Неточные совпадения
Кити была в особенности рада случаю побыть
с глазу на глаз
с мужем, потому что она заметила, как
тень огорчения пробежала на его так живо всё отражающем лице в ту минуту, как он вошел на террасу и спросил, о чем
говорили, и ему не ответили.
«Туда! —
говорила она себе, глядя в
тень вагона, на смешанный
с углем песок, которым были засыпаны шпалы, — туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя».
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе
с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в
тени, за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она
говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
—
С неделю тому назад сижу я в городском саду
с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают
с деревьев в
тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось,
говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Казалось, что он тает, сокращается и сейчас исчезнет, как
тень. Алина, склонясь к Любаше, тихо
говорила ей что-то и смеялась. Подскочила Варвара, дергая за руки Татьяну Гогину, рядом
с Климом очутился Кутузов и сказал, вздохнув...
«Может быть, я
с тобою
говорю, как собака
с тенью, непонятной ей».
Елена что-то
говорила вполголоса, но он не слушал ее и, только поймав слова: «Каждый привык защищать что-нибудь», — искоса взглянул на нее. Она стояла под руку
с ним, и ее подкрашенное лицо было озабочено, покрыто
тенью печали, как будто на нем осела серая пыль, поднятая толпой, колебавшаяся над нею прозрачным облаком.
Вон она, в темном платье, в черном шерстяном платке на шее, ходит из комнаты в кухню, как
тень, по-прежнему отворяет и затворяет шкафы, шьет, гладит кружева, но тихо, без энергии,
говорит будто нехотя, тихим голосом, и не по-прежнему смотрит вокруг беспечно перебегающими
с предмета на предмет глазами, а
с сосредоточенным выражением,
с затаившимся внутренним смыслом в глазах.
По дороге везде работали черные арестанты
с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в
тень. Солдаты, не спуская
с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик
поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Мы прошли около всех этих торговых зданий, пакгаузов, вошли немного на холм, к кустам, под
тень пальм. «Ах, если б напиться!» —
говорили мы — но чего? Тут берег пустой и только что разработывается. К счастью, наши матросы накупили себе ананасов и поделились
с нами, вырезывая так искусно средину спиралью, что любому китайцу впору.
А тепло, хорошо; дед два раза лукаво заглядывал в мою каюту: «У вас опять тепло, —
говорил он утром, — а то было засвежело». А у меня жарко до духоты. «Отлично, тепло!» —
говорит он обыкновенно, войдя ко мне и отирая пот
с подбородка. В самом деле 21˚ по Реом‹юру› тепла в
тени.
Последний раз я виделся
с Прудоном в
С.-Пелажи, меня высылали из Франции, — ему оставались еще два года тюрьмы. Печально простились мы
с ним, не было ни
тени близкой надежды. Прудон сосредоточенно молчал, досада кипела во мне; у обоих было много дум в голове, но
говорить не хотелось.
В письме к А.
С. Пушкину в 1831 году: «…я бываю иногда — угадайте где? В Английском клубе! Вы мне
говорили, что Вам пришлось бывать там; а я бы Вас встречал там, в этом прекрасном помещении, среди этих греческих колонн, в
тени прекрасных деревьев…»
Она уже не могла
говорить, уже могильные
тени ложились на ее лицо, но черты ее по-прежнему выражали терпеливое недоумение и постоянную кротость смирения;
с той же немой покорностью глядела она на Глафиру, и как Анна Павловна на смертном одре поцеловала руку Петра Андреича, так и она приложилась к Глафириной руке, поручая ей, Глафире, своего единственного сына.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники
с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой
тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как
говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала
с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Но иногда некоторые из них
говорили что-то неслыханное в слободке.
С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила легкая
тень надежды на что-то неясное, и они начинали больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую тревогу.
