Неточные совпадения
Неласково
Глядит на них семья,
Они в дому шумливые,
На улице драчливые,
Обжоры за столом…
Да, видно, Бог прогневался.
Как восемь лет исполнилось
Сыночку моему,
В подпаски свекор сдал его.
Однажды жду Федотушку —
Скотина уж пригналася,
На улицу иду.
Там видимо-невидимо
Народу! Я прислушалась
И бросилась в толпу.
Гляжу, Федота бледного
Силантий держит за ухо.
«Что держишь ты его?»
— Посечь хотим маненичко:
Овечками прикармливать
Надумал он волков! —
Я вырвала Федотушку,
Да с ног Силантья-старосту
И сбила невзначай.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно
на одном и том же месте, как человек, который весело вышел
на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными
глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
С каким-то неопределенным чувством
глядел он
на домы, стены, забор и
улицы, которые также с своей стороны, как будто подскакивая, медленно уходили назад и которые, бог знает, судила ли ему участь увидеть еще когда-либо в продолжение своей жизни.
Она ужасно рада была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в
улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша, ни
на кого не
глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
На улице опять жара стояла невыносимая; хоть бы капля дождя во все эти дни. Опять пыль, кирпич и известка, опять вонь из лавочек и распивочных, опять поминутно пьяные, чухонцы-разносчики и полуразвалившиеся извозчики. Солнце ярко блеснуло ему в глаза, так что больно стало
глядеть, и голова его совсем закружилась, — обыкновенное ощущение лихорадочного, выходящего вдруг
на улицу в яркий солнечный день.
Порфирий вышел, как-то согнувшись и как бы избегая
глядеть на Раскольникова. Раскольников подошел к окну и с раздражительным нетерпением выжидал время, когда, по расчету, тот выйдет
на улицу и отойдет подальше. Затем поспешно вышел и сам из комнаты.
Он проехал, не
глядя на солдат, рассеянных по
улице, — за ним, подпрыгивая в седлах, снова потянулись казаки; один из последних, бородатый, покачнулся в седле, выхватил из-под мышки солдата узелок, и узелок превратился в толстую змею мехового боа; солдат взмахнул винтовкой, но бородатый казак и еще двое заставили лошадей своих прыгать, вертеться, — солдаты рассыпались, прижались к стенам домов.
Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и
на улице было тихо, Клим не понимал его слов, провожая телегу и
глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать головы. Серые тени испуга являлись
на лицах, делая их почти однообразными.
Но спрашивал он мало, а больше слушал Марину,
глядя на нее как-то подчеркнуто почтительно. Шагал по
улицам мерным, легким шагом солдата, сунув руки в карманы черного, мохнатого пальто, носил бобровую шапку с козырьком, и глаза его смотрели из-под козырька прямо, неподвижно, не мигая. Часто посещал церковные службы и, восхищаясь пением, говорил глубоким баритоном...
Самгин встал у косяка витрины,
глядя направо; он видел, что монархисты двигаются быстро, во всю ширину
улицы, они как бы скользят по наклонной плоскости, и в их движении есть что-то слепое, они, всей массой, качаются со стороны
на сторону, толкают стены домов, заборы, наполняя
улицу воем, и вой звучит по-зимнему — зло и скучно.
Пустынная
улица вывела Самгина
на главную, — обе они выходили под прямым углом
на площадь; с площади ворвалась пара серых лошадей, покрытых голубой сеткой; они блестели
на солнце, точно смазанные маслом, и выкидывали ноги так гордо, красиво, что Самгин приостановился,
глядя на их быстрый парадный бег.
— Ты в бабью любовь — не верь. Ты помни, что баба не душой, а телом любит. Бабы — хитрые, ух! Злые. Они даже и друг друга не любят, погляди-ко
на улице, как они злобно да завистно
глядят одна
на другую, это — от жадности все: каждая злится, что, кроме ее, еще другие
на земле живут.
Самгин посмотрел в окно — в небе, проломленном колокольнями церквей, пылало зарево заката и неистово метались птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин,
глядя на птиц, пытался составить из их суеты слова неоспоримых фраз.
Улицу перешла Варвара под руку с Брагиным, сзади шагал странный еврей.
По двору один за другим, толкаясь, перегоняя друг друга, бежали в сарай Калитин, Панфилов и еще трое; у калитки ворот стоял дворник Николай с железным ломом в руках,
глядя в щель
на улицу, а среди двора — Анфимьевна крестилась в пестрое небо.
