Неточные совпадения
Голоса людей зазвучали громче, двое подошли к
полицейскому, наклонились над ним.
Все это было не страшно, но, когда крик и свист примолкли, стало страшней. Кто-то заговорил певуче, как бы читая псалтырь над покойником, и этот
голос, укрощая шум, создал тишину, от которой и стало страшно. Десятки глаз разглядывали
полицейского, сидевшего на лошади, как существо необыкновенное, невиданное. Молодой парень, без шапки, черноволосый, сорвал шашку с городового, вытащил клинок из ножен и, деловито переломив его на колене, бросил под ноги лошади.
Второй
полицейский, лысый, без шапки, сидел на снегу; на ногах у него лежала боковина саней, он размахивал рукой без перчатки и кисти, — из руки брызгала кровь, — другой рукой закрывал лицо и кричал нечеловеческим
голосом, похожим на блеяние овцы.
В черной, быстро плотневшей массе очень заметны были синеватые и зеленые пальто студентов, поблескивали металлические зрачки пуговиц, кое-где, с боков толпы, мелькнуло несколько серых фигур
полицейских офицеров; впереди нестройно пели гимн и неутомимо, как
полицейский, командовал зычным
голосом рослый студент...
При Николае патриотизм превратился в что-то кнутовое,
полицейское, особенно в Петербурге, где это дикое направление окончилось, сообразно космополитическому характеру города, изобретением народного гимна по Себастиану Баху [Сперва народный гимн пели пренаивно на
голос «Cod save the King» [ «Боже, храни короля» (англ.). ] да, сверх того, его и не пели почти никогда.
От шума
голосов тяжело кружилась голова; непрерывно кричала Петровна, кричал
полицейский, посылая куда-то Валея, дед кричал...
Отворились ворота, на улицу вынесли крышку гроба с венками в красных лентах. Люди дружно сняли шляпы — точно стая черных птиц взлетела над их головами. Высокий
полицейский офицер с густыми черными усами на красном лице быстро шел в толпу, за ним, бесцеремонно расталкивая людей, шагали солдаты, громко стуча тяжелыми сапогами по камням. Офицер сказал сиплым, командующим
голосом...
— Арестовать! — крикнул
полицейский, но его
голос заглушил нестройный взрыв криков...
Тревожно носились по воздуху свистки
полицейских, раздавался грубый, командующий
голос, истерично кричали женщины, трещало дерево оград, и глухо звучал тяжелый топот ног по сухой земле.
— Извозчик, к
Полицейскому мосту! — кричит дребезжащим
голосом горбач. — Троих… двугривенный!
— Ах, леший… — тихо выговорил
полицейский, стоявший на ногах. Его товарищ поднялся с земли и, крестясь, устало, задыхающимся
голосом сказал...
Он прыгнул вперёд и побежал изо всей силы, отталкиваясь ногами от камней. Воздух свистел в его ушах, он задыхался, махал руками, бросая своё тело всё дальше вперёд, во тьму. Сзади него тяжело топали
полицейские, тонкий, тревожный свист резал воздух, и густой
голос ревел...
Было уже темно. Перед воротами
полицейской части одиноко горел фонарь. Евсей поравнялся с ним, и вдруг чей-то
голос негромко сказал...
Когда он вернулся домой, там уже сидел чернобородый
полицейский чиновник и какой-то седой старик в длинном сюртуке, а Доримедонт говорил
полицейскому командующим
голосом...
Уже через несколько дней жизни с Капитоном Ивановичем Климков ощутил в себе нечто значительное. Раньше, обращаясь к
полицейским солдатам, которые прислуживали в канцелярии, он говорил с ними тихо и почтительно, а теперь — строгим
голосом подзывал к себе старика Бутенко и сердито говорил...
— Ладно она их приклеила… — слышался
голос Гаврилы Ивановича. — Диво бы еще Кривополов или Дружков, а то и Глеб Клементич туда же… Да и наш-то хорош тоже, нечего сказать. Хотели суды судить с тем, с дьяволом, а заместо того цельный день проклажаются, и
полицейские там же прилипли.
Теркин присел на стул и откинул покрышку альбома. Позади его у стола, где сидел другой
полицейский офицер, шло разбирательство. Хриплый мужской
голос раздавался вперемежку с женским, молодым, жирным и высоким.
Она спокойным, ровным
голосом дала показание
полицейскому чиновнику о последнем своем разговоре с самоубийцей.