Неточные совпадения
В воротах с ними встретился
Лакей, какой-то буркою
Прикрытый: «Вам кого?
Помещик за границею,
А управитель при смерти!..» —
И спину показал.
Крестьяне наши прыснули:
По всей спине дворового
Был нарисован лев.
«Ну, штука!» Долго спорили,
Что за наряд диковинный,
Пока Пахом догадливый
Загадки не решил:
«Холуй хитер: стащит ковер,
В ковре дыру проделает,
В дыру просунет
головуДа и гуляет так...
Крестьяне сняли шапочки.
Низенько поклонилися,
Повыстроились в ряд
И мерину саврасому
Загородили путь.
Священник поднял
голову,
Глядел, глазами спрашивал:
Чего они хотят?
Не ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника народ!
Крестьянам показалося,
Как вышли на пригорочек,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что
голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по площади
И к вечеру покинули
Бурливое село…
Крестьяне разом глянули
И над водой увидели
Две
головы: мужицкую.
Красивыми ресницами
Моргнула Тимофеевна,
Поспешно приклонилася
Ко стогу
головой.
Крестьяне мялись, мешкали.
Шептались. «Ну, хозяюшка!
Что скажешь нам еще...
Когда Николай Петрович размежевался с своими
крестьянами, ему пришлось отвести под новую усадьбу десятины четыре совершенно ровного и
голого поля.
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув на синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с
крестьянами села Пожога», закрыл глаза и долго сидел, точно погружаясь во тьму, видя в ней жирное тело с растрепанной серой
головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
— К вам, — неумолимо сказал дворник, человек мрачный и не похожий на
крестьянина. Самгин вышел в переднюю, там стоял, прислонясь к стене, кто-то в белой чалме на
голове, в бесформенном костюме.
Кутузов, со стаканом вина в руке, смеялся, закинув
голову, выгнув кадык, и под его фальшивой бородой Клим видел настоящую. Кутузов сказал, должно быть, что-то очень раздражившее людей, на него кричали несколько человек сразу и громче всех — человек, одетый
крестьянином.
Но минутами его уверенность в конце тревожных событий исчезала, как луна в облаках, он вспоминал «господ», которые с восторгом поднимали «Дубинушку» над своими
головами; явилась мысль, кого могут послать в Государственную думу булочники, метавшие с крыши кирпичи в казаков, этот рабочий народ, вывалившийся на улицы Москвы и никем не руководимый,
крестьяне, разрушающие помещичьи хозяйства?
Он лег на спину и заложил обе руки под
голову. Илья Ильич занялся разработкою плана имения. Он быстро пробежал в уме несколько серьезных, коренных статей об оброке, о запашке, придумал новую меру, построже, против лени и бродяжничества
крестьян и перешел к устройству собственного житья-бытья в деревне.
Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом с
головой, что я лежу как пень да сплю; нет, не сплю я, а думаю все крепкую думу, чтоб
крестьяне не потерпели ни в чем нужды, чтоб не позавидовали чужим, чтоб не плакались на меня Господу Богу на Страшном суде, а молились бы да поминали меня добром.
Благообразный старец, хотя и кивал одобрительно своей красивой патриархальной
головой или встряхивал ею, хмурясь, когда другие возражали, очевидно, с большим трудом понимал то, что говорил Нехлюдов, и то только тогда, когда это же пересказывали на своем языке другие
крестьяне.
И он составил в
голове своей проект, состоящий в том, чтобы отдать землю
крестьянам в наем за ренту, а ренту признать собственностью этих же
крестьян, с тем чтобы они платили эти деньги и употребляли их на подати и на дела общественные.
Когда Нехлюдов подошел к собравшимся
крестьянам, и обнажились русые, курчавые, плешивые, седые
головы, он так смутился, что долго ничего не мог сказать.