Около полудня в конце
улицы раздался тревожный свисток, и, как бы повинуясь ему, быстро проскользнул сияющий автомобиль, в нем сидел толстый человек с цилиндром
на голове, против него — двое вызолоченных военных, третий — рядом с шофером. Часть охранников изобразила прохожих, часть — зевак, которые интересовались публикой в окнах домов, а Клим Иванович Самгин,
глядя из-за косяка окна, подумал, что толстому господину Пуанкаре следовало бы приехать
на год раньше —
на юбилей Романовых.
Мутный свет обнаруживал грязноватые облака; завыл гудок паровой мельницы, ему ответил свист лесопилки за рекою, потом засвистело
на заводе патоки и крахмала,
на спичечной фабрике, а по
улице уже звучали шаги людей. Все было так привычно, знакомо и успокаивало, а обыск — точно сновидение или нелепый анекдот, вроде рассказанного Иноковым.
На крыльцо флигеля вышла горничная в белом, похожая
на мешок муки, и сказала,
глядя в небо...
— Да вот долго нейдут что-то, не видать, — сказала она монотонно,
глядя на забор, отделявший
улицу от двора. — Я знаю и шаги их; по деревянной мостовой слышно, как кто идет. Здесь мало ходят…
Захар остановился
на дороге, быстро обернулся и, не
глядя на дворню, еще быстрее ринулся
на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни
на кого, до двери полпивной, которая была напротив; тут он обернулся, мрачно окинул взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и скрылся в дверях.
— И когда я вас встречу потом, может быть, измученную горем, но богатую и счастьем, и опытом, вы скажете, что вы недаром жили, и не будете отговариваться неведением жизни. Вот тогда вы
глянете и туда,
на улицу, захотите узнать, что делают ваши мужики, захотите кормить, учить, лечить их…
А со временем вы постараетесь узнать, нет ли и за вами какого-нибудь дела, кроме визитов и праздного спокойствия, и будете уже с другими мыслями
глядеть и туда,
на улицу.
Отдохнув, мы пошли опять по
улице,
глядя на дворцы,
на великолепные подъезды, прохладные сени, сквозные галереи, наглухо запертые окна.
Мы не верили глазам,
глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и
улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
В ожидании товарищей, я прошелся немного по
улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма.
На улице не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие по обеим сторонам
улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил Зеленый с тоской,
глядя на эту чистоту. При постройке города не жалели места:
улицы так широки и длинны, что в самом деле, без густого народонаселения, немного скучно
на них смотреть.
Лошадь вялой рысцой, постукивая равномерно подковами по пыльной и неровной мостовой, тащилась по
улицам; извозчик беспрестанно задремывал; Нехлюдов же сидел, ни о чем не думая, равнодушно
глядя перед собою.
На спуске
улицы, против ворот большого дома, стояла кучка народа и конвойный с ружьем. Нехлюдов остановил извозчика.
Дела
на приисках у старика Бахарева поправились с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном деле. В течение весны и лета он заработал крупную деньгу, и его фонды в Узле поднялись
на прежнюю высоту. Сделанные за последнее время долги были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно
глядел на Нагорную
улицу своими светлыми окнами.
Когда Старцев пробовал заговорить даже с либеральным обывателем, например, о том, что человечество, слава богу, идет вперед и что со временем оно будет обходиться без паспортов и без смертной казни, то обыватель
глядел на него искоса и недоверчиво и спрашивал: «Значит, тогда всякий может резать
на улице кого угодно?» А когда Старцев в обществе, за ужином или чаем, говорил о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и начинал сердиться и назойливо спорить.
Бывают же странности: никто-то не заметил тогда
на улице, как она ко мне прошла, так что в городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она вошла и прямо
глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
Она жила
на Морской. Раз как-то шел полк с музыкой по
улице, Ольга Александровна подошла к окну и,
глядя на солдат, сказала мне...
Через несколько секунд дело объяснилось: зоркие глаза начальника края успели из-за фартука усмотреть, что ученики, стоявшие в палисаднике, не сняли шапок. Они, конечно, сейчас же исправили свою оплошность, и только один, брат хозяйки, — малыш, кажется, из второго класса, —
глядел, выпучив глаза и разинув рот,
на странного генерала, неизвестно зачем трусившего грузным аллюром через
улицу… Безак вбежал в палисадник, схватил гимназиста за ухо и передал подбежавшим полицейским...
На темную
улицу глядели окна, задернутые занавесками.
