных, открывает двери темницы забытому узнику… но кто исчислит все твои благодеяния, все твои целения, о матерь всех доблестей?
Гипнотизация эта в настоящее время организована самым сложным образом и, начиная свое воздействие с
детского возраста, продолжается над людьми до их
смерти.
Излишество ли ухода, излишество ли леченья, природная ли слабость телосложения младенца были причиною его
смерти — неизвестно; оказалось только, что он на четвертом месяце своей жизни не вынес самого легкого
детского припадка — младенской, или родимца, которому редкий из грудных детей не бывает подвержен.
Детский страх
смерти при белом дне овладел Верой Сергеевной: все ей казалось, что мертвая Дора супится и слегка шевелит насильно закрытыми веками.
Колесников улыбнулся. Снова появились на лице землистые тени, кто-то тяжелый сидел на груди и душил за горло, — с трудом прорывалось хриплое дыхание, и толчками, неровно дергалась грудь. В черном озарении ужаса подходила
смерть. Колесников заметался и застонал, и склонившийся Саша увидел в широко открытых глазах мольбу о помощи и страх, наивный, почти
детский.
Это и есть тот день, от которого в виду
смерти станешь спрашивать: «Куда деться? куда деваться?» Этот день бел, как освещенное солнцем сжатое поле, на котором нет ни жнецов, ни птиц, уносящих колосья; на котором не слышно ни
детского плача, ни жалоб клянущей жизнь плоти, ни шелеста травы, ни стрекота букашек — все мертво и тихо, как в опаленной долине Иерихона, и над всем этим безмолвием шагает, не касаясь ногами земли, один ужасный призрак.
— Что же тянет тебя туда, в полусознательную жизнь? Что хорошего было в этих
детских годах? Одинокий ребенок и одинокий взрослый человек, «немудрящий» человек, как ты сам называл его после
смерти. Ты был прав, он был немудрящий человек. Жизнь скоро и легко исковеркала его, сломав в нем все доброе, чем он запасся в юности; но она не внесла ничего и дурного. И он доживал свой век, бессильный, с бессильной любовью, которую почти всю обратил на тебя…
Описание сцен, последовавших за
смертью Степана Михайловича, принадлежит к числу самых живых и интересных страниц «
Детских годов» г. Аксакова.
Знаете, зрелищем
смерти, печали
Детское сердце грешно возмущать.
Вы бы ребенку теперь показали
Светлую сторону...
А
смерть наваливается все плотнее. Ивану Ильичу кажется, что его с болью суют куда-то в узкий и глубокий черный мешок, и все дальше просовывают и не могут просунуть. Он плачет
детскими слезами о беспомощности своей, о своем ужасном одиночестве, о жестокости людей, о жестокости бога, об отсутствии бога.
Поезд наконец тронулся. Теркин прислонил голову к спинке дивана и прикрыл глаза рукой… Он опять силился уйти от
смерти Калерии к тому, за чем он ехал к Троице. Ему хотелось чувствовать себя таким же богомольцем, как весь ехавший с ним простой народ. Неужели он не наживет его веры, самой
детской, с суеверием, коли нужно — с изуверством?
Вскоре после
смерти и похорон Степана Васильева, на которых присутствовал сам граф, отдавая последний долг своему товарищу
детских игр и столько лет гонимому им слуге, Семидалов был сделан на место покойного дворецким петербургского дома. В Грузине же, после убийства Настасьи Минкиной, граф Алексей Андреевич разогнал всех своих дворовых людей и ограничился присланными по его просьбе полковником Федором Карловичем фон Фрикен четырьмя надежными денщиками, которые и составляли личную прислугу графа.
Счастье, понимаемое по-своему, было целью всех. Им даже не приходило в голову, что земное счастье только кажущееся, что все их планы, расчеты, надежды только карточные домики, построенные
детскими руками и рассыпающиеся от одного дуновения легкого ветерка. Это дуновение —
смерть.
Старушка няня, единственная крепостная князя Дмитрия, на попечение которой отданы были обе малютки, помещалась вместе с девочками в
детской, рядом с кабинетом и спальней отца, которого после
смерти жены подагра стала часто и надолго приковывать к постели и креслу на колесах.
В другом положении находился товарищ ее
детских игр, ее друг, Константин Николаевич Рачинский. Не прошло и полугода после
смерти Глафиры Петровны Салтыковой, как к Дарье Николаевне прибыла «власть имущая в Москве особа». Принята была «особа», конечно, с должною торжественною почтительностью. Ее встретила Дарья Николаевна, извинившись за мужа, лежавшего больным.
Ее муж — убийца ни в чем не повинного человека! Она — участница этого преступления, главная причина
смерти товарища друга ее
детских игр, предмета ее первой и, кажется, последней любви — Потемкина.