Неточные совпадения
И, наконец, когда уже
гость стал
подниматься в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный
гость был уже тоже у дверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когда дверь разделяла их, а он прислушивался.
«Уж не несчастье ли какое у нас дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного
гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице; он не
поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на шею.
На другой день, с раннего утра, весь дом
поднялся на ноги — провожать
гостя.
Конечно, в голове Хины сразу блеснула мысль, что, вероятно, случилось что-нибудь неладное. Она величественно вошла в гостиную и в вопросительной позе остановилась перед
гостем, который торопливо
поднялся к ней навстречу.
Когда Привалов вошел в кабинет Бахарева, старик сидел в старинном глубоком кресле у своего письменного стола и хотел
подняться навстречу
гостю, но сейчас же бессильно опустился в свое кресло и проговорил взволнованным голосом...
Он и себя не выдавал за дворянина, не прикидывался помещиком, никогда, как говорится, «не забывался», не по первому приглашению садился и при входе нового
гостя непременно
поднимался с места, но с таким достоинством, с такой величавой приветливостью, что
гость невольно ему кланялся пониже.
Опомнившись, учитель увидел привязанного медведя, зверь начал фыркать, издали обнюхивая своего
гостя, и вдруг,
поднявшись на задние лапы, пошел на него…
Подъезжает в день бала к подъезду генерал-губернаторского дворца какой-нибудь Ванька Кулаков в белых штанах и расшитом «благотворительном» мундире «штатского генерала», входит в вестибюль, сбрасывает на руки швейцару соболью шубу и, отсалютовав с вельможной важностью треуголкой дежурящему в вестибюле участковому приставу,
поднимается по лестнице в толпе дам и почетных
гостей.
— Однако я у тебя закалякался, — объявил
гость,
поднимаясь. — Мне и спать пора… Я ведь, как воробей,
поднимаюсь вместе с зарей.
Галактион
поднялся бледный, страшный, что-то хотел ответить, но только махнул рукой и, не простившись, пошел к двери. Устенька стояла посреди комнаты. Она задыхалась от волнения и боялась расплакаться. В этот момент в гостиную вошел Тарас Семеныч. Он посмотрел на сконфуженного
гостя и на дочь и не знал, что подумать.
И
гость и хозяин молчали Луковников
поднялся, прошелся по комнате, разгладил седую бороду и проговорил как-то в упор...
— Ужо в город приеду к тебе в
гости! — крикнул ему вслед Михей Зотыч, напрасно порываясь
подняться. — Там-то не уйдешь от меня… Найдем и на тебя управу!
Старики расцеловались тут же на улице, и дальше все пошло уже честь честью.
Гость был проведен в комнату Харитона Артемьича, стряпка Аграфена бросилась ставить самовар,
поднялась радостная суета, как при покойной Анфусе Гавриловне.
Лебедев, чуть не доведший некоторых из слушателей до настоящего негодования (надо заметить, что бутылки всё время не переставали откупориваться), неожиданным заключением своей речи насчет закусочки примирил с собой тотчас же всех противников. Сам он называл такое заключение «ловким, адвокатским оборотом дела». Веселый смех
поднялся опять,
гости оживились; все встали из-за стола, чтобы расправить члены и пройтись по террасе. Только Келлер остался недоволен речью Лебедева и был в чрезвычайном волнении.
— Ну, брат, мне некогда, — остановил он
гостя,
поднимаясь. — У нас сейчас смывка… Вот объездной с кружкой едет.
— Пойдем теперь за стол, так
гость будешь, — говорила старуха,
поднимаясь с лавки. — Таисьюшка, уж ты похлопочи, а наша-то Дарья не сумеет ничего сделать. Простая баба, не с кого и взыскивать…
Слышно было, как переминалась с ноги на ногу застоявшаяся у крыльца лошадь да как в кухне
поднималась бабья трескотня: у Домнушки сидела в
гостях шинкарка Рачителиха, красивая и хитрая баба, потом испитая старуха, надрывавшаяся от кашля, — мать Катри, заводская дурочка Парасковея-Пятница и еще какие-то звонкоголосые заводские бабенки.
Дорога из Мурмосского завода проходила широкою улицей по всему Туляцкому концу, спускалась на поемный луг, где разлилась бойкая горная речонка Култым, и круто
поднималась в гору прямо к господскому дому, который лицом выдвинулся к фабрике. Всю эту дорогу отлично было видно только из сарайной, где в критических случаях и устраивался сторожевой пункт. Караулили
гостей или казачок Тишка, или Катря.