Часто,
глядя из окна
на улицу, Устенька приходила в ужас от одной мысли, что, не будь Стабровского, она так и осталась бы глупою купеческою дочерью, все интересы которой сосредоточиваются
на нарядах и глупых провинциальных удовольствиях.
— Беги наверх,
гляди в окошко, а когда дядя Михайло покажется
на улице, соскочи сюда, скажи! Ступай, скорее…
Они часто и подолгу смеялись вечерами, сидя у окна, пели громко;
на улице собирались люди,
глядя на них.
Поцеловав меня, она ушла, а мне стало нестерпимо грустно, я выскочил из широкой, мягкой и жаркой кровати, подошел к окну и,
глядя вниз
на пустую
улицу, окаменел в невыносимой тоске.
Меня и не тянула
улица, если
на ней было тихо, но когда я слышал веселый ребячий гам, то убегал со двора, не
глядя на дедов запрет. Синяки и ссадины не обижали, но неизменно возмущала жестокость уличных забав, — жестокость, слишком знакомая мне, доводившая до бешенства. Я не мог терпеть, когда ребята стравливали собак или петухов, истязали кошек, гоняли еврейских коз, издевались над пьяными нищими и блаженным Игошей Смерть в Кармане.
Было приятно слушать добрые слова,
глядя, как играет в печи красный и золотой огонь, как над котлами вздымаются молочные облака пара, оседая сизым инеем
на досках косой крыши, — сквозь мохнатые щели ее видны голубые ленты неба. Ветер стал тише, где-то светит солнце, весь двор точно стеклянной пылью досыпан,
на улице взвизгивают полозья саней, голубой дым вьется из труб дома, легкие тени скользят по снегу, тоже что-то рассказывая.
— «Гляди-кось, часом солдат подстрелит», — шутит мать; он идет
на улицу и бродяжит там, а товарищи, изображающие солдат, ловят его.
Лаврецкий посмотрел ей вслед и, понурив голову, отправился назад по
улице. Он наткнулся
на Лемма, который тоже шел, надвинув шляпу
на нос и
глядя себе под ноги.
— Глаза бы не
глядели, — с грустью отвечал Родион Потапыч, шагая по середине
улицы рядом с лошадью. — Охальники… И нет хуже, как эти понедельники. Глаза бы не
глядели, как работнички-то наши выйдут завтра
на работу… Как мухи травленые ползают. Рыло опухнет, глаза затекут… тьфу!..
Ночь была темная, и только освещали
улицу огоньки, светившиеся кое-где в окнах. Фабрика темнела черным остовом, а высокая железная труба походила
на корабельную мачту. Издали еще волчьим глазом
глянул Ермошкин кабак: у его двери горела лампа с зеркальным рефлектором. Темные фигуры входили и выходили, а в открывшуюся дверь вырывалась смешанная струя пьяного галденья.
Новенькая избушка с белыми ставнями и шатровыми воротами
глядела так весело
на улицу, а задами, то есть огородом, выходила к пруду.
Наконец дело с Эммой Эдуардовной было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во время этой операции оба
глядели друг другу в глаза и
на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже стоял
на улице, она, оставаясь
на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
Народу в моленной уже не помещалось, и целая толпа стояла
на улице и только
глядела на храм свой.
«Что мне за дело до него, — думал я, припоминая то странное, болезненное ощущение, с которым я
глядел на него еще
на улице.
«Умерла!» — повторил я, тупо
глядя на швейцара, тихо выбрался
на улицу и пошел, не зная сам куда.
А уже светало, ей было боязно и стыдно ждать, что кто-нибудь выйдет
на улицу, увидит ее, полунагую. Она сошла к болоту и села
на землю под тесной группой молодых осин. И так сидела долго, объятая ночью, неподвижно
глядя во тьму широко раскрытыми глазами, и боязливо пела, баюкая уснувшего ребенка и обиженное сердце свое…
В редкие трезвые минуты жизни он быстро проходил по
улицам, потупясь и ни
на кого не
глядя, как бы подавленный стыдом собственного существования; ходил он оборванный, грязный, обросший длинными, нечесаными волосами, выделяясь сразу из толпы и привлекая всеобщее внимание; но сам он как будто не замечал никого и ничего не слышал.
Когда он проходил по
улице,
на него
глядели из окон, из калиток, из палисадников, из щелей в заборах.
Но подумайте только, какое счастье — стоять целую ночь
на другой стороне
улицы, в тени, и
глядеть в окно обожаемой женщины.