Неточные совпадения
― Без этого нельзя следить, ― сказал Песцов, обращаясь к Левину, так как
собеседник его ушел, и
поговорить ему больше не
с кем было.
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте,
с тем чтобы
с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось
с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль
собеседника и излагать свою, как вдруг ему
говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
— Смотрю я на вас, мои юные
собеседники, —
говорил между тем Василий Иванович, покачивая головой и опираясь скрещенными руками на какую-то хитро перекрученную палку собственного изделия,
с фигурой турка вместо набалдашника, — смотрю и не могу не любоваться. Сколько в вас силы, молодости, самой цветущей, способностей, талантов! Просто… Кастор и Поллукс! [Кастор и Поллукс (они же Диоскуры) — мифологические герои-близнецы, сыновья Зевса и Леды. Здесь — в смысле: неразлучные друзья.]
За чаем Клим
говорил о Метерлинке сдержанно, как человек, который имеет свое мнение, но не хочет навязывать его
собеседнику. Но он все-таки сказал, что аллегория «Слепых» слишком прозрачна, а отношение Метерлинка к разуму сближает его со Львом Толстым. Ему было приятно, что Нехаева согласилась
с ним.
Пивший молодой человек почти совсем не
говорил ни слова, а
собеседников около него усаживалось все больше и больше; он только всех слушал, беспрерывно ухмылялся
с слюнявым хихиканьем и, от времени до времени, но всегда неожиданно, производил какой-то звук, вроде «тюр-люр-лю!», причем как-то очень карикатурно подносил палец к своему носу.
С ним
говорила миловидная белокурая арестантка, светлыми голубыми глазами смотревшая на
собеседника.
«Комедии» — любимое развлечение Струнникова, ради которого, собственно
говоря, он и прикармливает Корнеича.
Собеседники удаляются в кабинет; Федор Васильич усаживается в покойное кресло; Корнеич становится против него в позитуру. Обязанность его заключается в том, чтоб отвечать на вопросы, предлагаемые гостеприимным хозяином. Собеседования эти повторяются изо дня в день в одних и тех же формах,
с одним и тем же содержанием, но незаметно, чтобы частое их повторение прискучило участникам.
Это
говорил Алемпиев
собеседник. При этих словах во мне совершилось нечто постыдное. Я мгновенно забыл о девочке и
с поднятыми кулаками,
с словами: «Молчать, подлый холуй!» — бросился к старику. Я не помню, чтобы со мной случался когда-либо такой припадок гнева и чтобы он выражался в таких формах, но очевидно, что крепостная практика уже свила во мне прочное гнездо и ожидала только случая, чтобы всплыть наружу.
— Вас, впрочем, я не пущу домой, что вам сидеть одному в нумере? Вот вам два
собеседника: старый капитан и молодая девица, толкуйте
с ней! Она у меня большая охотница
говорить о литературе, — заключил старик и, шаркнув правой ногой, присел, сделал ручкой и ушел. Чрез несколько минут в гостиной очень чувствительно послышалось его храпенье. Настеньку это сконфузило.
Они обращаются
с его учением так, как большею частью, поправляя слова своего
собеседника,
говорят самоуверенные люди
с тем, кого они считают много ниже себя: «Да, вы собственно хотите сказать то-то и то-то».
— А знаешь ли, что я тебе скажу! —
говорит он, останавливаясь
с размаху перед своим
собеседником.
В антракт Тургенев выглянул из ложи, а вся публика встала и обнажила головы. Он молча раскланялся и исчез за занавеской, больше не показывался и уехал перед самым концом последнего акта незаметно. Дмитриев остался, мы пошли в сад. Пришел Андреев-Бурлак
с редактором «Будильника» Н.П. Кичеевым, и мы сели ужинать вчетвером.
Поговорили о спектакле, о Тургеневе, и вдруг Бурлак начал
собеседникам рекомендовать меня, как ходившего в народ, как в Саратове провожали меня на войну, и вдруг обратился к Кичееву...
Не глядя
собеседнику в глаза, тихо и
с паузами, Андрей Ефимыч продолжает
говорить об умных людях и беседах
с ними, а Михаил Аверьяныч внимательно слушает его и соглашается: «Совершенно верно».
«А
говорят, братец ты мой, она на нас
с неба упала», — продолжает первый; но
собеседнику его мало до того нужды: «Ну,
с неба, так
с неба», — отвечает он…
Когда вперед знаешь, что человек врет, то слушать его иногда забавно, иногда скучно бывает, смотря по тому, кто и как врет; но когда человек врет, а
собеседник его думает, что он правду
говорит, тогда можно
с ума сойти.
— Пошел к черту! — вскричал Кувалда. Его разговоры
с Объедком всегда так кончались. Вообще без учителя его речи, — он сам это знал, — только воздух портили, расплываясь в нем без оценки и внимания к ним; но не
говорить — он не мог. И теперь, обругав своего
собеседника, он чувствовал себя одиноким среди своих людей. А
говорить ему хотелось, и потому он обратился к Симцову...
С старческим эгоизмом
собеседники думали и
говорили только о своих личных делах и относились друг к другу скептически: генерал не верил ни на грош в знаменитое одиннадцатипудовое злобинское дело, а Злобин не верил, что грозного генерала вспомнят и призовут. При встречах каждый
говорил только о себе, не слушая
собеседника, как несбыточного мечтателя.
