Неточные совпадения
Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое
двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо
к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и
другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».
Толпа, отхлынув от собора, попятилась
к решетке сада, и несколько минут Самгин не мог видеть ничего, кроме затылков, но вскоре люди, обнажая головы, начали
двигаться вдоль решетки, молча тиская
друг друга, и пред Самгиным поплыли разнообразные, но одинаково серьезно настроенные профили.
Не только Тагильский ждал этого момента — публика очень единодушно
двинулась в столовую. Самгин ушел домой, думая о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место в нем, думая о Тагильском и обо всем, что слышал в этот вечер. Все это нужно было примирить, уложить плотно одно
к другому, извлечь крупицы полезного, забыть о том, что бесполезно.
Она не была похожа на утро, на которое постепенно падают краски, огонь, которое потом превращается в день, как у
других, и пылает жарко, и все кипит,
движется в ярком полудне, и потом все тише и тише, все бледнее, и все естественно и постепенно гаснет
к вечеру.
Мы въехали в город с
другой стороны; там уж кое-где зажигали фонари: начинались сумерки. Китайские лавки сияли цветными огнями. В полумраке
двигалась по тротуарам толпа гуляющих; по мостовой мчались коляски. Мы опять через мост поехали
к крепости, но на мосту была такая теснота от экипажей, такая толкотня между пешеходами, что я ждал минут пять в линии колясок, пока можно было проехать. Наконец мы высвободились из толпы и мимо крепостной стены приехали на гласис и вмешались в ряды экипажей.
Дрова в костре горели ярко. Черные тучи и красные блики
двигались по земле, сменяя
друг друга; они то удалялись от костра, то приближались
к нему вплотную и прыгали по кустам и снежным сугробам.
Староста обратился
к толпе, спрашивая, кто говорил? но все молчали; вскоре в задних рядах поднялся ропот, стал усиливаться и в одну минуту превратился в ужаснейшие вопли. Исправник понизил голос и хотел было их уговаривать. «Да что на него смотреть, — закричали дворовые, — ребята! долой их!» — и вся толпа
двинулась. Шабашкин и
другие члены поспешно бросились в сени и заперли за собою дверь.
По окончании акта студенты вываливают на Большую Никитскую и толпами, распевая «Gaudeamus igitur», [«Итак, радуйтесь,
друзья…» (название старинной студенческой песни на латинском языке).]
движутся к Никитским воротам и
к Тверскому бульвару, в излюбленные свои пивные. Но идет исключительно беднота; белоподкладочники, надев «николаевские» шинели с бобровыми воротниками, уехали на рысаках в родительские палаты.
Другие классы и учителя разошлись раньше, и в коридорах было почти пусто, когда наш класс тоже шумно
двинулся к выходу…
Стертые вьюгами долгих зим, омытые бесконечными дождями осени, слинявшие дома нашей улицы напудрены пылью; они жмутся
друг к другу, как нищие на паперти, и тоже, вместе со мною, ждут кого-то, подозрительно вытаращив окна. Людей немного,
двигаются они не спеша, подобно задумчивым тараканам на шестке печи. Душная теплота поднимается ко мне; густо слышны нелюбимые мною запахи пирогов с зеленым луком, с морковью; эти запахи всегда вызывают у меня уныние.
Виноваты в этом главным образом естественные условия Александровской долины:
двигаться назад
к морю нельзя, не годится здесь почва, с боков пост ограничен горами, а вперед он может расти теперь только в одном направлении, вверх по течению Дуйки, по так называемой Корсаковской дороге: здесь усадьбы тянутся в один ряд и тесно жмутся
друг к другу.
Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул
к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он
двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту, не глядя
друг на
друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь
к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
Когда он лег и уснул, мать осторожно встала со своей постели и тихо подошла
к нему. Павел лежал кверху грудью, и на белой подушке четко рисовалось его смуглое, упрямое и строгое лицо. Прижав руки
к груди, мать, босая и в одной рубашке, стояла у его постели, губы ее беззвучно
двигались, а из глаз медленно и ровно одна за
другой текли большие мутные слезы.
