Неточные совпадения
Анна Андреевна. Послушай, Осип, а как
барин твой там, в мундире
ходит, или…
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас,
господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они
ходят по-домашнему.
Влас наземь опускается.
«Что так?» — спросили странники.
— Да отдохну пока!
Теперь не скоро князюшка
Сойдет с коня любимого!
С тех пор, как слух
прошел,
Что воля нам готовится,
У князя речь одна:
Что мужику у
баринаДо светопреставления
Зажату быть в горсти!..
— Ай
барин! не прогневался,
Разумная головушка!
(Сказал ему Яким.)
Разумной-то головушке
Как не понять крестьянина?
А свиньи
ходят по́ земи —
Не видят неба век!..
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано.
Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с
господами.
Вронский снял с своей головы мягкую с большими полями шляпу и отер платком потный лоб и отпущенные до половины ушей волосы, зачесанные назад и закрывавшие его лысину. И, взглянув рассеянно на стоявшего еще и приглядывавшегося к нему
господина, он хотел
пройти.
— Вот смерть-то ужасная! — сказал какой-то
господин,
проходя мимо. — Говорят, на два куска.
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу
господина, что оставил его истекать кровью и убежал за помощью. Через час Варя, жена брата, приехала и с помощью трех явившихся докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого на постель и осталась у него
ходить за ним.
Сама она несколько раз
ходила в свой нумер, не обращая внимания на проходивших ей навстречу
господ, доставала и приносила простыни, наволочки, полотенцы, рубашки.
Какие-то два
господина с огнем папирос во рту
прошли мимо ее.
— Нет, вы не так приняли дело: шипучего мы сами поставим, — сказал председатель, — это наша обязанность, наш долг. Вы у нас гость: нам должно угощать. Знаете ли что,
господа! Покамест что, а мы вот как сделаем: отправимтесь-ка все, так как есть, к полицеймейстеру; он у нас чудотворец: ему стоит только мигнуть,
проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы, знаете ли, так закусим! да при этой оказии и в вистишку.
— Слышь, мужика Кошкарев
барин одел, говорят, как немца: поодаль и не распознаешь, — выступает по-журавлиному, как немец. И на бабе не то чтобы платок, как бывает, пирогом или кокошник на голове, а немецкий капор такой, как немки
ходят, знашь, в капорах, — так капор называется, знашь, капор. Немецкий такой капор.
— Позвольте,
господа, позвольте; не теснитесь, дайте
пройти! — говорил он, пробираясь сквозь толпу, — и сделайте одолжение, не угрожайте; уверяю вас, что ничего не будет, ничего не сделаете, не робкого десятка-с, а, напротив, вы же,
господа, ответите, что насилием прикрыли уголовное дело.
— Ты
барин! — говорили ему. — Тебе ли было с топором
ходить; не барское вовсе дело.
Извозчики все повеселели, скачут по улицам, кричат друг другу: «
Барин приехал,
барин приехал…» Половые в трактирах тоже сияют, выбегают на улицу, из трактира в трактир перекликаются: «
Барин приехал,
барин приехал!» Цыгане с ума
сошли, все вдруг галдят, машут руками.
— Эй,
барин,
ходи веселей! — крикнули за его спиной. Не оглядываясь, Самгин почти побежал. На разъезде было очень шумно, однако казалось, что железный шум торопится исчезнуть в холодной, всепоглощающей тишине. В коридоре вагона стояли обер-кондуктор и жандарм, дверь в купе заткнул собою поручик Трифонов.
— А — как же? Тут — женщина скромного вида
ходила к Сомовой, Никонова как будто. Потом
господин Суслов и вообще… Знаете, Клим Иванович, вы бы как-нибудь…
— Послушайте,
господин Онуфриенко, вот уже
прошло две недели…
— Как скажете: покупать землю, выходить на отруба, али — ждать? Ежели — ждать, мироеды все расхватают. Тут — человек
ходит, уговаривает: стряхивайте
господ с земли, громите их! Я, говорит, анархист. Громить — просто. В Майдане у Черкасовых — усадьбу сожгли, скот перерезали, вообще — чисто! Пришла пехота, человек сорок резервного батальона, троих мужиков застрелили, четырнадцать выпороли, баб тоже. Толку в этом — нет.
— Да! — говорил Захар. — У меня-то, слава Богу!
барин столбовой; приятели-то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит с собой: иной придет да и настоится в прихожей…
Ходят всё сочинители…
— Не вникнул, так слушай, да и разбери, можно переезжать или нет. Что значит переехать? Это значит:
барин уйди на целый день да так одетый с утра и
ходи…
Захар не старался изменить не только данного ему Богом образа, но и своего костюма, в котором
ходил в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что в этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание ливреи, которую он носил некогда, провожая покойных
господ в церковь или в гости; а ливрея в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства дома Обломовых.
Ему страсть хочется взбежать на огибавшую весь дом висячую галерею, чтоб посмотреть оттуда на речку; но галерея ветха, чуть-чуть держится, и по ней дозволяется
ходить только «людям», а
господа не
ходят.