И насилу его высокопреосвященство добились, что он повинился: «Виноват, —
говорит, — в одном, что сам, слабость душевную имея и от отчаяния думая, что лучше жизни себя лишить, я всегда на святой проскомидии за без покаяния скончавшихся и руки на ся наложивших молюсь…» Ну, тут владыко и поняли, что то за
тени пред ним в видении, как тощие гуси, плыли, и не восхотели радовать тех демонов, что впереди их спешили
с губительством, и благословили попика: «Ступай, — изволили сказать, — и к тому не согрешай, а за кого молился — молись», — и опять его на место отправили.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее,
тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то
говорило мне, что и она,
с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
Годунов
говорил прямо,
с открытым лицом, безо всякого замешательства, как будто в нем не было ни
тени хитрости, ни малейшего участия к Серебряному.
— А глаза?.. И мир, и любовь, и блаженство… В них для меня повернулась вся наша грешная планетишка, в них отразилась вся небесная сфера, в них мелькнула
тень божества…
С ней, как
говорит Гейне, шла весна, песни, цветы, молодость.
— Да, она едет вместе
с нами… Я
говорил с ней. Только ты ошибаешься: это совсем другое. Тут была хоть
тень чувства и увлечения, а не одно холодное свинство…
Обмениваясь мыслями, мы и не заметили, как нас застиг вечер. А бабенькина
тень невидимо реяла над нами, как бы
говоря: дорожите"сведущими людьми"! ибо это единственный веселый оазис на унылом фоне вашей жизни, которая все более и более выказывает наклонность отожествиться
с управой благочиния!
Потом Евсей
с дядей сидели на дворе, в
тени около конюшен, и кузнец
говорил осторожно, точно щупая словами что-то непонятное ему.
Маша часто уходила на мельницу и брала
с собою сестру, и обе, смеясь,
говорили, что они идут посмотреть на Степана, какой он красивый. Степан, как оказалось, был медлителен и неразговорчив только
с мужчинами, в женском же обществе держал себя развязно и
говорил без умолку. Раз, придя на реку купаться, я невольно подслушал разговор. Маша и Клеопатра, обе в белых платьях, сидели на берегу под ивой, в широкой
тени, а Степан стоял возле, заложив руки назад, и
говорил...
— На лавочку, сюда, под
тень! —
говорила Елизавета Петровна и усадила Елпидифора Мартыныча рядом
с собой на одну из скамеечек.
Старшая не могла
говорить без восторга о живописи, потому что сама копировала головки en pastel [пастелью (франц.)]; средняя приходила почти в исступление при имени Моцарта, потому что разыгрывала на фортепианах его увертюры; а меньшая, которой удалось взять три урока у знаменитой певицы Мары, до того была чувствительна к собственному своему голосу, что не могла никогда промяукать до конца «ombra adorata» [»возлюбленная
тень» (итал.)] без того, чтоб
с ней не сделалось дурно.
Я иду за своей женой, слушаю, что она
говорит мне, и ничего не понимаю от волнения. По ступеням лестницы прыгают светлые пятна от ее свечи, дрожат наши длинные
тени, ноги мои путаются в полах халата, я задыхаюсь, и мне кажется, что за мной что-то гонится и хочет схватить меня за спину. «Сейчас умру здесь, на этой лестнице, — думаю я. — Сейчас…» Но вот миновали лестницу, темный коридор
с итальянским окном и входим в комнату Лизы. Она сидит на постели в одной сорочке, свесив босые ноги, и стонет.
— Вас огорчает эта ошибка? — о, если так, я могу вас утешить, стану
с вами
говорить как
тень, то есть очень мало… и потом…
«Ничего не надо
говорить», — подумал Яков, выходя на крыльцо, и стал смотреть, как
тени чёрной и белой женщин стирают пыль
с камней; камни становятся всё светлее. Мать шепталась
с Тихоном, он согласно кивал головою, конь тоже соглашался; в глазу его светилось медное пятно. Вышел из дома отец, мать сказала ему...