Невдалеке от нас на поверхности спокойной воды вдруг появился какой-то предмет. Это оказалась
голова выдры, которую
крестьяне в России называют «порешней». Она имеет длинное тело (1 м 20 см), длинный хвост (40 см) и короткие ноги, круглую
голову с выразительными черными глазами, темно-бурую блестящую шерсть на спине и с боков и серебристо-серую на нижней стороне шеи и на брюхе. Когда животное двигается по суше, оно сближает передние и задние ноги, отчего тело его выгибается дугою кверху.
— Можно, — ответил Ермолай с обычной своей невозмутимостью. — Вы про здешнюю деревню сказали верно; а только в этом самом месте проживал один
крестьянин. Умнеющий! богатый! Девять лошадей имел. Сам-то он помер, и старший сын теперь всем орудует. Человек — из глупых глупый, ну, однако, отцовское добро протрясти не успел. Мы у него лошадьми раздобудемся. Прикажите, я его приведу. Братья у него, слышно, ребята шустрые… а все-таки он им
голова.
Старосты и
крестьяне теряли
голову: один требует подвод, другой сена, третий дров, каждый распоряжается, каждый посылает своих поверенных.
Матушка даже повернулась на стуле при одной мысли, как бы оно хорошо вышло. Некоторое время она молчала; вероятно, в
голове ее уже роились мечты. Купить земли — да побольше — да
крестьян без земли на своз душ пятьсот, тоже недорого, от сорока до пятидесяти рублей за душу, да и поселить их там. Земля-то новая — сколько она приплода даст! Лошадей развести, овец…
И матушка настолько прониклась этим хозяйственным афоризмом и так ловко сумела провести его на практике, что и самим
крестьянам не приходило в
голову усомниться в его справедливости.
Не говорю о том, что
крестьяне вообще поступают безжалостно с лесом, что вместо валежника и бурелома, бесполезно тлеющего, за которым надобно похлопотать, потому что он толст и тяжел,
крестьяне обыкновенно рубят на дрова молодой лес; что у старых дерев обрубают на топливо одни сучья и вершину, а
голые стволы оставляют сохнуть и гнить; что косят траву или пасут стада без всякой необходимости там, где пошли молодые лесные побеги и даже зарости.
Очень странно, что составленное мною понятие о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился в этом на опыте; даже мысль дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в
голову, когда я шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой
крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего же дела, то есть измерения земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не понимал, как и все меня окружавшие.
Это уже приходили мужики и бабы из чужих, соседних деревень и, приходя, потихоньку что-то спрашивали у вихровских
крестьян, а те утвердительно кивали им на это
головой.
Женщина с ребяческими мыслями в
голове и с пошло-старческими словами на языке; женщина, пораженная недугом институтской мечтательности и вместе с тем по уши потонувшая в мелочах самой скаредной обыденной жизни; женщина, снедаемая неутолимою жаждой приобретения и, в то же время, считающая не иначе, как по пальцам; женщина, у которой с первым ударом колокола к «достойной» выступают на глазах слезки и кончик носа неизменно краснеет и которая, во время проскомидии, считает вполне дозволенным думать:"А что, кабы у
крестьян пустошь Клинцы перебить, да потом им же перепродать?.
Началось у нас солнце красное от светлого лица божия; млад светёл месяц от грудей его; звезды частые от очей божиих; зори светлыя от риз его; буйны ветры-то — дыханье божее; тучи грозныя — думы божии; ночи темныя от опашня его! Мир-народ у нас от Адамия; от Адамовой
головы цари пошли; от мощей его князи со боярами; от колен
крестьяне православные; от того ж начался и женский пол!
— Однажды я стоял на небольшом холме, у рощи олив, охраняя деревья, потому что
крестьяне портили их, а под холмом работали двое — старик и юноша, рыли какую-то канаву. Жарко, солнце печет, как огнем, хочется быть рыбой, скучно, и, помню, я смотрел на этих людей очень сердито. В полдень они, бросив работу, достали хлеб, сыр, кувшин вина, — чёрт бы вас побрал, думаю я. Вдруг старик, ни разу не взглянувший на меня до этой поры, что-то сказал юноше, тот отрицательно тряхнул
головою, а старик крикнул...