Утешься, добрая мать: твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с плеч работу, как иго; там
барин не встает с зарей и не
ходит по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
Он
барин, он сияет, блещет! Притом он так добр: как мягко он
ходит, делает движения, дотронется до руки — как бархат, а тронет, бывало, рукой муж, как ударит! И глядит он и говорит так же мягко, с такой добротой…
— Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно на постоялом дворе, а еще
барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и
ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
Обломов долго не мог успокоиться; он ложился, вставал,
ходил по комнате и опять ложился. Он в низведении себя Захаром до степени других видел нарушение прав своих на исключительное предпочтение Захаром особы
барина всем и каждому.
— Ну, девки, покажу я вам диковинку! — сказал он, плюнув сквозь зубы в сторону, — пойдемте, Пелагея Петровна, к
барину, к Борису Павловичу, в щелку посмотреть; в тиатр не надо
ходить: как он там «девствует»!..
Теперь вникните:
проходит четвертый
господин и желает определить характер всех нас троих, вместе с раздавленным, в смысле практичности и основательности…
Я не знаю, жена ли вы ему, но знайте, что этот
господин вырезает газетные объявления, где на последние деньги публикуются гувернантки и учительницы, и
ходит по этим несчастным, отыскивая бесчестной поживы и втягивая их в беду деньгами.
И многие годы
проходят так, и многие сотни уходят «куда-то» у
барина, хотя денег, по-видимому, не бросают.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком
ходил.
Как только узнали, что
барин просящим дает деньги, толпы народа, преимущественно баб, стали
ходить к нему изо всей округи, выпрашивая помощи.
Когда девушка стала подходить к
барину, она сначала умерила ход и перешла с бега на шаг, поровнявшись же с ним, остановилась и, размахнувшись назад головой, поклонилась ему, и только когда он
прошел, пошла с петухом дальше.
— Нет, уж меня увольте,
господа, — взмолился Половодов, поднимаясь с места. — Слуга покорный… Да это можно с ума
сойти! Сергей Александрыч, пощадите свою голову!
— Нуждался в десяти рублях и заложил пистолеты у Перхотина, потом
ходил к Хохлаковой за тремя тысячами, а та не дала, и проч., и всякая эта всячина, — резко прервал Митя, — да, вот,
господа, нуждался, а тут вдруг тысячи появились, а? Знаете,
господа, ведь вы оба теперь трусите: а что как не скажет, откуда взял? Так и есть: не скажу,
господа, угадали, не узнаете, — отчеканил вдруг Митя с чрезвычайною решимостью. Следователи капельку помолчали.
Господин Ракитин
сошел со сцены несколько подсаленный.
— Я сделал вам страшное признание, — мрачно заключил он. — Оцените же его,
господа. Да мало того, мало оценить, не оцените, а цените его, а если нет, если и это
пройдет мимо ваших душ, то тогда уже вы прямо не уважаете меня,
господа, вот что я вам говорю, и я умру от стыда, что признался таким, как вы! О, я застрелюсь! Да я уже вижу, вижу, что вы мне не верите! Как, так вы и это хотите записывать? — вскричал он уже в испуге.
Прежде я все детство и юность мою рад был корму свиней, а теперь
сошла и на меня благодать, умираю во
Господе!» — «Да, да, Ришар, умри во
Господе, ты пролил кровь и должен умереть во
Господе.
— Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет был во аде. Пострадать хочу. Приму страдание и жить начну. Неправдой свет
пройдешь, да назад не воротишься. Теперь не только ближнего моего, но и детей моих любить не смею. Господи, да ведь поймут же дети, может быть, чего стоило мне страдание мое, и не осудят меня!
Господь не в силе, а в правде.
Вот достигли эшафота: «Умри, брат наш, — кричат Ришару, — умри во
Господе, ибо и на тебя
сошла благодать!» И вот покрытого поцелуями братьев брата Ришара втащили на эшафот, положили на гильотину и оттяпали-таки ему по-братски голову за то, что и на него
сошла благодать.
И вот, замыслив убийство, он заранее сообщает другому лицу — и к тому же в высочайшей степени заинтересованному лицу, именно подсудимому, — все обстоятельства о деньгах и знаках: где лежит пакет, что именно на пакете написано, чем он обернут, а главное, главное сообщает про эти «знаки», которыми к
барину можно
пройти.
И вот восходит к Богу диавол вместе с сынами Божьими и говорит
Господу, что
прошел по всей земле и под землею.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у
Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками
пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Лодка Хей-ба-тоу могла останавливаться только в устьях таких рек, которые не имели
бара и где была хоть небольшая заводь. Река Бабкова достоинствами этими не отличалась, и потому Хей-ба-тоу
прошел ее мимо с намерением остановиться около мыса Сосунова.
— А в Москву
сходил, к
барину.
Калиныч (как узнал я после) каждый день
ходил с
барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устроивал шалаши, бегал за дрожками; без него г-н Полутыкин шагу ступить не мог.
Смотрят мужики — что за диво! —
ходит барин в плисовых панталонах, словно кучер, а сапожки обул с оторочкой; рубаху красную надел и кафтан тоже кучерской; бороду отпустил, а на голове така шапонька мудреная, и лицо такое мудреное, — пьян, не пьян, а и не в своем уме.
— Барин-то, кажется, заснул, — промолвил Ермолай после небольшого молчания. — Ты к лекарю не
ходи, Арина: хуже будет.
— Что же ты, за священником по крайней мере
сходил? Исповедался твой
барин? Причастился?