— Это значит… —
говорил я в
тени самому себе и мыши, грызущей старые корешки на книжных полках шкафа, — это значит, что здесь не имеют понятия о сифилисе и язва эта никого не пугает. Да-с. А потом она возьмет и заживет. Рубец останется… Так, так, и больше ничего? Нет, не больше ничего! А разовьется вторичный — и бурный при этом — сифилис. Когда глотка болит и на теле появятся мокнущие папулы, то поедет в больницу Семен Хотов, тридцати двух лет, и ему дадут серую мазь… Ага!..
При последних трепетаниях закатных лучей солнца они перешли плашкоутный мост, соединяющий ярмарочный город
с настоящим городом, и в быстро густеющей
тени сумерек стали подниматься в гору по пустынному нижегородскому взвозу. Здесь, на этом взвозе, в ярмарочную, да и не в ярмарочную пору, как
говорили, бывало нечисто: тут в ночной тьме бродили уличные грабители и воришки, и тут же, под сенью обвалов, ютился гнилой разврат, не имеющий приюта даже за рогожами кабачных выставок.
Жадно внимала ему Суламифь, и когда он замолкал, тогда среди тишины ночи смыкались их губы, сплетались руки, прикасались груди. И когда наступало утро, и тело Суламифи казалось пенно-розовым, и любовная усталость окружала голубыми
тенями ее прекрасные глаза, она
говорила с нежной улыбкою...
Когда он поравнялся
с одной из групп босяков-грузчиков, расположившихся в
тени под грудой корзин
с углем, ему навстречу встал коренастый малый
с глупым, в багровых пятнах, лицом и поцарапанной шеей, должно быть, недавно избитый. Он встал и пошел рядом
с Челкашом, вполголоса
говоря...
Условия для его развития не могли не найтися: стоило понять и развернуть скобки — как
говорят математики — и древо познания и жизни развертывалось
с зелеными шумящими листами,
с прохладною
тенью,
с плодами сочными и питательными.
Говорили с осторожностью, боялись выдать себя взглядом, пугались своей
тени, страшились собственных мыслей.
Хочется
с прекрасным монахом
поговорить, но вижу я его редко и мельком — проплывёт где-нибудь гордое лицо его, и повлечётся вслед за ним тоска моя невидимой
тенью.
Рядом
с нею стоял Рябовский и
говорил ей, что черные
тени на воде — не
тени, а сон, что в виду этой колдовской воды
с фантастическим блеском, в виду бездонного неба и грустных, задумчивых берегов, говорящих о суете нашей жизни и о существовании чего-то высшего, вечного, блаженного, хорошо бы забыться, умереть, стать воспоминанием.
Свет луны померк, и уже вся деревня была охвачена красным, дрожащим светом; по земле ходили черные
тени, пахло гарью; и те, которые бежали снизу, все запыхались, не могли
говорить от дрожи, толкались, падали и,
с непривычки к яркому свету, плохо видели и не узнавали друг друга. Было страшно. Особенно было страшно то, что над огнем, в дыму, летали голуби и в трактире, где еще не знали о пожаре, продолжали петь и играть на гармонике как ни в чем не бывало.
Лунная ночь. На земле лежат густые, тяжелые
тени. На столе в беспорядке набросано много хлеба, огурцов, яиц, стоят бутылки
с пивом. Горят свечи в абажурах. Аграфена моет посуду. Ягодин, сидя на стуле
с палкой в руке, курит. Слева стоят Татьяна, Надя, Левшин. Все
говорят тихо, пониженными голосами и как будто прислушиваясь к чему-то. Общее настроение — тревожного ожидания.
