Неточные совпадения
—
Зардевшись, словно
девушка,
Сказал из сердца самого
Григорий — и
ушел.
—
Уйди, Дуняша, я позову тогда, — сказала Кити. — Что с тобой? — спросила она, решительно говоря ему «ты», как только
девушка вышла. Она заметила его странное лицо, взволнованное и мрачное, и на нее нашел страх.
Он усердно тянул ее за юбку, в то время как сторонники домашних средств наперерыв давали служанке спасительные рецепты. Но
девушка, сильно мучаясь, пошла с Грэем. Врач смягчил боль, наложив перевязку. Лишь после того, как Бетси
ушла, мальчик показал свою руку.
Вошла тоненькая, стройная
девушка с толстой косой, принесла стеклянный кувшин молока и быстро исчезла, —
ушел и Захарий, сказав...
Брезгливо вздрогнув, Клим соскочил с кровати. Простота этой
девушки и раньше изредка воспринималась им как бесстыдство и нечистоплотность, но он мирился с этим. А теперь
ушел от Маргариты с чувством острой неприязни к ней и осуждая себя за этот бесполезный для него визит. Был рад, что через день уедет в Петербург. Варавка уговорил его поступить в институт инженеров и устроил все, что было необходимо, чтоб Клима приняли.
Ушли. Луна светила в открытое окно. Лидия, подвинув к нему стул, села, положила локти на подоконник. Клим встал рядом. В синеватом сумраке четко вырезался профиль
девушки, блестел ее темный глаз.
Климу хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по лицу
девушки, все еще красному и потному. Но он чувствовал себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим от обиды, от стыда, с плеч до ушей. Он
ушел, не взглянув на Маргариту, не сказав ей ни слова, а она проводила его укоризненным восклицанием...
Ушли и они. Хрустел песок. В комнате Варавки четко и быстро щелкали косточки счет. Красный огонь на лодке горел далеко, у мельничной плотины. Клим, сидя на ступени террасы, смотрел, как в темноте исчезает белая фигура
девушки, и убеждал себя...
Кроме томительного ожидания третьей звезды, у него было еще постоянное дело, постоянное стремление, забота, куда
уходили его напряженное внимание, соображения, вся его тактика, с тех пор как он промотался, — это извлекать из обеих своих старших сестер, пожилых
девушек, теток Софьи, денежные средства на шалости.
— Pardon, cousin, я оденусь! — сухо сказала она и
ушла с
девушкой в спальню.
— Вы, вероятно, удивляетесь, что встретили меня на этом бале? — спрашивала
девушка, когда Лоскутов
ушел.
«Недаром Костя
ушел из этого дома», — не раз думала
девушка в своем одиночестве и даже завидовала брату, который в качестве мужчины мог обставить себя по собственному желанию, то есть разом и безнаказанно стряхнуть с себя все обветшалые предания раскольничьего дома.
Иногда в голове
девушки мелькала предательская мысль —
уйти из отцовского дома потихоньку; но против такого бегства возмущалась ее простая, открытая душа.
— Видишь, на том уроке, которого я не бросил, семейство дрянное, а в нем есть порядочная
девушка. Хочет быть гувернанткой, чтоб
уйти от семейства. Вот я ищу для нее места.
Девушки запевают: «Ай во поле липонька» — и
уходят, парни за ними, поодаль. Лель садится подле Снегурочки — и оплетает рожок берестой. Купава с Мизгирем подходят к Снегурочке.
Уходят все, — парни с
девушками, Купава с Мурашом, Бобыль с Бобылихой, — Снегурочка выходит из кустов, Лель с противоположной стороны.
Молодые берендеи водят круги; один круг ближе к зрителям, другой поодаль.
Девушки и парни в венках. Старики и старухи кучками сидят под кустами и угощаются брагой и пряниками. В первом кругу ходят: Купава, Радушка, Малуша, Брусило, Курилка, в середине круга: Лель и Снегурочка. Мизгирь, не принимая участия в играх, то показывается между народом, то
уходит в лес. Бобыль пляшет под волынку. Бобылиха, Мураш и несколько их соседей сидят под кустом и пьют пиво. Царь со свитой смотрит издали на играющих.
— Долго ли вы, команда беспорточная, с капустой возиться будете? — покрикивает она на сенных
девушек, — за пряжу приниматься давно пора, а они — на-тко! —
ушли в застольную да песни распевают!
