Оборотясь к соборным храмам, он трижды сотворил крестное знамение, поклонился на все четыре стороны, и по мановению руки его утихло все вокруг Лобного места; мало-помалу молчание стало распространяться по всей площади, шум отдалялся,
глухой говор бесчисленного народа становился все тише… тише… и чрез несколько минут лишенный зрения мог бы подумать, что городская площадь совершенно опустела.
Стало тихо. За окном на крыше дома что-то негромко трещало; шум колес и
глухой говор людей несся снизу, с улицы. Самовар на столе пел унылую песню. Щуров пристально смотрел в стакан с чаем, поглаживал бороду, и слышно было, что в груди у него хрипит…
Неточные совпадения
В кухне было тихо, на улице — не стреляли, но даже сквозь ставню доходил
глухой, возбужденный
говор. Усиленно стараясь подавить неприятнейшее напряжение нервов, Самгин не спеша начал одеваться. Левая рука не находила рукава пальто.
Говор приметно становился реже и
глуше, и усталые языки перекупок, мужиков и цыган ленивее и медленнее поворачивались.
Глухой сдержанный
говор во время еды быстро сменялся пьяным галденьем, криком и песнями.
Шитье ратницкой амуниции шло дни и ночи напролет. Все, что могло держать в руке иглу, все было занято. Почти во всяком мещанском домишке были устроены мастерские. Тут шили рубахи, в другом месте — ополченские кафтаны, в третьем — стучали сапожными колодками. Едешь, бывало, темною ночью по улице — везде горят огни, везде отворены окна, несмотря на
глухую осень, и из окон несется пар,
говор, гам, песни…
В этом крике было что-то суровое, внушительное. Печальная песня оборвалась,
говор стал тише, и только твердые удары ног о камни наполняли улицу
глухим, ровным звуком. Он поднимался над головами людей, уплывая в прозрачное небо, и сотрясал воздух подобно отзвуку первого грома еще далекой грозы. Холодный ветер, все усиливаясь, враждебно нес встречу людям пыль и сор городских улиц, раздувал платье и волосы, слепил глаза, бил в грудь, путался в ногах…
А в лесу, казалось, шел
говор тысячи могучих, хотя и
глухих голосов, о чем-то грозно перекликавшихся во мраке.
В
глухом гуле и мраке ночи, по улицам довольно плохо освещенной Москвы, особенно когда я переехал Яузу, по обоим тротуарам шла непрерывная толпа людей, веселый
говор которых наполнял воздух.
(В толпе движение. Входят доктор и Тетерев. Доктор в шляпе и пальто проходит прямо в комнату Татьяны. Тетерев заглядывает в дверь и отходит прочь, хмурый. Из комнаты Татьяны всё продолжают доноситься смешанный
говор и стоны. Из комнаты стариков — вой Акулины Ивановны и ее крики: «Пусти меня! Пусти ты меня к ней!» В сенях —
глухой шум голосов. Выделяются восклицания: «Серьезный человек… Это — певчий… Н-ну? Ей-ей… от Ивана Предтечи».)
Лица людей потемнели,
говор стал
глуше…
Публика, тесно сбившись в кучу, наполняла пыльный и пахучий воздух улицы
глухим гулом своего
говора, а иногда сквозь него вырывалось крепкое ругательство, злое и бессмысленное.
Глухой, медленный топот ног донесся от дороги и сдержанный
говор. Пищальников выполз на край оврага и наблюдал из-под пушистого куста тамариска. Все новые проходили толпы, с тем же темным топотом.
Голос у станового был самый «духовный». Говорил он резко на «он», как говорят в
глухих заволжских селах, откуда он был родом, да и в местной семинарии этот
говор все еще держался, особенно среди детей деревенских причетников.
Звонкое ржание,
глухой топот, суетливый
говор, крик — все слилось в какой-то тревожный гул, полный торжества жизни.