Неточные совпадения
— Ерунда! Солдаты
революции не
делают.
Приходил юный студентик, весь новенький, тоже, видимо, только что приехавший из провинции; скромная, некрасивая барышня привезла пачку книг и кусок деревенского полотна, было и еще человека три, и после всех этих визитов Самгин подумал, что
революция, которую
делает Любаша, едва ли может быть особенно страшна. О том же говорило и одновременное возникновение двух социал-демократических партий.
— Ты что же: веришь, что
революция сделает людей лучше? — спросила она, прислушиваясь к возне мужа в спальне.
— Нисколько. Я — уже испугана. Я не хочу
революции, а хочу — в Париж. Но я не знаю, кому должна сказать: эй, вы, прошу не
делать никаких
революций, и — перестаньте воевать!
— Насколько я знаю, — солдаты
революции не
делают. Когда французы шли на пруссаков, они пели...
— Вы все еще продолжаете чувствовать себя на первом курсе, горячитесь и забегаете вперед. Думать нужно не о
революции, а о ряде реформ, которые
сделали бы людей более работоспособными и культурными.
—
Революцию не
делают с антрактами.
— Я — знаю, ты меня презираешь. За что? За то, что я недоучка? Врешь, я знаю самое настоящее — пакости мелких чертей, подлинную, неодолимую жизнь. И черт вас всех возьми со всеми вашими
революциями, со всем этим маскарадом самомнения, ничего вы не знаете, не можете, не
сделаете — вы, такие вот сухари с миндалем!..
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики
революций не
делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
— Вот это — правоверный большевик! У него — цель. Гражданская война, бей буржуазию,
делай социальную
революцию в полном, парадном смысле слова, вот и все!
Однако я понимаю:
революцию на сучок не повесить, а Столыпин — весьма провинциальный дурак: он бы сначала уступил, а потом понемножку отнял, как
делают умные хозяева.
Клим подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она работает на
революцию, и что может
делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
«Жертвенное служение», — думал Клим с оттенком торжества, и ему захотелось сказать: «Вы — не очень беспокойтесь,
революцию делает Любаша Сомова!»
Снова вспомнилось, каким индюком держался Тагильский в компании Прейса. Вероятно, и тогда уже он наметил себе путь в сенат. Грубоватый Поярков сказал ему: «Считать — нужно, однако, не забывая, что посредством бухгалтерии
революцию не
сделаешь». Затем он говорил, что особенное пристрастие к цифрам обнаруживают вульгаризаторы Маркса и что Маркс не просто экономист, а основоположник научно обоснованной философии экономики.
Заставила бы что-нибудь
делать для
революции, против
революции — что больше нравится вам.
Самгин пристально смотрел на ряды лысых, черноволосых, седых голов, сверху головы казались несоразмерно большими сравнительно с туловищами, влепленными в кресла. Механически думалось, что прадеды и деды этих головастиков
сделали «Великую
революцию», создали Наполеона. Вспоминалось прочитанное о 30-м, 48-м, 70-м годах в этой стране.
«Свободным-то гражданином, друг мой, человека не конституции, не
революции делают, а самопознание. Ты вот возьми Шопенгауэра, почитай прилежно, а после него — Секста Эмпирика о «Пирроновых положениях». По-русски, кажется, нет этой книги, я по-английски читала, французское издание есть. Выше пессимизма и скепсиса человеческая мысль не взлетала, и, не зная этих двух ее полетов, ни о чем не догадаешься, поверь!»
— Нам понимать некогда, мы все
революции делаем, — откликнулся Безбедов, качая головой; белые глаза его масляно блестели, лоснились волосы, чем-то смазанные, на нем была рубашка с мягким воротом, с подбородка на клетчатый галстук капал пот.
— Пуаре. Помните — полицейский, был на обыске у вас? Его
сделали приставом, но он ушел в отставку, —
революции боится, уезжает во Францию. Эдакое чудовище…
— Солдаты
революции не
делают.
— Большевики — это люди, которые желают бежать на сто верст впереди истории, — так разумные люди не побегут за ними. Что такое разумные? Это люди, которые не хотят
революции, они живут для себя, а никто не хочет
революции для себя. Ну, а когда уже все-таки нужно
сделать немножко
революции, он даст немножко денег и говорит: «Пожалуйста,
сделайте мне
революцию… на сорок пять рублей!»
— Что же будут
делать эти ненужные во время
революции?
Самгин прожил в Париже еще дней десять, настроенный, как человек, который не может решить, что ему
делать. Вот он поедет в Россию, в тихий мещанско-купеческий город, где люди, которых встряхнула
революция, укладывают в должный, знакомый ему, скучный порядок свои привычки, мысли, отношения — и где Марина Зотова будет развертывать пред ним свою сомнительную, темноватую мудрость.
— Ему бы следовало в опере служить, а не
революции делать, — солидно сказал Клим и подметил, что губы Спивак усмешливо дрогнули.
«Воспитанная литераторами, публицистами, «критически мыслящая личность» уже сыграла свою роль, перезрела, отжила. Ее мысль все окисляет, покрывая однообразной ржавчиной критицизма. Из фактов совершенно конкретных она
делает не прямые выводы, а утопические, как, например, гипотеза социальной, то есть — в сущности, социалистической
революции в России, стране полудиких людей, каковы, например, эти «взыскующие града». Но, назвав людей полудикими, он упрекнул себя...
— Надо. Отцы жертвовали на церкви, дети — на
революцию. Прыжок — головоломный, но… что же, брат,
делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные историки обязаны специальностью своей доказывать, что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а — какая у нас преемственность? Прыгай, коли не хочешь задохнуться.
