Неточные совпадения
Дойдя по узкой тропинке до нескошенной полянки, покрытой с одной стороны сплошной яркой Иван-да-Марьей, среди которой часто разрослись темнозеленые, высокие кусты чемерицы, Левин поместил своих
гостей в
густой свежей тени молодых осинок, на скамейке и обрубках, нарочно приготовленных для посетителей пчельника, боящихся пчел, а сам пошел на осек, чтобы принести детям и большим хлеба, огурцов и свежего меда.
Явился низенький человек, с умеренным брюшком, с белым лицом, румяными щеками и лысиной, которую с затылка, как бахрома, окружали черные
густые волосы. Лысина была кругла, чиста и так лоснилась, как будто была выточена из слоновой кости. Лицо
гостя отличалось заботливо-внимательным ко всему, на что он ни глядел, выражением, сдержанностью во взгляде, умеренностью в улыбке и скромно-официальным приличием.
«Что бы у ней такое?» — пробормотал Ракитин, вводя Алешу за руку в гостиную. Грушенька стояла у дивана как бы все еще в испуге.
Густая прядь темно-русой косы ее выбилась вдруг из-под наколки и упала на ее правое плечо, но она не заметила и не поправила, пока не вгляделась в
гостей и не узнала их.
Гости ушли; мы остались вдвоем, сели друг противу друга и молча закурили трубки. Сильвио был озабочен; не было уже и следов его судорожной веселости. Мрачная бледность, сверкающие глаза и
густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола. Прошло несколько минут, и Сильвио прервал молчание.
Гости торговые,
Шапки бобровые,
Затылки толстые,
Бороды
густые,
Кошели тугие.
Зал
гудел, как муравейник. Готовились к молебну. Духовенство надевало златотканые ризы. Тишина. Тихо входят мундирные и фрачные
гости. За ними — долгополые сюртуки именитых таганских купцов, опоздавших к началу.
Улучив момент, Макар вырвался, и свалка закипела с новым ожесточением. «Катай мочеганина и собаку-выкреста!» —
гудела уже вся толпа. Едва ли ушли бы живыми из этого побоища незваные
гости, если бы не подоспел на выручку остервенившийся инок Кирилл.
В приемных комнатах господского дома в выжидательном молчании сидели старшие служащие. В громадной зале был сервирован стол для обеда, а на хорах
гудела разноязычная толпа приезжих музыкантов, приготовившихся встретить
гостей торжественным тушем.
Этот серьезный разговор как раз происходил перед самым балом, когда Евгений Константиныч, одетый, завитой и надушенный, был уже совсем готов показаться в приемных залах господского дома, где с подавленным шорохом
гудела и переливалась цветочная живая человеческая масса. Перед самым выходом к
гостям генерал конфиденциально сообщил Прейну, что Нине Леонтьевне что-то сегодня нездоровится.
Потом все они сели пить чай, разговаривали спокойно, но тихонько и осторожно. И на улице стало тихо, колокол уже не
гудел. Два дня они таинственно шептались, ходили куда-то, к ним тоже являлись
гости и что-то подробно рассказывали. Я очень старался понять — что случилось? Но хозяева прятали газету от меня, а когда я спросил Сидора — за что убили царя, он тихонько ответил...
— А вы, Николай Матвеич, не обижайте
гостя! — раздался чей-то
густой и недовольный голос.
В 1818 году, ровно через шесть лет после нашествия французов, в один прекрасный майский вечер, в
густой липовой роще, под тению ветвистой черемухи, отдыхал после продолжительной прогулки с
гостями своими помещик села Утешина.
Бродили по подсохшему саду, когда среди голых кустов показалась велосипедная шапочка и черная борода неприятного
гостя и
загудел издалека его глухой, словно из-под земли, ворчащий бас; и сам Саша с видимой холодностью пожал ему руку.
Минуту, кажется, трудно было улучить такую, когда б у него не была в
гостях какая-нибудь женщина, и все это были женщины комильфотные — «дамы сильных страстей и
густых вуалей».
Улыбаясь, что-то бормоча себе под нос, немного недоумевая, но во всяком случае почти совершенно примиренный с людьми и судьбою, начал пробираться герой наш куда-то сквозь
густую массу
гостей.
Москва, еще полная
гостей, съехавшихся на коронацию из целой России, Петербурга и Европы, страшно
гудела в тишине темной ночи, охватившей ее сорокаверстный Камер-коллежский вал.
У старогородского городничего Порохонцева был именинный пирог, и по этому случаю были
гости: два купца из богатых, чиновники и из духовенства: среброкудрый протоиерей Савелий Туберозов, маленький, кроткий, паче всех человек, отец Бенефисов и непомерный дьякон Ахилла. Все, и хозяева и
гости, сидели, ели, пили и потом, отпав от стола, зажужжали. В зале стоял шумный говор и ходили
густые облака табачного дыма. В это время хозяин случайно глянул в окно и, оборотясь к жене, воскликнул...
Бал уже начался;
гостей собралось довольно много, и доморощенный оркестр трещал,
гудел и взвизгивал на хорах, когда семейство Ипатовых вместе с Владимиром Сергеичем вступило в залу акилинского дома.
Пока мы ели, в крошечную залу набралась
густая толпа гусятинских обывателей, созерцавших с откровенным любопытством чужеземных
гостей.
Гость лениво взглянул на меня, потом встал с дивана, плюнул сквозь зубы, как умеют плевать только великорусские мещане да семинаристы, и проговорил
густым басом: «Нет».