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 — я стоял перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной — золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых,
друзей — себя. А я — я рвался
к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты — я стоял, смотрел тупо, не в силах
двинуться с места…
Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами
друг против
друга, держа ружья
к ноге, и не
двигались.
Только, бывало, загремит барабан и
двинется каторга
к выходу, наши гуси с криком бегут за нами, распустив свои крылья, один за
другим выскакивают через высокий порог из калитки и непременно отправляются на правый фланг, где и выстраиваются, ожидая окончания разводки.
Всякий человек в своей жизни находится по отношению
к истине в положении путника, идущего в темноте при свете впереди двигающегося фонаря: он не видит того, что еще не освещено фонарем, не видит и того, что он прошел и что закрылось уже темнотою, и не властен изменить своего отношения ни
к тому, ни
к другому; но он видит, на каком бы месте пути он ни стоял, то, что освещено фонарем, и всегда властен выбрать ту или
другую сторону дороги, по которой
движется.
Но так как, во-первых, люди не стоят на месте, а непрерывно
движутся, всё более и более познавая истину и приближаясь
к ней своею жизнью, и, во-вторых, все они по своему возрасту, воспитанию, породе расположены в постепенной градации от людей, наиболее способных понимать новые открывающиеся истины внутренним путем, до людей, наименее способных
к этому, то люди, ближе
других стоящие
к тем, которые усвоили истину внутренним способом, одни за
другими сначала через длинные промежутки времени, а потом всё чаще и чаще переходят на сторону новой истины, и количество людей, признающих новую истину становится всё больше и больше, и истина становится всё понятнее и понятнее.
Если бы жизнь отдельного человека при переходе от одного возраста
к другому была бы вполне известна ему, ему незачем бы было жить. То же и с жизнью человечества: если бы у него была программа той жизни, которая ожидает его при вступлении в новый возраст его, то это было бы самым верным признаком того, что оно не живет, не
движется, а толчется на месте.
В голове Кожемякина бестолково, как мошки в луче солнца, кружились мелкие серые мысли, в небе неустанно и деловито
двигались на юг странные фигуры облаков, напоминая то копну сена, охваченную синим дымом, или серебристую кучу пеньки, то огромную бородатую голову без глаз с открытым ртом и острыми ушами, стаю серых собак, вырванное с корнем дерево или изорванную шубу с длинными рукавами — один из них опустился
к земле, а
другой, вытянувшись по ветру, дымит голубым дымом, как печная труба в морозный день.
Генерал-поручик Декалонг из Челябинска, недавно освобожденного от бунтовщиков,
двинулся к Верхо-Яицкой крепости, надеясь настигнуть Пугачева еще на Белорецких заводах; но, вышед на линию, получил от верхо-яицкого коменданта, полковника Ступишина, донесение, что Пугачев идет вверх по линии от одной крепости на
другую, как в начале своего грозного появления.
Пугачев ночевал на месте сражения; на
другой день занял Дубовку и
двинулся к Царицыну.
Мы
двинулись по тротуару Малого театра по направлению
к «Щербакам», на Петровке против Кузнецкого моста. Этот трактир, в деревянном домике с антресолями, содержал старик Спиридон Степанович Щербаков, благодетель бедных актеров и
друг всех знаменитостей артистического мира. Не успели сделать двух шагов, как сзади звякнули шпоры и раздался голос...
На разном расстоянии
друг от
друга по дороге
двигались три человека, — ближайший ко мне был Эстамп, — он отступал в полуоборот
к неприятелю.
К нему бежал Варрен, за Варреном, отстав от него, спешил Босс. «Стойте!» — сказал Эстамп, целясь в последнего. Но Варрен продолжал
двигаться, хотя и тише. Эстамп дал выстрел. Варрен остановился, нагнулся и ухватился за ногу.
