Неточные совпадения
Являлся чиновник особых поручений при губернаторе Кианский, молодой человек в носках одного цвета с галстуком, фиолетовый протопоп Славороссов; благообразный, толстенький тюремный
инспектор Топорков, человек с голым черепом, похожим на огромную, уродливую жемчужину «барок», с невидимыми
глазами на жирненьком лице и с таким же, почти невидимым, носом, расплывшимся между розовых щечек, пышных, как у здорового ребенка.
Рассказ прошел по мне электрической искрой. В памяти, как живая, стала простодушная фигура Савицкого в фуражке с большим козырем и с наивными
глазами. Это воспоминание вызвало острое чувство жалости и еще что-то темное, смутное, спутанное и грозное. Товарищ… не в карцере, а в каталажке, больной, без помощи, одинокий… И посажен не
инспектором… Другая сила, огромная и стихийная, будила теперь чувство товарищества, и сердце невольно замирало от этого вызова. Что делать?
Из прочих лиц явились только доктора: кривошейка-инспектор, с крестом на шее, и длинный, из немцев, и с какими-то ожесточенными
глазами оператор.
Передонов стал на привычное свое место. Певчие отсюда все были ему видны. Щуря
глаза, он смотрел на них и думал, что они стоят беспорядочно и что он подтянул бы их, если бы он был
инспектором гимназии. Вот смуглый Крамаренко, маленький, тоненький, вертлявый, все оборачивается то туда, то сюда, шепчет что-то, улыбается, — и никто-то его не уймет. Точно никому и дела нет.
Круглые очки, имеющие сходство с
глазами птицы, и красные скулы Андерсона,
инспектора технической школы, соответствовали коротким вихрам волос на его голове; он был статен и мал ростом.
Инспектор не успел прийти в себя от этого сюрприза, как бедная женщина с раскрасневшимся лицом и бегающими
глазами перескакивала от одного к другому и, с каким-то воплем, по очереди всем им плевала в
глаза.
Глаза у батеньки засияли радостью, щеки воспламенились; они взглянули на маменьку таким взором, в коем ясно выражался вопрос:"а? что, каково?", и в первую минуту восторга уже не нацедили, а со всем усердием налили из своей кружки большую рюмку вишневки и, потрепав
инспектора по плечу, сказали милостиво:"Пейте, пан
инспектор! Вы заслужили своими трудами, возясь с моими хлопцами".
Податной
инспектор шумно поставил пустой стакан на стол, схватился рукой за спинку стула,
глаза его страшно выкатились, лицо посинело.
Кажется, мальчик на этот раз, по счастливому инстинкту, оказался благоразумнее опытного и «знающего этот народ»
инспектора. Когда отец и сын направились к выходу, Бесприютный провожал их горящими
глазами; лицо его сделалось страшно, он скрипел крепко стиснутыми зубами.
Татьяна Алексеевна. Ничего, ничего, пусть и он послушает, это очень интересно. Я сейчас кончу. На станцию выехал за мной Сережа. Подвернулся тут какой-то молодой человек, податной
инспектор, кажется… ничего себе, славненький, особенно
глаза… Сережа представил его, и мы поехали втроем… Погода была чудная…
Едва показался
инспектор, как она, в величайшем напряжении ожидания, в борьбе между страхом и надеждой, молча, но с выразительным вопросом в
глазах и во всем лице своем подступила к Антону Антоновичу.
Еленина прочла нам подобающую проповедь, причем все наши маленькие шалости выставила чуть ли не преступлениями, которые мы должны были замаливать перед Господом. Начальница на наше «Простите, Maman» просто и кротко ответила: «Бог вас простит, дети».
Инспектор добродушно закивал головою, не давая нам вымолвить слова. Зато Пугач на наше тихое, еле слышное от сознания полной нашей виновности перед нею «простите» возвела
глаза к небу со словами...
В классе он был настоящий, тайный «старшой», хотя старшим считался, в
глазах начальства, другой ученик, и товарищи поговаривали, что он ведет «кондуитный список» для
инспектора и часто захаживает к живущим на квартирах без родителей вовсе не за тем, чтобы покурить или чайку напиться, а чтобы все высмотреть и разузнать.
Председателя трудно застать в управе, а если застанешь, то он говорит со слезами на
глазах, что ему некогда;
инспектор бывает в школе раз в три года и ничего не смыслит в деле, так как раньше служил по акцизу и место
инспектора получил по протекции; училищный совет собирается очень редко и неизвестно, где собирается; попечитель — малограмотный мужик, хозяин кожевенного заведения, неумен, груб и в большой дружбе со сторожем, — и бог знает, к кому обращаться с жалобами и за справками…
Длинная-длинная служба, выпивоха-иеромонах с веселыми
глазами и фальшиво-благочестивым голосом, белые, пустые стены гимназической церкви, холодная живопись иконостаса; серые ряды расставленных по росту гимназистов; на возвышении, около свечного ящика, грозный
инспектор Гайчман: то крестится, то инквизиторским взглядом прощупывает наши ряды, — благоговейно ли чувствуем себя.
Служитель громогласно так и доложил
инспектору. Один мой товарищ-однокурсник, богатый, весело живший молодой человек, рассказывал, что иногда встречает Соколова в очень дорогом тайном притоне; там устраивались афинские ночи, голые посетители танцевали с голыми, очень красивыми девушками, Профессор стоял в дверях, жевал беззубым ртом и, поправляя очки на близоруких
глазах, жадно глядел на танцующие пары.
Громкий, властный топот шагов. Все ближе. Двери настежь. Вошел министр. Высокий, бритый, представительный, за ним — попечитель учебного округа Капнист, директор,
инспектор, надзиратели. Министр молча оглядел нас. Мы, руки по швам, выпучив
глаза, глядели на него.
Дрожащим голосом начинаю. Управляющий курсов,
инспектор Пятницкий, его помощник и Розов — все они устремляют на меня
глаза. По умному лицу Розова пробегает одобряющая улыбка. Она точно говорит: «Вы выдержите, вы не осрамитесь и не посрамите меня». Вот за это спасибо, дорогой Петр Осипович!
Инспектор сошел с кафедры, раздал нам книжки и вышел. На его месте появился высокий плечистый господин с умным лицом и выразительными
глазами.
Иметь собственное мнение даже в вопросах чисто медицинских подчиненным не полагалось. Нельзя было возражать против диагноза, поставленного начальством, как бы этот диагноз ни был легкомыслен или намеренно недобросовестен. На моих
глазах полевой медицинский
инспектор третьей армии Евдокимов делал обход госпиталя. Взял листок одного больного, посмотрел диагноз, — «тиф». Подошел к больному, ткнул его рукою через халат в левое подреберье и заявил...
Я положительно впился в него
глазами, до того он мне сразу показался симпатичным, даже в его, безобразящем всех, костюме; но более всего меня поразило то обстоятельство, что при первом появлении его перед столом, где заседало начальство, лица, его составляющие: советник губернского правления, полицеймейстер,
инспектор пересылки арестантов и смотритель — все по большей части сибирские служаки-старожилы, пропустившие мимо себя не одну тысячу этих «несчастненьких», как симпатично окрестил русский народ арестантов, и сердца которых от долгой привычки закрылись для пропуска какого-либо чувства сожаления или симпатии к этим, давно намозолившим им
глаза варнакам, — сразу изменились…