Неточные совпадения
Все, с кем княгине случалось толковать об этом,
говорили ей одно: «Помилуйте,
в наше время уж пора оставить эту
старину.
— Теперь ваша очередь торжествовать! — сказал я, — только я на вас надеюсь: вы мне не измените. Я ее не видал еще, но уверен, узнаю
в вашем портрете одну женщину, которую любил
в старину… Не
говорите ей обо мне ни слова; если она спросит, отнеситесь обо мне дурно.
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим о
старине». —
«О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила
в памяти не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то забыла. Да,
Пришла худая череда!
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда...
Ее сестра звалась Татьяна…
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье
стариныИль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и
в наших именах
(Не
говорим уж о стихах);
Нам просвещенье не пристало,
И нам досталось от него
Жеманство, — больше ничего.
— То-то; я дурного не посоветую. Вот
в Поздеевой пустоши клочок-то, об котором намеднись я
говорил, —
в старину он наш был, а теперь им графские крестьяне уж десять лет владеют. А земля там хорошая, трава во какая растет!
— Насчет гречихи я не могу вам сказать: это часть Григория Григорьевича. Я уже давно не занимаюсь этим; да и не могу: уже стара!
В старину у нас, бывало, я помню, гречиха была по пояс, теперь бог знает что. Хотя, впрочем, и
говорят, что теперь все лучше. — Тут старушка вздохнула; и какому-нибудь наблюдателю послышался бы
в этом вздохе вздох старинного осьмнадцатого столетия.
Будучи уверен, что его теперь никто не собьет и не смешает, он
говорил и об огурцах, и о посеве картофеля, и о том, какие
в старину были разумные люди — куда против теперешних! — и о том, как всё, чем далее, умнеет и доходит к выдумыванию мудрейших вещей.
— Мы им покажем, как
говорят кануны, — грозилась мать Енафа
в воздушное пространство и даже сжимала кулаки. — Нонче и на могилках-то наши же беспоповцы болтают кое-как, точно омморошные. Настоящие-то старики повымерли, а теперешние наставники сами лба перекрестить по-истовому не умеют. Персты растопыривают и щелчком молятся… Поучись у нашей Пульхерии, Аглаидушка: она
старину блюдет неукоснительно.
Как быть! Надобно приняться за
старину. От вас, любезный друг, молчком не отделаешься — и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее обещание
поговорить с вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало,
говаривали мы об нем при первых наших встречах
в доме Бронникова. [
В доме Бронникова жил Пущин
в Ялуторовске, куда приезжал
в 1853–1856 гг. Е. И. Якушкин для свидания с отцом, декабристом И. Д. Якушкиным.] Прошу терпеливо и снисходительно слушать немудрый мой рассказ.
— Ну, нос-то у вас, пожалуй, даже и «классический», как
в старину говорили. А вот руки… Нет, покажите-ка, покажите-ка руки!
— Ваше превосходительство! да вы бы на место съездили, осмотрелись бы, посоветовались бы, да и тово…
В старину говаривали: по нужде и закону премена бывает, а нынче то же изречение только
в другой редакции выразить — смотришь, и выйдет: по нужде и чернозёму премена бывает?! И будет у вас вместо плеши густорастущий лес!
Окончив свои дуэттино с дочерью, фрау Леноре заметила, что у Эмилио голос отличный, настоящее серебро, но что он теперь вступил
в тот возраст, когда голос меняется (он действительно
говорил каким-то беспрестанно ломавшимся басом), — и что по этой причине ему запрещено петь; а что вот Панталеоне мог бы,
в честь гостя, тряхнуть
стариной!
И вот он выступает, как,
говорят, выступали
в старину на театрах классические герои: ступит длинный шаг и, еще не придвинув другой ноги, вдруг остановится, откинет назад весь корпус, голову, гордо поглядит кругом, и — ступит другой шаг.
А между тем чего же яснее, — разве не
говорили славянофилы: следует изображать русского человека добродетельным и доказывать, что корень всякого добра — жизнь по
старине;
в первых пьесах своих Островский этого не соблюл, и потому «Семейная картина» и «Свои люди» недостойны его и объясняются только тем, что он еще подражал тогда Гоголю.
Дикой ругает, кого хочет; когда ему
говорят: «Как это на тебя никто
в целом доме угодить не может!» — мое самодовольно отвечает: «Вот поди ж ты!» Кабанова держит по-прежнему
в страхе своих детей, заставляет невестку соблюдать все этикеты
старины, ест ее, как ржа железо, считает себя вполне непогрешимой и ублажается разными Феклушами.