Никита кивнул головою. Он сидел почти впервые так близко
к Наталье, и это было до того хорошо, что не хотелось
двигаться, говорить и слушать, что говорят
другие. И когда Наталья, почему-то вздрогнув, легонько толкнула его локтем, он улыбнулся, глядя под стол, на её колени.
Через некоторое время, когда войска наши уже
двинулись в Турцию, Брянчанинов и Чихачев опять подали вторично просьбы об отставке, но в этот раз прибегнули уже
к содействию тех родственных связей, которыми не хотели пользоваться до сей поры для
других целей.
Снова они поплыли по реке, сидя
друг против
друга. Варенька завладела вёслами и гребла торопливо, сильно; вода под лодкой недовольно журчала, маленькие волны бежали
к берегам. Ипполит Сергеевич смотрел, как навстречу лодке
двигаются берега, и чувствовал себя утомлённым всем, что он говорил и слышал за время этой прогулки.
Когда он ушел, Вавилов начал криво усмехаться и учащенно моргать глазами. Потом по щекам его покатились две крупные слезы. Они были какие-то серые, и когда скрылись в его усах, две
другие явились на их место. Тогда Вавилов ушел
к себе в комнату, стал там перед образами и так стоял долго, не молясь, не
двигаясь и не вытирая слез с своих морщинистых коричневых щек.
Философ уселся вместе с
другими в обширный кружок на вольном воздухе перед порогом кухни. Скоро баба в красном очипке высунулась из дверей, держа в обеих руках горячий горшок с галушками, и поставила его посреди готовившихся ужинать. Каждый вынул из кармана своего деревянную ложку, иные, за неимением, деревянную спичку. Как только уста стали
двигаться немного медленнее и волчий голод всего этого собрания немного утишился, многие начали разговаривать. Разговор, натурально, должен был обратиться
к умершей.
Прежде ужасные только для самих себя и несчастные в глазах соседов, новогородцы под державною рукою варяжского героя сделались ужасом и завистию
других народов; и когда Олег храбрый
двинулся с воинством
к пределам юга, все племена славянские покорялись ему с радостию, и предки ваши, товарищи его славы, едва верили своему величию.
Вот один из них, насупив брови,
двинулся к кричащему Иоанну,
другой грубо столкнул с своего плеча руку Фомы, в чем-то убеждавшего его, и
к самым прямым и прозрачным глазам его поднес огромный кулак, — и побежал Иоанн, и побежали Фома и Иаков, и все ученики, сколько ни было их здесь, оставив Иисуса, бежали.
— Подожди! — сказал он
другу. Еще раз взглянул на Иисуса, быстро, как камень, оторванный от горы,
двинулся к Иуде Искариоту и громко сказал ему с широкой и ясной приветливостью: — Вот и ты с нами, Иуда.
С благословеньем Манефы и с пожеланьями доброго пути ото всех обительских стариц
двинулись из обители повозки и переехали одна за
другою Каменный Вражек, направляясь
к окружавшему Комаровский скит лесу.
В то же время по крутому спуску
к реке Казанке, из Тайницких ворот кремля,
двинулось другое шествие.
К вечеру эскадра стала на якорь, и на следующее утро началась перевозка десанта. В течение дня все войска были свезены, и часа в четыре отряд, наконец,
двинулся к назначенному месту, отстоявшему верстах в пятнадцати от пункта высадки. Дорога была неважная, и Ашанин порядочно-таки устал, шагая вместе с
другими. Лошадей ни у кого не было. Только начальник отряда, полковник de Palanca, ехал впереди на маленьком конике, остальные офицеры шли пешком.
Опять по топям, по густым рисовым полям усталый отряд
двигался к Го-Конгу. Шел день, шел
другой — и не видали ни одного анамита в опустелых, выжженных деревнях, попадавшихся на пути. Днем зной был нестерпимый, а по вечерам было сыро. Французские солдаты заболевали лихорадкой и холерой, и в два дня до ста человек были больны.