Раннее утро, не больше семи часов. Окна еще не начали белеть, а свечей не дают; только нагоревшая светильня лампадки, с вечера затепленной в углу перед образом, разливает в жарко натопленной детской меркнущий свет. Две
девушки, ночующие в детской, потихоньку поднимаются с войлоков, разостланных на полу, всемерно стараясь, чтобы неосторожным движением не разбудить детей. Через пять минут они накидывают на себя затрапезные платья и
уходят вниз доканчивать туалет.
И однако же эти две пошлости расстраивают всю гармонию семейного быта Русаковых, заставляют отца проклинать дочь, дочь —
уйти от отца и затем ставят несчастную
девушку в такое положение, за которым, по мнению самого Русакова, следует не только для нее самой горе и бесчестье на всю жизнь, но и общий позор для целой семьи.
Слушавшая ее
девушка с головой
уходила в этот мир разных жестокостей, неправды, крови и слез, и ее сердце содрогалось от ужаса.
Пружина безмятежного приюта действовала: Зина уезжала к мужу. Она энергически протестовала против своей высылки, еще энергичнее протестовала против этого мать ее, но всех энергичнее был Егор Николаевич. Объявив свою непреклонную волю, он
ушел в кабинет, многозначительно хлопнул дверью, велел кучерам запрягать карету, а горничной
девушке Зины укладывать ее вещи. Бахарев отдал эти распоряжения таким тоном, что Ольга Сергеевна только проговорила...
— И прекрасно! И волшебно! — суетился обрадованный Лихонин. — Иди и сейчас же заяви хозяйке, что ты
уходишь отсюда навсегда. И вещи забери самые необходимые. Теперь не то, что раньше, теперь
девушка, когда хочет, может
уйти из публичного дома.
Этот пожилой, степенный и величественный человек, тайный продавец казенных свечей, был очень удобным гостем, потому что никогда не задерживался в доме более сорока минут, боясь пропустить свой поезд, да и то все время поглядывал на часы. Он за это время аккуратно выпивал четыре бутылки пива и,
уходя, непременно давал полтинник
девушке на конфеты и Симеону двадцать копеек на чай.
Лихонин повторил ей свое распоряжение и дал рублевую бумажку. Но старуха не
уходила, толклась на месте, сопела, жевала губами и недружелюбно глядела на
девушку, сидевшую спиной к свету.
Сначала заглядывали к нам, под разными предлогами, горничные девчонки и
девушки, даже дворовые женщины, просили у нас «поцеловать ручку», к чему мы не были приучены и потому не соглашались, кое о чем спрашивали и
уходили; потом все совершенно нас оставили, и, кажется, по приказанью бабушки или тетушки, которая (я сам слышал) говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи и девки разговаривали с ее детьми».
Нашлись такие любители скандалов, которые хотели потешиться над заговаривавшейся
девушкой, но какая-то добрая рука увела ее со сцены под одним из тех предлогов, при помощи которых заставляют
уходить из комнаты детей.
—
Уходите,
уходите! — гневно шептала
девушка, закрывая лицо своими тонкими руками. — Я лучше умру сто раз, чем один раз отдамся вам.
Уходите…
Однажды из города явилась бойкая кудрявая
девушка, она принесла для Андрея какой-то сверток и,
уходя, сказала Власовой, блестя веселыми глазами...
И, молча пожав им руки,
ушла, снова холодная и строгая. Мать и Николай, подойдя к окну, смотрели, как
девушка прошла по двору и скрылась под воротами. Николай тихонько засвистал, сел за стол и начал что-то писать.
— Спасибо! — тихо сказала
девушка и, кивнув головой,
ушла. Возвратясь в комнату, мать тревожно взглянула в окно. Во тьме тяжело падали мокрые хлопья снега.
— Я знаю, чьи это штуки: это все мерзавка исправница… это она его научила… Я завтра весь дом ее замажу дегтем: он любовник ее!.. Она безнравственная женщина и смеет опорочивать честную
девушку! За это вступится бог!.. — заключил он и, порывисто распахнув двери,
ушел.
