Неточные совпадения
Карл Иваныч подтвердил мои слова, но умолчал
о сне.
Поговорив еще
о погоде, — разговор, в котором приняла участие и Мими, — maman положила на поднос шесть кусочков сахару для некоторых почетных слуг, встала и подошла к пяльцам, которые стояли у окна.
—
Говорил он
о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который жил от плодов земли, а от Каина пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «В ладье мечты утешимся,
сны горе утолят», — что-то в этом роде.
— Ламберт, ты — мерзавец, ты — проклятый! — вскричал я, вдруг как-то сообразив и затрепетав. — Я видел все это во
сне, ты стоял и Анна Андреевна…
О, ты — проклятый! Неужели ты думал, что я — такой подлец? Я ведь и видел потому во
сне, что так и знал, что ты это скажешь. И наконец, все это не может быть так просто, чтоб ты мне про все это так прямо и просто
говорил!
Часов в десять-одиннадцать, не
говоря уже
о полудне, сидите ли вы дома, поедете ли в карете, вы изнеможете: жар сморит; напрасно будете противиться
сну.
Огненные речи Рахметова, конечно, не
о любви, очаровали ее: «я во
сне вижу его окруженного сияньем», —
говорила она Кирсанову.
Мы встречали Новый год дома, уединенно; только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало маленького Александра в кружке нашем, малютка покоился безмятежным
сном, для него еще не существует ни прошедшего, ни будущего. Спи, мой ангел, беззаботно, я молюсь
о тебе — и
о тебе, дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много
говорят моему сердцу. Да будет твое пришествие в мир радостно и благословенно!»
— Он
говорит, что ты — москаль… Что ты во
сне плакал
о том, что поляки могли победить русских, и что ты… будто бы… теперь радуешься…
Только через несколько времени я припомнил во всех подробностях обстоятельства своего
сна и то, что лица той девочки я не видел,
о чем и
говорил даже Крыштановичу.
Варя. Я так думаю, ничего у нас не выйдет. У него дела много, ему не до меня… и внимания не обращает. Бог с ним совсем, тяжело мне его видеть… Все
говорят о нашей свадьбе, все поздравляют, а на самом деле ничего нет, всё как
сон… (Другим тоном.) У тебя брошка вроде как пчелка.
Теперь я снова жил с бабушкой, как на пароходе, и каждый вечер перед
сном она рассказывала мне сказки или свою жизнь, тоже подобную сказке. А про деловую жизнь семьи, —
о выделе детей,
о покупке дедом нового дома для себя, — она
говорила посмеиваясь, отчужденно, как-то издали, точно соседка, а не вторая в доме по старшинству.
Мать не знала, в чем дело, и думала, что ребенка волнуют
сны. Она сама укладывала его в постель, заботливо крестила и уходила, когда он начинал дремать, не замечая при этом ничего особенного. Но на другой день мальчик опять
говорил ей
о чем-то приятно тревожившем его с вечера.
— «А
о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я
о каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту ни
о чем и не думал, всё слушал, как ты во
сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и
о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может,
говорю, и думаю, не знаю».
И вот, наконец, она стояла пред ним лицом к лицу, в первый раз после их разлуки; она что-то
говорила ему, но он молча смотрел на нее; сердце его переполнилось и заныло от боли.
О, никогда потом не мог он забыть эту встречу с ней и вспоминал всегда с одинаковою болью. Она опустилась пред ним на колена, тут же на улице, как исступленная; он отступил в испуге, а она ловила его руку, чтобы целовать ее, и точно так же, как и давеча в его
сне, слезы блистали теперь на ее длинных ресницах.
Одно Краснову было не по нутру — это однообразие, на которое он был, по-видимому, осужден. Покуда в глазах металась какая-то «заря», все же жилось веселее и было кой
о чем
поговорить. Теперь даже в мозгу словно закупорка какая произошла. И во
сне виделся только длинный-длинный мост, через который проходит губернатор, а мостовины так и пляшут под ним.