В старину, о негнушающихся губернских секретарях
говорили, что они"марают"не только себя лично, но и всех прочих губернских секретарей.
Я недостаточно подробно знаком с памятниками нашей
старины, но очень хорошо помню, как покойный папенька
говаривал, что
в его время было
в ходу правило: доносчику — первый кнут. Знаю также, что и
в позднейшее время существовал закон, по которому лицо, утруждавшее начальство по первым двум пунктам, прежде всего сажали
в тюрьму и держали там до тех пор, пока оно не представит ясных доказательств, что написанное
в его доносе есть факт действительный, а не плод злопыхательной фантазии.
— Да как же, —
говорит бабушка, — как не знать! Я сама
в старину на домашнем театре Розину играла!
Я опять лгать не хочу. «Да, приятной,
говорю, наружности, бабушка!» А бабушка
говорит: «Ах! наказанье, наказанье! Я это, внучка, тебе для того
говорю, чтоб ты на него не засматривалась. Экой век какой! поди, такой мелкий жилец, а ведь тоже приятной наружности: не то
в старину!»
Так же, как и
в старину, мы тихо вдвоем, сидя
в гостиной,
говорим с Катей, и
говорим о нем.
Советник. Да разве дети могут желать того, чего не хотят родители? Ведаешь ли ты, что отец и дети должны думать одинаково? Я не
говорю о нынешних временах: ныне все пошло новое, а
в мое время, когда отец виноват бывал, тогда дерут сына; а когда сын виноват, тогда отец за него отвечает; вот как
в старину бывало.
Цвет лица его, открытого и румяного, отличался
в старину женственною нежностью и обращал на него внимание женщин; да и теперь иной, взглянув на него,
говорил: «Экой здоровенный, кровь с молоком!» И, однако ж, этот «здоровенный» был жестоко поражен ипохондрией.
И он со всеми, со всеми умел заговорить — с нами по-французски, а раскольнику через переводчика напомнил что-то такое, будто они государю
говорили, что «
в его новизнах есть старизна», или «
старина».
Если спросите вы, кто он? то я… не скажу вам. «Имя не человек», —
говорили русские
в старину. Но так живо, так живо опишу вам свойства, все качества моего приятеля — черты лица, рост, походку его — что вы засмеетесь и укажете на него пальцем… «Следственно, он жив?» Без сомнения; и
в случае нужды может доказать, что я не лжец и не выдумал на него ни слова, ни дела — ни печального, ни смешного. Однако ж… надобно как-нибудь назвать его; частые местоимения
в русском языке неприятны: назовем его — Леоном.
Я не знаю, каким образом любили
в старину, но всякий скажет, вместе со мною, что не так любили, не так думали и
говорили, как герои романа
в «Брынском лесу».
Не охота бы
говорить, а нельзя премолчать, не тот мы дух на Москве встретили, которого жаждали. Обрели мы, что
старина тут стоит уже не на добротолюбии и благочестии, а на едином упрямстве, и, с каждым днем
в сем все более и более убеждаясь, начали мы с Левонтием друг друга стыдиться, ибо видели оба то, что мирному последователю веры видеть оскорбительно: но, однако, сами себя стыдяся, мы о всем том друг другу молчали.
После этого собрания повадился ко мне Кузин и сидит, бывало, часа два-три, интересно рассказывая о
старине. Мешает, а слушаешь внимательно, оторваться нельзя. Пьёт чай стакан за стаканом без конца, потеет, расстёгивает одёжу до ворота рубахи и вспоминает горькую старинку, страшную
в простоте своей русскую мужичью жизнь. Неустанно гудит его крепкий, привычный к речам голос. Надо сказать, что, когда мужик тронется влево сердцем и умом, он немедля начинает
говорить о себе как об известном бунтаре.
Тут узнал я, что дядя его, этот разумный и многоученый муж, ревнитель целости языка и русской самобытности, твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой
старины, этот открытый враг слепого подражанья иностранному — был совершенное дитя
в житейском быту; жил самым невзыскательным гостем
в собственном доме, предоставя все управлению жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило; что он знал только ученый совет
в Адмиралтействе да свой кабинет,
в котором коптел над словарями разных славянских наречий, над старинными рукописями и церковными книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством; что, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников, отдал их
в полное распоряжение Дарье Алексевне, которая, считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к мальчикам француза-гувернера и поместила его возле самого кабинета своего мужа; что родные его жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники
говорили при дяде всегда по-французски…
«Вот чего захотела чёртова девка! Этого и слыхом не слыхано было; только
в старину у черногорцев так было,
говорили старики, а у цыган — никогда! Ну-ка, сокол, выдумай что ни то посмешнее? Год поломаешь голову, не выдумаешь!