Большие волны с неумолимой настойчивостью одна за
другой двигались к берегу, стройно, бесшумно, словно на приступ, но, достигнув мелководья, вдруг приходили в ярость, вздымались на дыбы и с ревом обрушивались на намывную полосу прибоя, заливая ее белой пеной.
Духовная жизнь всегда предполагает
другое, высшее,
к чему она
движется и поднимается.
Тут уже, пренебрегая всеми условными правилами, которым безропотно подчинялись в
другое время, мы бросились всем институтом
к Монаршей Чете и, окружив ее,
двинулись вместе с нею
к выходу.
В сумерках по панели проспекта
двигалась праздничная толпа, конки, звеня и лязгая, черными громадами катились
к мосту. Проходили мужчины — в картузах, фуражках, шляпах. У всех были животные, скрыто похотливые и беспощадные в своей похотливости лица. Толпа
двигалась, одни лица сменялись
другими, и за всеми ими таилась та же прячущаяся до случая, не знающая пощады мысль о женском мясе.
Еще раз прошелся он по ней из одного угла до
другого.
К нему наискось от амвона медленно
двигалась старушка, скорее барыня, чем простого звания, в шляпе и мантилье, с желтым лицом, собранным в комочек. Шла она, — точно впала в благочестивую думу или собиралась класть земные поклоны, —
к нему боком, и как только поравнялась — беззвучно и ловко повернулась всем лицом и, не меняя ущемленной дворянской мины, проговорила сдержанно и вполголоса...
Обсуждалось предложение: колонною, всем вместе,
двинуться по Невскому
к Казанскому собору и там требовать, чтоб была отслужена панихида. В
другое время я бы сам агитировал за это. Теперь же мне очень хотелось, чтобы предложение было отвергнуто и решено было разойтись по домам. Но отлично понимал: этого не будет. Пойдут
к Казанскому собору.
Ехавшие не смотрели
друг другу в глаза. Издалека я видел, как темная масса студентов вытянулась в колонну и
двинулась по направлению
к Лиговке.
К нему, бывало, охотой
двинутся. Табор-от в поле останется, а князь Алексей Юрьич с большими господами, с шляхетством, с знакомцами,
к Петру Алексеичу в Махалиху, а всего поедет человек двадцать, не больше. Петр Алексеич примет гостей благодушно, выйдет из дома на костылях и сядет с князем рядышком на крылечке.
Другие одаль — и ни гугу.
Наш поезд
двинулся. В студеных солдатских вагонах не слышно было обычных песен, все жались
друг к другу в своих холодных шинелях, с мрачными, посинелыми лицами. А мимо двигавшегося поезда мелькали огромные кубы дров; на запасных путях стояли ряды вагонов-теплушек; но их теперь по закону тоже не полагалось давать.
34-й Донской казачий полк,
к которому был прикомандирован отставной корнет Николай Герасимович Савин и в котором он командовал полусотней, перешел вместе с
другими частями 9-го армейского корпуса Дунай под Систовом в конце июня и
двинулся по направлению
к Никополю.
К закускам табуном
двинулись, графины один
другого пузастее, разноцветным зельем отливают.
Очень интересно, что в то время как «темные» — Ставрогин, Версилов, Иван Карамазов разгадываются,
к ним все
движется, «светлые» — Мышкин, Алеша сами разгадывают
других, от них идет движение ко всем.
В это время переводчик Варфоломей
двигался, как маятник, то подойдет с одной стороны
к Антону — не увидел, то с
другой — и тут не заметил. Наконец стал возле уха его и зажурчал над ним так, что молодой человек вздрогнул.
По объявлении войны, когда сделаны были военные распоряжения и русские войска
двинулись к прусской границе, вдруг получено было известие о полном поражении Пруссии. Обстоятельство, неприятное само по себе, было для нас тем более неприятным, что придавало делу
другой оборот. Не отказываясь от войны с Наполеоном, русские из союзников должны были обратиться в главных деятелей, и вместо того, чтобы прогнать Наполеона за Рейн, должны были заботиться о защите своих собственных границ.