Всю ночь она волновалась. Что-то новое, хотя и неясное, проснулось в ней. Разговор с доктором был загадочный, сожаления отца заключали в себе еще менее ясности, а между тем они точно разбудили ее от
сна. В самом деле, что такое жизнь? что значат эти «крохи»,
о которых
говорил доктор?
Вот где нужно искать действительных космополитов: в среде Баттенбергов, Меренбергов и прочих штаб — и обер-офицеров прусской армии, которых обездолил князь Бисмарк. Рыщут по белу свету, теплых местечек подыскивают. Слушайте! ведь он, этот Баттенберг, так и
говорит: «Болгария — любезное наше отечество!» — и язык у него не заплелся, выговаривая это слово. Отечество. Каким родом очутилось оно для него в Болгарии,
о которой он и во
сне не видал? Вот уж именно: не было ни гроша — и вдруг алтын.
— Дурной
сон и бред… Мы
говорили о двух разных вещах.
—
О боже, как могло всё это сделаться! Но ради бога,
говорите точнее, Степан Трофимович, ведь это
сон, что вы рассказываете!
А помните ваши рассказы
о том, как Колумб открывал Америку и как все закричали: «Земля, земля!» Няня Алена Фроловна
говорит, что я после того ночью бредила и во
сне кричала: «Земля, земля!» А помните, как вы мне историю принца Гамлета рассказывали?
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим
сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало думала
о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том,
говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
Парк был большой и роскошный, именно такой, какие иногда во
сне снятся и
о которых наяву
говорят: вот бы где жить и не умирать!
Но все-таки в овраге, среди прачек, в кухнях у денщиков, в подвале у рабочих-землекопов было несравнимо интереснее, чем дома, где застывшее однообразие речей, понятий, событий вызывало только тяжкую и злую скуку. Хозяева жили в заколдованном кругу еды, болезней,
сна, суетливых приготовлений к еде, ко
сну; они
говорили о грехах,
о смерти, очень боялись ее, они толклись, как зерна вокруг жернова, всегда ожидая, что вот он раздавит их.
Он
говорит лениво, спокойно, думая
о чем-то другом. Вокруг тихо, пустынно и невероятно, как во
сне. Волга и Ока слились в огромное озеро; вдали, на мохнатой горе, пестро красуется город, весь в садах, еще темных, но почки деревьев уже набухли, и сады одевают дома и церкви зеленоватой теплой шубой. Над водою стелется густо пасхальный звон, слышно, как гудит город, а здесь — точно на забытом кладбище.
Он долго внушал Шакиру нечто неясное и для самого себя; татарин сидел весь потный и хлопал веками, сгоняя
сон с глаз своих. А в кухне, за ужином,
о постоялке неустанно
говорила Наталья, тоже довольная и заинтересованная ею и мальчиком.
— Лунатик я, — тревожно
говорил Дроздов, крестясь и кивая головою. — Ей-богу же! В лунном
сне пошёл, да вот, рожей
о косяк, право!
Говорят о божественном, ругают потихоньку чиновников, рассказывают друг другу дневные и ночные
сны.
Дергальский отставлен и сидит в остроге за возмущение мещан против полицейского десятского, а пристав Васильев выпущен на свободу, питается акридами и медом, поднимался вместе с прокурором на небо по лестнице, которую видел во
сне Иаков, и держал там дебаты
о беззаконности наказаний, в чем и духи и прокурор пришли к полному соглашению; но как господину прокурору нужно получать жалованье, которое ему дается за обвинения, то он уверен, что
о невменяемости с ним
говорили или «легкие», или «шаловливые» духи, которых мнение не авторитетно, и потому он спокойно продолжает брать казенное жалованье,
говорить о возмутительности вечных наказаний за гробом и подводить людей под возможно тяжкую кару на земле.