Старший штурман, сухой и старенький человек, проплававший большую часть своей жизни и видавший всякие виды, один из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как и пестуемые ими хронометры, пунктуальны и добросовестны, с которыми, как
в старину говорили, капитану можно было спокойно спать, зная, что такой штурман не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, — этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу и идет с секстаном наверх брать высоты солнца, чтобы определить долготу места.
— Как же, вы
говорили об этом… Отчего и не сделать длинного перехода.
В старину, когда парусники только были, и то делали длинные переходы, а паровому судну и подавно можно.
Да-с… B
старину люди всегда жили просто и были довольны. Я человек, который
в чинах, и то живу просто… Сегодня Андрюша приходит ко мне и зовет меня сюда на свадьбу. Как же,
говорю, я пойду, если я не знаком? Это неловко! А он
говорит: «Люди они простые, патриархальные, всякому гостю рады…» Ну, конечно, если так… то отчего же? Очень рад. Дома мне одинокому скучно, а если мое присутствие на свадьбе может доставить кому-нибудь удовольствие, то сделай,
говорю, одолжение…
Ведь какие
в старину были хорошие и верные слуги, а и те, когда приходило круто,
говорили, что от них хотели».
— Да, батюшка Сергей Андреич, —
говорил мне однажды Прокофьич, —
в старину-то живали не по-нынешнему.
В старину — коли барин, так и живи барином, а нынче что? Измельчало все, измалодушествовалось, важности дворянской не стало. Последние годы мир стоит. Скоро и свету конец.
— «Это,
говорит, новшество, а я по
старине верю: а
в старину,
говорит,
в книгах от царя Алексея Михайловича писано, что когда-де учали еще на Москву приходить немцы, то велено-де было их, таких-сяких, туда и сюда не сажать, а держать
в одной слободе и писать по черной сотне».
— Судбище, дружок, Судбище. Здесь,
говорят, правда или нет, сходился
в старину народ судиться.
—
В старину говаривали: женится — переменится…
— Зачем тебе,
старина, возить его сюда, попусту трепать свои старые кости? Погляжу его
в день обручения, а к тому времени смекну и дело какое дать ему; коли ты
говоришь, что разумен он не по летам, так посажу я его
в посольский приказ.
— Ну-ка,
старина, — что-то сон не берет, — порасскажи-ка нам теперь о дворе вашего великого князя, — сказал Захарий. — О прошлых делах не так любопытно слушать, как о тех, с которыми время идет рядышком. Ты же о чем-то давеча заговорил, будто иную весть не проглотишь. Не бойся,
говори смело, мы верные слуги московского князя, у нас ведь добро не
в горле останавливается, а
в памяти: оно дымом не рассеется и глаз не закоптит.
— Помолчи,
старина. Я ведь давно молчу… — взвизгнул он. — И глуп же ты, как стоеросовое дерево, — продолжал он, несколько смягчившись. — На что ей
в земле-то золото ее да камни самоцветы, да перлы… Помолчи,
говорю, от греха, да не суйся не
в свое дело… Копай, копай.
— Ну-ка,
старина, что-то сон не берет, — порасскажи-ка нам теперь о дворе вашего великого князя, — сказал Захарий. — О прошлых делах не так любопытно слушать, как о тех, с которыми время идет рядышком. Ты же о чем-то давича заговорил, будто иную весть не проглотишь. Небось,
говори смело, мы верные слуги московского князя, у нас ведь добро не
в горле останавливается, а
в памяти: оно дымом не рассеется и глаз не закоптит.
—
В старину говаривали: стерпится — слюбится…
— Делал и делаю я различно по времени, — отвечал дьявол
в мантии. —
В старину я внушал людям, что самое важное для них — это знать подробности об отношении между собою лиц троицы, о происхождении Христа, об естествах его, о свойстве бога и т. п. И они много и длинно рассуждали, доказывали, спорили и сердились. И эти рассуждения так занимали их, что они вовсе не думали о том, как им жить. А не думая о том, как им жить им и не нужно было знать того, что
говорил им их учитель о жизни.
Под этим влиянием был поставлен
в России ребром вопрос о самодержавии и началась борьба
старины с новой властью, длившаяся полтора века. Современники назвали это время «началом смуты». Бояре
говорили...
После первой же встречи на балу с князем Иваном Андреевичем и княжной Варварой князь Баратов сделал визит и стал посещать дом. Он сумел понравиться старому князю своею почтительностью и, главное, умением слушать, качество, которое особенно ценят старики, любящие
поговорить о
старине,
в молодых людях.