Бледная, задумчивая
девушка, по какому-то странному противоречию с его плотной натурой, сделала на него сильное впечатление. Он на вечерах
уходил из-за карт и погружался в непривычную думу, глядя на этот полувоздушный призрак, летавший перед ним. Когда на него падал ее томный взор, разумеется, случайно, он, бойкий гладиатор в салонных разговорах, смущался перед робкой девочкой, хотел ей иногда сказать что-нибудь, но не мог. Это надоело ему, и он решился действовать положительнее, чрез разных теток.
Ой,
уходит солнце летнее
В темные ночи, за далекие леса!
Эх, осталася я,
девушка,
Без весенней моей радости, одна…
Нет, кабы были между нами путные люди, не
ушла бы от нас эта
девушка, эта чуткая душа, не ускользнула бы, как рыба в воду!
Я был чрезвычайно смущен, хотя скрывал это, и
ушел под предлогом выбора для Дэзи книги. Разыскав два романа, я передал их матросу с просьбой отнести
девушке.
Я отметил уже, что воспоминание о той
девушке не
уходило; оно напоминало всякое другое воспоминание, удержанное душой, но с верным, живым оттенком. Я время от времени взглядывал на него, как на привлекательную картину. На этот раз оно возникло и отошло отчетливее, чем всегда. Наконец мысли переменились. Желая узнать название корабля, я обошел его, став против кормы, и, всмотревшись, прочел полукруг рельефных золотых букв...
Разговор был прерван появлением матроса, пришедшего за огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел, заметив, как пристально смотрела на меня
девушка, когда я
уходил. Что это было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени дня, а другая — в свете ночи?
Девушка извещала, что «Нырок»
уходит в обратный путь послезавтра, что она надеется попрощаться со мной, благодарит за книги и просит еще раз извинить за вчерашнюю выходку.
Это соскользнуло, как выпавшая на рукав искра. Замяв ее, я рассказал Биче о том, что сказала мне Фрези Грант; как она была и
ушла. Я не умолчал также о запрещении говорить ей, Биче, причем мне не было дано объяснения.
Девушка слушала, смотря в сторону, опустив локоть на борт, а подбородок в ладонь.
— Случается также, — начал Проктор и, обождав, когда из бесконечного запаса улыбок на лице
девушки распустилась новая, выжидательная, закончил: — Случается, что она
уходит, а они остаются.
Когда она отвернулась,
уходя с Ботвелем, ее лицо — как я видел его профиль — стало озабоченным и недоумевающим. Они прошли, тихо говоря между собой, в дверь, где оба одновременно обернулись взглянуть на меня; угадав это движение, я сам повернулся
уйти. Я понял, как дорога мне эта, лишь теперь знакомая
девушка. Она
ушла, но все еще как бы была здесь.
Ванюша принес вино и объявил Оленину, что ла филь се тре жули, [
девушка очень красивая,] — и тотчас же с глупым хохотом
ушел.
Хворала я долго в монастыре одном. Женский монастырь. Ухаживала за мной одна
девушка, полька… и к ней из монастыря другого — около Арцер-Паланки, помню, — ходил брат, тоже монашек… Такой… как червяк, всё извивался предо мной… И когда я выздоровела, то
ушла с ним… в Польшу его.
— Да ты, видно, к батюшке, Ваня? Батюшка
ушел в Комарево, — торопливо поспешила сообщить
девушка.
Было много свидетельниц-прачек; они показывали, что подсудимый часто бывал у хозяйки, содержательницы прачечной; под Воздвиженье он пришел поздно вечером и стал просить денег, чтобы опохмелиться, но никто ему не дал; тогда он
ушел, но через час вернулся и принес с собой пива и мятных пряников для
девушек.
— Постой тут, Гаврик, — сказала
девушка и, оставив брата у двери, прошла в комнату. Лунёв толкнул к ней табурет. Она села. Павел
ушёл в магазин, Маша пугливо жалась в углу около печи, а Лунёв неподвижно стоял в двух шагах пред
девушкой и всё не мог начать разговора.
— Ну, до свиданья… — как-то особенно сказала она и
ушла лёгкой походкой
девушки…
Он обрадовался возможности
уйти из магазина и почувствовал горячее любопытство к судьбе
девушки.
— Фи, какой ты глупый, злой, — гадкий! — презрительно сказала
девушка и
ушла, оставив его одного в саду. Он угрюмо и обиженно посмотрел вслед ей, повел бровями и, опустив голову, медленно направился в глубь сада.