Так и заснул навсегда для земли человек, плененный морем; он и женщин любил, точно сквозь
сон, недолго и молча, умея
говорить с ними лишь
о том, что знал, —
о рыбе и кораллах, об игре волн, капризах ветра и больших кораблях, которые уходят в неведомые моря; был он кроток на земле, ходил по ней осторожно, недоверчиво и молчал с людьми, как рыба, поглядывая во все глаза зорким взглядом человека, привыкшего смотреть в изменчивые глубины и не верить им, а в море он становился тихо весел, внимателен к товарищам и ловок, точно дельфин.
— Правду
говорить — не всякому дано! — сурово и поучительно заговорил Яков Тарасович, подняв руку кверху. — Ежели ты чувствовал — это пустяки! И корова чувствует, когда ей хвост ломают. А ты — пойми! Всё пойми! И врага пойми… Ты догадайся,
о чем он во
сне думает, тогда и валяй!
Ночью сквозь
сон ей слышалось, что княгиня как будто дурно
говорила о ее матери с своею старой горничной; будто упрекала ее в чем-то против Михайлиньки, сердилась и обещала немедленно велеть рассчитать молодого, белокурого швейцарца Траппа, управлявшего в селе заведенной князем ковровой фабрикой.
Вы сами
говорили сейчас
о каком-то
сне, и я думала, вы, под видом аллегории, хотите рассказать
о вашей помолвке.
К гимназисткам, подругам Линочки, и ко всем женщинам Саша относился с невыносимой почтительностью, замораживавшей самых смелых и болтливых: язык не поворачивался, когда он низко кланялся или торжественно предлагал руку и смотрел так, будто сейчас он начнет служить обедню или заговорит стихами; и хотя почти каждый вечер он провожал домой то одну, то другую, но так и не нашел до сих пор,
о чем можно с ними
говорить так, чтобы не оскорбить, как-нибудь не нарушить неловким словом того чудесного, зачарованного
сна, в котором живут они.
— Неблагодарная, змея! — воскликнул Юрий, —
говори, разве смертью плотят у вас за жизнь? разве на все мои ласки ты не знала другого ответа, как удар кинжала?.. боже, создатель! такая наружность и такая душа!
о если все твои ангелы похожи на нее, то какая разница между адом и раем?.. нет! Зара, нет! это не может быть… отвечай смело: я обманулся, это
сон! я болен, я безумец…
говори: чего ты хочешь?
—
О, вы угадали с первого раза! — отвечал я в восторге, что моя девушка умница: это при красоте никогда не мешает. — Да, вы с первого взгляда угадали, с кем имеете дело. Точно, я робок с женщинами, я в волненье, не спорю, не меньше, как были вы минуту назад, когда этот господин испугал вас… Я в каком-то испуге теперь. Точно
сон, а я даже и во
сне не гадал, что когда-нибудь буду
говорить хоть с какой-нибудь женщиной.
Сны, мечты
о кладах и круглая, коротенькая девица совершенно поглощали его. Девица нередко приходила ночью, и тогда он или уводил ее в сени на мешки муки, или — если было холодно —
говорил мне, сморщив переносье...
Через несколько дней я заметил, что человек этот может спать сколько угодно и в любом положении, даже стоя, опершись на лопату. Засыпая, он приподнимал брови, и лицо его странно изменялось, принимая иронически-удивленное выражение. А любимой темой его были рассказы
о кладах и
снах. Он убежденно
говорил...
Сны его — незатейливы, они так же скучны и нелепы, как действительность, и я не понимаю: почему он
сны свои рассказывал с увлечением, а
о том, что живет вокруг его, — не любит
говорить? [В конце 90-х годов я прочитал в одном археологическом журнале, что Лутонин-Коровяков нашел где-то в Чистопольском уезде клад: котелок арабских денег. (Примеч. М. Горького.)]
Хозаров, очень хорошо уже поняв, что в семействе решено дать ему слово, решился не начинать первый; а старухе, кажется, было тяжело начать
говорить о том, чего она не желала бы даже и во
сне видеть.