Появление Груздева в сарайной разбудило первым исправника, который крепко обругал раннего
гостя, перевернулся на другой бок, попытался было заснуть, но сон был «переломлен», и ничего не оставалось, как
подняться и еще раз обругать долгоспинника.
Оставив с Нюрочкой горничную Катрю, Петр Елисеич вернулся к
гостям. Радостный день был для него испорчен этим эпизодом: в душе
поднялись старые воспоминания. Иван Семеныч старался не смотреть на него.
Первый момент свидания вышел довольно натянутым, как Голиковский ни старался занять
гостя. Лука Назарыч как-то все ежился, точно ему было холодно, и только кряхтел, хмуря седые брови. Наконец, он
поднялся, застегнул сюртук на все пуговицы и проговорил...
Кроме того, иногда самым неожиданным образом заходили такие жаркие и такие бесконечные споры, что Петр Лукич прекращал их,
поднимаясь со свечою в руке и провозглашая: «любезные мои
гости! жалея ваше бесценное для вас здоровье, никак не смею вас более удерживать», — и все расходились.
Гости потом еще весьма недолгое время просидели у Живиных; сначала Мари взглянула на Вихрова, тот понял ее — и они сейчас же
поднялись. При прощании, когда Живин говорил Вихрову, что он на днях же будет в Воздвиженском, Юлия молчала как рыба.
— Чем обязан вашему посещению, господа? — спрашивал Лаптев,
поднимаясь навстречу
гостям.
— Законы статистики везде одинаковы, — продолжал Николай Петрович солидно. — Утром, например,
гостей бывает меньше, потому что публика еще исправна; но чем больше солнце
поднимается к зениту, тем наплыв делается сильнее. И, наконец, ночью, по выходе из театров — это почти целая оргия!
Обозный офицер, как будто пойманный на воровстве, весь покоробился, увидав
гостя, и, собирая деньги, не
поднимаясь, поклонился.
И с этим Препотенский
поднялся с своего места и торопливо вышел.
Гостю и в голову не приходило, какие смелые мысли родились и зрели в эту минуту в отчаянной голове Варнавы; а благосклонный читатель узнает об этом из следующей главы.
— Наконец-то!.. — закричал Шабалин,
поднимаясь навстречу остановившемуся в дверях
гостю. — Ну, Гордей Евстратыч, признаюсь, выкинул ты отчаянную штуку… Вот от кого не ожидал-то! Господа, рекомендую: будущий наш золотопромышленник, Гордей Евстратыч Брагин.
На другое утро она
поднялась, однако ж, прежде чем дедушка Кондратий выгнал свое стадо, и, несмотря на убеждения родственников, приглашавших ее
погостить еще денек в Сосновке, суетливо поплелась домой.
— С какою же целью?» Справившись у повстречавшегося слуги и узнав, что Марья Александровна была в деревне и привезла с собою Афанасия Матвеича, в белом галстухе, и что князь уже проснулся, но еще не выходил вниз к
гостям, Павел Александрович, не говоря ни слова,
поднялся наверх к дядюшке.
Наступает молчание. Я
поднимаюсь и жду, когда уйдет
гость, а он стоит, смотрит на окно, теребит свою бородку и думает. Становится скучно.
Однажды после обеда, когда я с книгой в руках лежал в своем уголке, послышался грохот подъехавшего к конторе экипажа. Не успел я
подняться навстречу подъехавшим
гостям, как в дверях показался небольшого роста господин в черной фрачной паре, смятой сорочке, без галстуха и с фуражкой на затылке.
Вскоре после чая граф уехал, а вслед за ним
поднялись и прочие
гости, глубоко обиженные невниманием Сапеги и предпочтением, которое оказал он Анне Павловне.
— Здорово, брат, — сказал хозяин, не
поднимаясь с дивана и протягивая свою огромную руку
гостю.
— Чёрт бы взял этих
гостей! — пробормотал Петр Дмитрич,
поднимаясь. — Ты не должна была ездить сегодня на остров! — крикнул он. — И как это я, дурак, не остановил тебя? Господи, боже мой!
— Ой, ли́шенько! — сказал как будто испуганный женский голос, и худощавое молодое лицо с черными глазами вдруг
поднялось над заплотом. Лицо было смугло, голова повязана по-малорусски «кичкою», глаза быстрые, живые и несколько дикие смотрели с выражением любопытства и испуга. Было ясно, что женщина, застигнутая врасплох появлением незнакомых людей, нарочно притаилась под плетнем в надежде укрыться от непрошеных
гостей.