Она
говорила стоя, поворотясь к
собеседнику спиною, и судорожно копала и расшвыривала землю палкою своего серого кружевного зонтика
с коричневой лентой.
— А что я вас хотел просить, почтеннейший Лев Александрович, — вкрадчиво начал он, улыбаясь приятельски-сладкой улыбкой и взяв за пуговицу своего
собеседника. — Малый, кажется мне, очень, очень подозрительный… Мы себе засядем будто в картишки, а вы
поговорите с ним — хоть там, хоть в этой комнате; вызовите его на разговорец на эдакий… пускай-ко выскажется немножко… Это для нас, право же, не бесполезно будет…
У нее всегда и везде находились
собеседники, она могла
говорить с кем угодно:
с честным человеком и
с негодяем,
с монахом и комедиантом,
с дураком и
с умным.
К тому же, у меня от природы меткий глаз и верная рука, — страстно заключила Милица, невольно смущаясь под упорным взглядом своего
собеседника, который не спускал
с неё глаз во все время, пока она
говорила.
Я
с величайшим удовольствием прочту книгу, где дается что-нибудь новое по подобному вопросу, не прочь и
поговорить о нем; но пусть для моего
собеседника, как и для меня, вопрос этот будет холодным теоретическим вопросом, вроде вопросе о правильности теории фагоцитоза или о вероятности гипотезы Альтмана.
С ним мы познакомились по"Библиотеке для чтения", куда он что-то приносил и, сколько помню, печатался там. Он мне понравился как очень приятный
собеседник,
с юмором,
с любовью к литературе,
с искренними протестами против тогдашних"порядков". Добродушно
говорил он мне о своей неудачной влюбленности в Ф.А.Снеткову, которой в труппе два соперника делали предложение, и она ни за одного из них не пошла: Самойлов и Бурдин.
Для меня Сансон, вся его личность, тон, манера
говорить и преподавать, воспоминания, мнения о сценическом искусстве были ходячей летописью первой европейской сцены. Он еще не был и тогда дряхлым старцем. Благообразный старик, еще
с отчетливой, ясной дикцией и барскими манерами, живой
собеседник, начитанный и, разумеется, очень славолюбивый и даже тщеславный, как все сценические «знаменитости», каких я знавал на своем веку, в разных странах Европы.
Его
собеседник с удивлением ему возражает: «Что вы
говорите, Франция — страна свободы, каждый свободен думать что хочет, и делать что хочет, это у вас нет никакой свободы».
Для графа Петра Игнатьевича, не
говоря уже о князе Луговом, день, проведенный в Зиновьеве, показался часом. Освоившаяся быстро
с другом своего жениха, княжна была обворожительно любезна, оживлена и остроумна. Она рассказывала приезжему петербуржцу о деревенском житье-бытье, в лицах представляла провинциальных кавалеров и заставляла своих
собеседников хохотать до упаду. Их свежие молодые голоса и раскатистый смех доносились в открытые окна княжеского дома и радовали материнский слух княгини Вассы Семеновны.
В тот момент, когда патер Билли вошел в отворенную гарсоном дверь, молодой человек что-то
с жаром
говорил Груберу, но по бесстрастному лицу иезуита нельзя было догадаться, интересуют ли его и в какой мере сообщения
собеседника.
— Теперь вниз, к
собеседникам, к друзьям моим, —
говорит он, пощелкивая пальцами и увлекая за собою Антона, — мы отпразднуем здоровье нашей царицы. Если бы можно, я заставил бы весь мир веселиться
с нами.
Старый князь, видимо,
с усилием
говорил все это, путался, ожидал поддержки от
собеседника, ожидал, что он поймет его
с полуслова, но последний не оправдал его надежды, а продолжал глядеть на него вопросительно-недоумевающим взглядом.
— За аттенцию [Аттенция — внимание, заботливость (фр.).] благодарю! Посмотрим, что такое, —
говорил с важностью русский военачальник, во всем чрезвычайно осторожный, хладнокровный и разборчивый, прочитывая бумаги про себя по нескольку раз,
с остановкою, во время которой он задумывался, и потом отдавая их одну за другою
собеседнику своему. Между тем в глазах последнего видимо разыгрывалось нетерпение пылкой души.
— Дети, дети-то как ее любят… —
говорила «особа», присутствовавшая на похоронах и на обеде,
с торжеством оглядывая
собеседников.
— Имею удовольствие
говорить с графом Безуховым, ежели я не ошибаюсь, — сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего
собеседника.
А во мне уже разыгрывается подозрительность, что и этот мой
собеседник тоже не чистосердечен и что он тоже не за докторов, а за запятую; но
поговорили мы дальше, и на душе становится яснее: лавочник оказывается человеком совершенно объективным и даже сам называет уже «историю» глупостью и припоминает, что «эта глупость пошла словно
с тех пор, как стал ходить порционный мужик».
Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Деcаль, ее постоянный
собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по-своему
с ужасом
говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая
с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
— Не наше дело, — равнодушно ответил
собеседник. — А насчет этого живого мерзавца вы зря мне острите. Мы не о жизни
говорим, а о сцене. Давай мне на сцене отражение действительной жизни
с ее страданиями и радостями, а не…
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным
с главнокомандующим: он перебивал его,
говорил быстро, неясно, не глядя в лицо
собеседника, не отвечая на делаемые ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе
с тем самонадеянный и гордый.