Рядом с нею стоял Рябовский и
говорил ей, что черные тени на воде — не тени, а
сон, что в виду этой колдовской воды с фантастическим блеском, в виду бездонного неба и грустных, задумчивых берегов, говорящих
о суете нашей жизни и
о существовании чего-то высшего, вечного, блаженного, хорошо бы забыться, умереть, стать воспоминанием.
На первый раз принялись болтать
о том, что
говорить лучше, чем молчать; потом рассказывали
о своем недавнем
сне и выражали радость
о своем пробуждении; затем жалели, что после долгого
сна голова у них не свежа, и доказывали, что не нужно спать слишком долго; после того, оглядевшись кругом себя, замечали, что уже день наступил и что днем нужно работать; далее утверждали, что не нужно заставлять людей работать ночью и что работа во тьме прилична только ворам и мошенникам, и т. д.
…Все труднее становилось с этими как будто несложными, а на самом деле странно и жутко запутанными людьми. Действительность превращалась в тяжкий
сон и бред, а то,
о чем
говорили книги, горело все ярче, красивей и отходило все дальше, дальше, как зимние звезды.
У Веры Николаевны была странная привычка думать вслух; по ночам она во
сне громко и явственно
говорила о том, что ее поразило в течение дня.
Во
сне мне снился Полуферт, который все выпытывал, что
говорил мне Мамашкин, и уверял, что «иль мель боку», а потом звал меня «жуе
о карт императорского воспитательного дома», а я его прогонял. В этом прошла у меня украинская ночь; и чуть над Белой Церковью начала алеть слабая предрассветная заря, я проснулся от тихого зова, который несся ко мне в открытое окно спальни.
Опять еще какой-то
о мертвецах заговорил: я, рассказывает, мертвую кость имею, кого,
говорит, этою костью обведу, тот сейчас мертвым
сном заснет и не подымется; а другой хвастается, что у него есть свеча из мертвого сала.
Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу,
говорил о покое,
о вечном
сне, какой ожидает нас.
Рассказывали мне также, что один раз, во время подобного летаргического
сна, когда уже никто не церемонился около него,
говорили громко, шумели и ходили, как около покойника, к которому все равнодушны, вдруг вбежал камердинер и сказал довольно тихо, что государь остановился у ворот и прислал спросить
о здоровье Александра Семеныча.
Недель через шесть Алеша выздоровел, и все происходившее с ним перед болезнью казалось ему тяжелым
сном. Ни учитель, ни товарищи не напоминали ему ни слова ни
о черной курице, ни
о наказании, которому он подвергся. Алеша же сам стыдился об этом
говорить и старался быть послушным, добрым, скромным и прилежным. Все его снова полюбили и стали ласкать, и он сделался примером для своих товарищей, хотя уже и не мог выучить наизусть двадцать печатных страниц вдруг, которых, впрочем, ему и не задавали.
Правда, литераторам и во
сне не грезилась такая радикальная мера, на какую решился народ; правда, что они никогда не
говорили ни одного слова
о противодействии откупу со стороны самого народа, а всё возлагали свои надежды на посторонние силы…
Развернув бумажку на лестнице, он быстро оглянулся кругом и поспешил как можно скорее отделить целую половину из законного возмездия, им полученного, и припрятать эту половину в сапог, потом, тут же на лестнице и вовсе не обращая внимания на то, что действует на своей постели, во
сне, решил, пришед домой, немедленно воздать что следует за харчи и постой хозяйке своей, потом накупить кой-чего необходимого и показать кому следует, как будто без намерения и нечаянно, что подвергся вычету, что остается ему и всего ничего и что вот и золовке-то послать теперь нечего, причем погоревать тут же
о золовке, много
говорить о ней завтра и послезавтра, и дней через десять еще повторить мимоходом об ее нищете, чтоб не забыли товарищи.
Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжелую, хотя и приятную, грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как
сон. Почему-то мне было жаль и себя, и дедушки, и армянина, и самой армяночки, и было во мне такое чувство, как будто мы все четверо потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж больше никогда не найдем. Дедушка тоже сгрустнул. Он уж не
говорил о толоке и об овцах, а молчал и задумчиво поглядывал на Машу.