Дмитревский едва мог
подняться с кресел: Степан вместе со слугой Дмитревского повели его под руки; Шушерин, забыв свою мнимую болезнь и холодную погоду, схватил свечу и в одном фланелевом шлафроке побежал проводить знаменитого
гостя и сам усадил его в карету.
Поднялась суматоха. Дамы с пылкой стремительностью целовали хозяйку, мужчины жирными губами лобызали у нее руку и тискали руку доктора. Большая часть
гостей вышла в гостиную к картам, но несколько человек осталось в столовой допивать коньяк и пиво. Через несколько минут они запели фальшиво и в унисон «Не осенний мелкий дождичек», и каждый обеими руками управлял хором. Этим промежутком мы с лесничим воспользовались и ушли, как нас ни задерживал добрейший Петр Власович.
Утром он забывал поздороваться, вечером — проститься, и когда жена подставляла свою руку, а дочь Зизи — свой гладкий лоб, он как-то не понимал, что нужно делать с рукой и гладким лбом. Когда являлись к завтраку
гости, вице-губернатор с женой или Козлов, то он не
поднимался к ним навстречу, не делал обрадованного лица, а спокойно продолжал есть. И, кончив еду, не спрашивал у Марии Петровны позволения встать, а просто вставал и уходил.
Отстегнул приехавший
гость фартук,
поднялся с груды подушек в ситцевых чехлах и тихонько вылез из кибитки.
— Ну,
гость дорогой, не пора ль и на покой? —
поднимаясь с места, молвила Манефа. — Выкушай посошок… Милости прошу… А там в задней келье ужинать тебе подадут.
Но вот
поднялся с места советник губернского правления, г. Богоявисенский, обвел все общество маслено-заискивающими взорами, как бы прося себе снисходительного внимания, и наконец остановил эти взоры на блистательном
госте, с какою-то сладостно-восторженною почтительностью.
Гостей провели по корвету, затем, когда все
поднялись наверх, пробили артиллерийскую тревогу, чтобы показать, как военное судно быстро приготовляется к бою, и потом повели в капитанскую каюту, где был накрыт стол, на котором стояло множество бутылок, видимо обрадовавших племянника, дядю и руководителя внешней и внутренней политикой Гавайского королевства.
Княгиня
поднялась и с гримасой, похожей на официальную улыбку, объявила
гостям, что у Оли болит голова, что она просит извинить и т. д.
Гости изъявили сожаление, наскоро поужинали и начали разъезжаться.
После каждого блюда, заедаемого по обыкновению лавашами и чади [Чади — густая каша кусками вместо хлеба.] или солоноварным вкусным квели, деда
поднимался с места и с полной чашей в руке восхвалял того или другого
гостя. Вина как верующий магометанин он не пил, и каждый раз передавал свой кубок кому-либо из почетнейших
гостей.
Квартира его занимала целый флигелек с подъездом на переулок, выкрашенный в желтоватую краску. Окна
поднимались от тротуара на добрых два аршина. По лесенке заново выштукатуренных сеней шел красивый половик. Вторая дверь была обита светло-зеленым сукном с медными бляшками. Передняя так и блистала чистотой. Докладывать о
госте ходил мальчик в сером полуфрачке. В этих подробностях обстановки Иван Алексеевич узнавал франтоватость своего приятеля.
— Памфалон, смехотворный Памфалон! скорей
поднимайся и иди с нами. Мы бежали впотьмах бегом за тобою от нашей гетеры… Спеши скорей, у нас полон грот и аллеи богатых
гостей из Коринфа. Бери с собой кольца, и струны, и Акру, и птицу. Ты нынче в ночь можешь много заработать за свое смехотворство и хоть немножко вернешь свою большую потерю.
Подъемный мост спускался лишь при звуке трубы подъезжавших путников и снова
поднимался, скрипя своими ржавыми цепями, впустив в ворота ожидаемого или нежданного
гостя.
Часа два спустя молодой Суворов вернулся, о чем было доложено Василию Ивановичу, а последний сообщил это известие генералу Ганнибалу. Тот, верный своему обещанию,
поднялся наверх и застал мальчика снова лежащим на полу и углубленным в книгу и карты. Он не слыхал, как вошел нежданный
гость.
Из экипажей выходили
гости и,
поднявшись на несколько ступеней крыльца, отряхивались в сенях от снега и входили в приемную светлицу, истово крестясь на передний угол и кланяясь хозяину и
гостям.