Все
крестьяне встали с своих мест, поглядывали друг на друга, один почесывал
голову, другой пожимался; но никто не отвечал ни слова.
— Ну, Андрюша! — сказал старый
крестьянин, — слушал я, брат, тебя: не в батюшку ты пошел! Тот был мужик умный: а ты, глупая
голова, всякой нехристи веришь! Счастлив этот краснобай, что не я его возил: побывал бы он у меня в городском остроге. Эк он подъехал с каким подвохом, проклятый! Да нет, ребята! старого воробья на мякине не обманешь: ведь этот проезжий — шпион.
— Ну, нет!.. Нет!.. — заговорил Бегушев, замотав
головой и каким-то трагическим голосом. — Пусть лучше сойдет на землю огненный дождь, потоп, лопнет кора земная, но я этой курицы во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый [Курица во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый. — Имеется в виду французский король Генрих IV (1553–1610), якобы выражавший желание, чтобы у каждого французского
крестьянина была к обеду курица.], миру не желаю.
Отец мой слепо вверился Краснову, и хотя старый мельник Болтуненок и некоторые
крестьяне, разумеющие несколько мельничную постройку, исподтишка ухмылялись и покачивали
головами, но на вопросы моего отца: «Каков Краснов-то, как разумеет свое дело? нарисовал весь план на бумаге и по одному глазомеру бьет сваи, и все приходятся по своим местам!» — всегда отвечали с простодушным лукавством русских людей: «Боек, батюшка, боек.
Она слезла и подошла к окну; отворила его: ночной ветер пахнул ей на открытую потную грудь, и она, с досадой высунув
голову на улицу, повторила свои вопросы; в самом деле, буланая лошадь в хомуте и шлее стояла у ворот и возле нее человек, незнакомый ей, но с виду не старый и не
крестьянин.
Вино и брага приметно распоряжали их словами и мыслями; они приметно позволяли себе больше вольностей, чем обыкновенно, и женщины были приметно снисходительней; но оставим буйную молодежь и послушаем об чем говорили воинственные пришельцы с седобородыми старшинами? — отгадать не трудно!.. они требовали выдачи господ; а
крестьяне утверждали и клялись, что господа скрылись, бежали; увы! к несчастию казаки были об них слишком хорошего мнения! они не хотели даже слышать этого, и урядник уже поднимал свою толстую плеть над
головою старосты, и его товарищи уж произносили слово пытка; между тем некоторые из них отправились на барский двор и вскоре возвратились, таща приказчика на аркане.
Князь взял себе лучшего и пустил его по полю. Горячий конь был! Гости хвалят его стати и быстроту, князь снова скачет, но вдруг в поле выносится
крестьянин на белой лошади и обгоняет коня князя, — обгоняет и… гордо смеётся. Стыдно князю перед гостями!.. Сдвинул он сурово брови, подозвал жестом
крестьянина, и когда тот подъехал к нему, то ударом шашки князь срубил ему
голову и выстрелом из револьвера в ухо убил коня, а потом объявил о своём поступке властям. И его осудили в каторгу…
Крестьян Иванович кивнул
головою.
Влево от левых ворот в той же ограде находилась прекрасная сельская церковь, куда по воскресеньям приходили
крестьяне с женами и дочерьми в пестрых платках, со множеством живых цветов на
голове.
Но Ольга Сергеевна уже не слушает и посылает к Nicolas управляющего. Nicolas, с свойственною ему стремительностью, излагает пред управляющим целый ряд проектов, от которых тот только таращит глаза. Так, например, он предлагает устроить на селе кафе-ресторан, в котором
крестьяне могли бы иметь чисто приготовленный, дешевый и притом сытный обед (и богу бы за меня молили! мелькает при этом у него в
голове).
— Возведи ее на трон, — воскликнул он, — та же Семирамида или Екатерина Вторая! Повиновение
крестьян — образцовое… Воспитание детей — образцовое!
Голова! Мозги!