— Мне поставлен вопрос: что
делать интеллигенции? Ясно: оставаться служащей капиталу, довольствуясь реформами, которые предоставят полную свободу слову и делу капиталистов. Так же ясно: идти с пролетариатом к
революции социальной. Да или нет, третье решение логика исключает, но психология — допускает, и поэтому логически беззаконно существуют меньшевики, эсеры, даже какие-то народные социалисты.
— Обыватели
революции не
делают. Рабочие — на фронтах.
—
Революции у нас
делают не Рылеевы и Пестели, не Петрашевские и Желябовы, а Болотниковы, Разины и Пугачевы — вот что необходимо помнить.
«Буржуазия Франции оправдала кровь и ужасы
революции, показав, что она умеет жить легко и умно,
сделав свой прекрасный, древний город действительно Афинами мира…»
Революция сделала свое дело: встряхнула жизнь до дна.
— О, наверное, наверное!
Революции делают люди бездарные и… упрямые. Он из таких. Это — не моя мысль, но это очень верно. Не правда ли?
«Ты мог бы не
делать таких глупостей, как эта поездка сюда. Ты исполняешь поручение группы людей, которые мечтают о социальной
революции. Тебе вообще никаких
революций не нужно, и ты не веришь в необходимость
революции социальной. Что может быть нелепее, смешнее атеиста, который ходит в церковь и причащается?»
В истории знала только двенадцатый год, потому что mon oncle, prince Serge, [мой дядя, князь Серж (фр.).] служил в то время и
делал кампанию, он рассказывал часто о нем; помнила, что была Екатерина Вторая, еще
революция, от которой бежал monsieur de Querney, [господин де Керни (фр.).] а остальное все… там эти войны, греческие, римские, что-то про Фридриха Великого — все это у меня путалось.
Такую же ошибку
делали, когда совершали
революцию во имя природы; ее можно
делать только во имя духа, природа же, т. е. присущий человеку инстинкт, создавала лишь новые формы рабства.
Я также думаю, что методический, мирный шаг, незаметными переходами, как того хотят экономические науки и философия истории, невозможен больше для
революции; нам надобно
делать страшные скачки. Но в качестве публицистов, возвещая грядущую катастрофу, нам не должно представлять ее необходимой и справедливой, а то нас возненавидят и будут гнать, а нам надобно жить…»
Пришла
революция 1848 года и увлекла меня в свой круговорот, прежде чем я что-нибудь
сделал для спасения моего состояния.
Из
революции они хотели
сделать свою республику, но она ускользнула из-под их пальца так, как античная цивилизация ускользнула от варваров, то есть без места в настоящем, но с надеждой на instaurationem magnam. [великое восстановление (лат.).]
Коммунистическая
революция истребила свободу духа и мысли и
сделала невыносимым положение деятелей культуры и мысли.
Революции не
делают цивилизованные люди.
У нас
революцию сделала знать...
А между тем
революция кончилась; Марис и Фрейлиграт сидели за конторками у лондонских банкиров; Роберта Блюма уже не было на свете, и старческие трепетания одряхлевшей немецкой Европы успокоились под усмиряющие песни публицистов и философов 1850 года. Все было тихо, и германские владельцы думали, что
сделать с скудной складчиной, собранной на отстройку кельнской кафедры?
Попала я сюда из-за любви: спуталась с одним молодым человеком и
делала с ним вместе
революцию.
— Извольте-с. Я готов дать соответствующее по сему предмету предписание. (Я звоню; на мой призыв прибегает мой главный подчиненный.) Ваше превосходительство! потрудитесь
сделать надлежащее распоряжение о допущении русских дам к слушанию университетских курсов! Итак, сударыни, по надлежащем и всестороннем обсуждении, ваше желание удовлетворено; но я надеюсь, что вы воспользуетесь данным вам разрешением не для того, чтобы сеять семена
революций, а для того, чтобы оправдать доброе мнение об вас начальства.
Сделать одну великую, две средних и одну малую
революцию, и за всем тем не быть обеспеченным от обязанности кричать (или, говоря официальным языком, pousser des cris d'allegresse: vive Henri Cinq! [испускать ликующие крики: да здравствует Генрих Пятый!] как хотите, а это хоть кого заставит биться лбом об стену.
Но что
делать с людьми, которые не проповедуют ни
революции, ни каких-либо особенных религиозных догматов, а только потому, что они не желают
делать никому зла, отказываются от присяги, уплаты податей, участия в суде, от военной службы, от таких обязанностей, на которых зиждется всё устройство государства?
Не лучше ли тихим манером это дело обделать, чтобы оно, так сказать, измором изныло, чем во всеуслышание объявлять: вот, мол, мы каковы! каждый год по
революции делаем!
— Бесправные, под страхом лишиться свободы и жизни, они
сделали грандиозное дело — ведь это благодаря им вспыхнул к жизни весь восток! [Имеется в виду
революция 1905–1907 годов в России и ее влияние на развитие освободительного движения среди восточных народов.]
— Есть среди них, которые, кроме
революции, ничего не умеют
делать, это самые опасные! — сказал Мельников.
— Мерзавцы! — кричал Саша, ругая начальство. — Им дают миллионы, они бросают нам гроши, а сотни тысяч тратят на бабёнок да разных бар, которые будто бы работают в обществе.
Революции делает не общество, не барство — это надо знать, идиоты,
революция растёт внизу, в земле, в народе. Дайте мне пять миллионов — через один месяц я вам подниму
революцию на улицы, я вытащу её из тёмных углов на свет…