И томился тоской Михайло Васильич, поглядывая на плававшие в воздухе длинные пряди тенетника и на стоявшие
густыми столбами над хлебом и покосами толкунцы [Толкунцы, или толкачи, — рои мошек.]. Тянуло его к сетям да к дудочкам — хоть бы разок полежать в озимях до Нефедова дня… Да что поделаешь с своеобычным приятелем? Хоть волком вой, а
гости́ до трех ден у Чапурина.
Обойдя все церкви и кельи иноков, игумен повел
гостя на конный и скотный дворы, на пчельник и везде показал ему монастырское свое хозяйство. Потом пошли на реку Керженец, и там послушники занесли бредень для ловли рыбы к ужину. Потом повел его игумен в монастырский лес; когда ж они воротились в игуменские кельи, там их ожидал самовар и блюдо свежей малины с
густыми сливками и все-таки с «виноградненьким».
Князю Мышкину Достоевского мучительно чужд и недоступен «вечный праздник природы». Как незваный
гость, «всему чужой и выкидыш», тоскливо стоит он в стороне и не в силах отозваться душою на ликование жизни. Для Толстого же этот праздник — свой, родной. Он рвется в самую его
гущу, как ласточка в воздух.
Она вышла к нему через несколько минут и не успели они повидаться, как вдруг кто-то позвонил, и прежде чем хозяйка и
гость могли сообразить, кто бы мог быть этим посетителем,
густой бас, осведомлявшийся об Александре Ивановне, выдал майора Форова.
Полуобнаженные женщины в длинных рубахах, с расстегнутыми воротниками и лицами, размазанными мелом, кирпичом и сажей;
густой желто-сизый дым пылающих головней и красных угольев, светящих из чугунков и корчажек, с которыми огромная толпа мужиков ворвалась в дом, и среди этого дыма коровий череп на шесте, неизвестно для чего сюда попавший, и тощая вдова в саване и с глазами без век; а на земле труп с распростертыми окоченевшими руками, и тут же суетящиеся и не знающие, что делать,
гости.
После каждого блюда, заедаемого по обыкновению лавашами и чади [Чади —
густая каша кусками вместо хлеба.] или солоноварным вкусным квели, деда поднимался с места и с полной чашей в руке восхвалял того или другого
гостя. Вина как верующий магометанин он не пил, и каждый раз передавал свой кубок кому-либо из почетнейших
гостей.
— Можешь идти, — оттянул
густым басом становой в сторону посыльного и еще раз движением правой руки пригласил
гостя на диван.
Представьте себе маленькую, стриженую головку с
густыми низко нависшими бровями, с птичьим носом, с длинными седыми усами и с широким ртом, из которого торчит длинный черешневый чубук; головка эта неумело приклеена к тощему горбатому туловищу, одетому в фантастический костюм: в куцую красную куртку и в широкие ярко-голубые шаровары; ходила эта фигура, расставя ноги и шаркая туфлями, говорила, не вынимая изо рта чубука, а держала себя с чисто армянским достоинством: не улыбалась, пучила глаза и старалась обращать на своих
гостей как можно меньше внимания.
Только что пьяницы пропели покойнику вечную память, как вдруг с темного надворья в окно кабака раздался сильный удар, глянула чья-то страшная рожа, — и оробевший целовальник в ту же минуту задул огонь и вытолкал своих
гостей взашей на темную улицу. Приятели очутились по колено в грязи и в одно мгновение потеряли друг друга среди
густого и скользкого осеннего тумана, в который бедный Сафроныч погрузился, как муха в мыльную пену, и окончательно обезумел.
Голова у ней все сильнее разбаливалась, но она продолжала принимать
гостей, перешла из будуара в гостиную и села на диван, говорила очень мало, всем улыбалась. Перед ней мелькали женские и мужские лица, некоторые мужчины подходили к руке, приехал и старичок губернатор, и до шести часов в гостиной
гудел разговор, кажется, подавали чай. Чувствовалось большое возбуждение… Незадолго до обеда явился Александр Ильич, тоже в мундире… Она помнит, как в тумане, что он ее поцеловал, пожал руку и сказал...
Они и без
гостей, и при
гостях происходили в девичьей. Там на большом белом липовом столе, накрытом простою, но ослепительной белизны скатертью, в изобилии подавались: творог с
густыми сливками, пироги и ватрушки, яичницы разные, молочные, глазунья и прочее, молочная каша и тому подобное.
И
гости, из Коминтерна пели — каждый на своем языке. Плечистый великан-немец стоял сзади Лельки, она слышала над самым ухом его крепкий,
густой голос...
Без
гостей, у себя, в устроенной ей матерью уютненькой, убранной как игрушечка комнате с окнами, выходящими в
густой сад, где летом цветущая сирень и яблони лили аромат в открытые окна, а зимой блестели освещаемые солнцем, покрытые инеем деревья, княжна Людмила по целым часам проводила со своей «милой Таней», рисовала перед ней свои девичьи мечты, раскрывая свое сердце и душу.
Не было зова новым
гостям, не было и отказа; но без того и другого вошли они в избу. Это были русские раскольники. Впереди брел сутуловатый старичок; в глазах его из-под
густых седых бровей просвечивала радость. За ним следовал чернец с ужимками смирения. Трое суровых мужиков, при топорах и фонаре за поясом, остановились у двери.