Вечером, когда уже при свечах мы все в зале банк метали, — входит наш комиссионер и играть не стал, но
говорит: «я болен еще», и прямо прошел на веранду, где в сумраке небес, на плитах, сидела кукона — и вдруг оба
с нею за густым хмелем скрылись и исчезли в темной
тени. Фоблаз не утерпел, выскочил, а они уже преавантажно вдвоем на плотике через заливчик плывут к островку… На его же глазах переплыли и скрылись…
Молчание Степана всё более обижало Николая, в голове у него мелькали задорные, злые слова и мысли, но он понимал, что
с этим человеком бесполезно
говорить, да и лень было двигать языком — тишина и жара вызывали сонное настроение; хотелось идти в огород, лечь там в
тень, около бани, и лежать, глядя в чистое небо, где тают все мысли и откуда вливается в душу сладкая спокойная пустота.
Но если Иоанн
говорит истину, если в самом деле гнусное корыстолюбие овладело душами новогородцев, если мы любим сокровища и негу более добродетели и славы, то скоро ударит последний час нашей вольности, и вечевой колокол, древний глас ее, падет
с башни Ярославовой и навсегда умолкнет!.. Тогда, тогда мы позавидуем счастию народов, которые никогда не знали свободы. Ее грозная
тень будет являться нам, подобно мертвецу бледному, и терзать сердце наше бесполезным раскаянием!
Авдотья Максимовна. Вот нынче хотел Виктор Аркадьич приехать
поговорить с тятенькой. Что-то будет!.. Хоть бы уж поскорее он приехал; по крайней мере, я бы уж знала, а то как
тень какая хожу, ног под собой не слышу. Только чувствует мое сердце, что ничего из этого хорошего не выйдет. Уж я знаю, что много мне, бедной, тут слез пролить.
Толстой же
говорит, спорит и доказывает. И, как всегда в таких случаях, художественная перспектива вдруг искажается, свет и
тени распределяются неправильно, одни детали непропорционально выдвигаются вперед в ущерб другим. И не со спокойным самообладанием художника, а
с задором увлекшегося полемиста Толстой на первом плане семейной жизни Наташи водружает знаменитую пеленку
с желтым пятном вместо зеленого.
По общим замечаниям, Сашенька понимала свою пользу и держалась, за что ей следовало держаться, превосходно.
Говорили, что надо было дивиться ее такту и уму, твердым и расчетливым даже не по летам.
С Иосафом Платоновичем она не всегда была ровна, и даже подчас для самого ненаблюдательного взгляда было заметно, что между ними пробегали легкие
тени.
Он напился кофе,
поговорил с Конкордией Сергеевной и пошел в сад. Солнце клонилось к западу, лужайки ярко зеленели; от каждой кочки, от каждого выступа падала длинная
тень. Во фруктовом саду, около соломенного шалаша, сторожа варили кашу, синий дымок вился от костра и стлался между деревьями.
В один ясный вечер, когда уже отзвенели цикады, и лиловые
тени всползали на выбегающие мысы, и, в преднощной дремоте,
с тихим плеском ложились волны на теплый песок, — Иван Ильич лежал на террасе, а возле него сидела Катя, плакала и жалующимся, детским голосом
говорила...
До самого ужина старики снуют по комнатам, как
тени, и не находят себе места. Марфа Афанасьевна без всякой цели роется в белье, шепчется
с кухаркой, то и дело всхлипывает, а Алексей Борисыч ворчит, хочет
говорить о серьезном и несет околесицу. К ужину является Лидочка. Лицо ее розово и глаза слегка припухли…
И еще сильнее я почувствовал эту его грусть, когда через несколько дней, по телефонному вызову Антона Павловича, пришел к нему проститься. Он уезжал в Москву, радостно укладывался,
говорил о предстоящей встрече
с женою, Ольгой Леонардовной Книппер, о милой Москве. О Москве он
говорил, как школьник о родном городе, куда едет на каникулы; а на лбу лежала темная
тень обреченности. Как врач, он понимал, что дела его очень плохи.
Старушка
говорила вес это слабым, прерывающимся голосом и, наконец, утомившись, замолкла. Молчала и Дарья Николаевна. Густые
тени то набегали на ее лицо, то сбегали
с него. Она сидела за светом, а потому Глафира Петровна не могла заметить этого, да к тому же, за последнее время она стала плохо видеть.