Анатоль, хранивший свято юные мечты студентского периода, хотя и удовлетворялся собственным одобрением за благородное биение сердца и искренним желанием освобождения
крестьян, тем не менее все благородные симпатии его были за Польшу, на которую он шел врагом, палачом, слугой деспотизма [Я рассказываю здесь план моей повести так, как он складывался в моей
голове.
Я посмотрел на
крестьян. Все они как-то подались
головами вперед, только Евсеич стоял, низко нагнув
голову, по своему обычаю, и слушал внимательно, не проронив ни одного слова.
Безрылов сидел на лавке, расставив широко ноги и пощелкивая пальцем одной руки по другой. Пока
крестьяне входили и занимали места, он смотрел на них внимательно и вдумчиво. Потом, окинув всю толпу холодным, презрительным взглядом, он слегка, почти незаметно покачал
головой и, усмехнувшись, обратился к Проскурову...
Тип татарской физиономии еще не истребился, но уже повыродился; никто не брил
головы, но и длинных волос никто не носил; все казались какими-то сейчас остриженными, взятыми из
крестьян в рекруты или на господский двор.
Глядя на него,
крестьяне покачивали
головами и со свойственным им безошибочным инстинктивным чутьем говорили...
Она любит изящное, доброе и благородное, но мысль поискать всего этого между
крестьянами не приходит ей в
голову.
В ненастное время и к осени грибы отдаляются от деревьев и охотнее растут по опушкам и
голым горам — на отскочихе, как выражается народ, — а в сухую и жаркую погоду грибы жмутся под тень и даже под ветви дерев, особенно елей, которые расстилают свои сучья, как лапы по земле, отчего
крестьяне и называют их лапником и рубят без пощады и без вреда дереву на всякие свои потребности; они даже утверждают, что ель лучше и скорее достигает строевой величины, если ее подходить, то есть обрубить нижние ветви.
«Ну-ка, Данило Тихоныч, погляди на мое житье-бытье, — продолжал раздумывать сам с собой Патап Максимыч. — Спознай мою силу над «моими» деревнями и не моги забирать себе в
голову, что честь мне великую делаешь, сватая за сына Настю. Нет, сватушка дорогой, сами не хуже кого другого, даром что не пишемся почетными гражданами и купцами первой гильдии, а только государственными
крестьянами».
— Куда, чай, в дом! — отозвался Чалый. — Пойдет такой богач к мужику в зятьях жить! Наш хозяин, хоть и тысячник, да все же
крестьянин. А жених-то мало того, что из старого купецкого рода, почетный гражданин. У отца у его, слышь, медалей на шее-то что навешано, в городских
головах сидел, в Питер ездил, у царя во дворце бывал. Наш-от хоть и спесив, да Снежковым на версту не будет.
В
головах Песоченского приказа сидел Михайло Васильич Скорняков, тот самый, что на именинах Аксиньи Захаровны втянулся было в затеянное Стуколовым ветлужское дело. Жил он верстах в десяти от Песочного, в приказ приезжал только по самым важным делам. Всем заправлял писарь, молодой парень из удельных же
крестьян. Обыкновенно должность писаря в удельных приказах справлялась мелкими чиновниками;
крестьяне редко на нее попадали. Одним из таких был Карп Алексеич Морковкин, писарь Песоченского удельного приказа.
С помощью маклера Алексей Трифоныч живой рукой переписал «Соболя» на свое имя, но в купцы записаться тотчас было нельзя. Надо было для того получить увольнение из удела, а в этом
голова Михайло Васильевич не властен, придется дело вести до Петербурга. Внес, впрочем, гильдию и стал
крестьянином, торгующим по свидетельству первого рода… Не купец, а почти что то же.
От
крестьян отличались только запонкой на рубахе да кружившим ихние
головы званием «барина».
Мы были совершенно беспомощны и знали о болезни, убивавшей
крестьян, только такие симптомы, что у них сначала «заболит
голова, а потом на нутре сверлит, а потом весь человек слаб сделается» и валяется, пока «потмится в лице, и дух вон».