Неточные совпадения
Беден, нечесан Калинушка,
Нечем ему щеголять,
Только расписана спинушка,
Да за рубахой не знать.
С лаптя до ворота
Шкура вся вспорота,
Пухнет с мякины живот.
Верченый, крученый,
Сеченый, мученый,
Еле Калина бредет:
В ноги кабатчику стукнется,
Горе потопит
в вине.
Только
в субботу аукнется
С барской конюшни жене…
— Митюхе (так презрительно назвал мужик дворника), Константин Дмитрич, как не выручить! Этот нажмет, да свое выберет. Он хрестьянина не пожалеет. А дядя Фоканыч (так он звал старика Платона) разве станет драть
шкуру с человека? Где
в долг, где и спустит. Ан и не доберет. Тоже человеком.
Да дня такого нет,
Чтоб не боялась ты за ужин иль обед
В курятнике оставить
шкуры!
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная
шкура белого медведя,
в углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных кресла и маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
«Эти растрепанные, вывихнутые люди довольно удобно живут
в своих
шкурах…
в своих ролях. Я тоже имею право на удобное место
в жизни…» — соображал Самгин и чувствовал себя обновленным, окрепшим, независимым.
Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на моей
шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец,
в избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не
в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни.
Он видит, как туча народа, точно саранча, движется, располагается на бивуаках, зажигает костры; видит мужчин
в звериных
шкурах, с дубинами, оборванных матерей, голодных детей; видит, как они режут, истребляют все на пути, как гибнут отсталые.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза
в щеку и вытолкнула
в дверь: „Не стоишь, говорит, ты,
шкура,
в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она
в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „
В суд, говорит, на нее,
в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут
в суде возьмешь, чем докажешь?
«Нет, это тяжело надевать, — перебил кто-то, —
в двойной кухлянке не поворотишься. А вы лучше под одинакую кухлянку купите пыжиковое пальто, — вот и все». — «Что это такое пыжиковое пальто?» — «Это пальто из
шкур молодых оленей».
Прочие промыслы, как, например, рыбная и звериная ловля, незначительны и не
в состоянии прокормить самих промышленников; для торговли эти промыслы едва доставляют несколько неважных предметов, как-то:
шкур, рогов, клыков, которые не составляют общих, отдельных статей торга.
Якутки были
в высоких остроконечных шапках из оленьей
шкуры,
в белом балахоне и
в знаменитых сарах.
«Всего лучше купить вам борловую доху, — заговорил четвертый, — тогда вам ровно ничего не надо». — «Что это такое борловая доха?» — спросил я. «Это
шкура с дикого козла, пушистая, теплая, мягкая:
в ней никакой мороз не проберет».
Мы занялись рассматриванием комнаты:
в ней неизбежные — резной шкап с посудой, другой с чучелами птиц; вместо ковра
шкуры пантер, потом старинные массивные столы, массивные стулья.
У них действительно нашлись дохи, кухлянки и медвежьи
шкуры, которые и были уступлены нам на том основании, что мы проезжие, что у нас никого нет знакомых, следовательно, все должны быть знакомы; нельзя купить вещи
в лавке, следовательно, надо купить ее у частного, не торгующего этим лица, которое остается тут и имеет возможность заменить всегда проданное.
Наконец, европеец старается склонить черного к добру мирными средствами: он протягивает ему руку, дарит плуг, топор, гвоздь — все, что полезно тому; черный, истратив жизненные припасы и военные снаряды, пожимает протянутую руку, приносит за плуг и топор слоновых клыков, звериных
шкур и ждет случая угнать скот, перерезать врагов своих, а после этой трагической развязки удаляется
в глубину страны — до новой комедии, то есть до заключения мира.
«Лучше всего вам кухлянку купить, особенно двойную…» — сказал другой, вслушавшийся
в наш разговор. «Что это такое кухлянка?» — спросил я. «Это такая рубашка из оленьей
шкуры, шерстью вверх. А если купите двойную, то есть и снизу такая же шерсть, так никакой шубы не надо».
Мистер Бен после подтвердил слова его и прибавил, что гиен и шакалов водится множество везде
в горах, даже поблизости Капштата. Их отравляют стрихнином. «И тигров тоже много, — говорил он, — их еще на прошлой неделе видели здесь
в ущелье. Но здешние тигры мелки, с большую собаку». Это видно по
шкурам, которые продаются
в Капштате.
Мы пришли на торговую площадь; тут кругом теснее толпились дома, было больше товаров вывешено на окнах, а на площади сидело много женщин, торгующих виноградом, арбузами и гранатами. Есть множество книжных лавок, где на окнах, как
в Англии, разложены сотни томов, брошюр, газет; я видел типографии, конторы издающихся здесь двух газет, альманахи, магазин редкостей, то есть редкостей для европейцев: львиных и тигровых
шкур, слоновых клыков, буйволовых рогов, змей, ящериц.
Вот теперь у меня
в комнате лежит доха, волчье пальто, горностаевая шапка, беличий тулуп, заячье одеяло, торбасы, пыжиковые чулки, песцовые рукавицы и несколько медвежьих
шкур для подстилки.
Симонсон,
в гуттаперчевой куртке и резиновых калошах, укрепленных сверх шерстяных чулок бечевками (он был вегетарианец и не употреблял
шкур убитых животных), был тоже на дворе, дожидаясь выхода партии. Он стоял у крыльца и вписывал
в записную книжку пришедшую ему мысль. Мысль заключалась
в следующем...
— Нельзя нашему брату, Василий Карлыч, — заговорил остроносый худой старик. — Ты говоришь, зачем лошадь пустил
в хлеб, а кто ее пускал: я день-деньской, а день — что год, намахался косой, либо что заснул
в ночном, а она у тебя
в овсах, а ты с меня
шкуру дерешь.
— А пороху я тебе, Илюша, теперь сколько угодно буду носить. Мы теперь сами порох делаем. Боровиков узнал состав: двадцать четыре части селитры, десять серы и шесть березового угля, все вместе столочь, влить воды, смешать
в мякоть и протереть через барабанную
шкуру — вот и порох.
С татарина поганого кто же станет спрашивать, Григорий Васильевич, хотя бы и
в небесах, за то, что он не христианином родился, и кто же станет его за это наказывать, рассуждая, что с одного вола двух
шкур не дерут.
— Не знаю, вы лучше знаете. Мы
в помадной каменной банке зажгли, славно горел, весь сгорел, самая маленькая сажа осталась. Но ведь это только мякоть, а если протереть через
шкуру… А впрочем, вы лучше знаете, я не знаю… А Булкина отец выдрал за наш порох, ты слышал? — обратился он вдруг к Илюше.
Множество
шкур, сложенных
в амбаре, свидетельствовало о том, что обитатели ее занимаются охотой очень успешно.
Звериные
шкуры, растянутые для просушки, изюбровые рога, сложенные грудой
в амбаре, панты, подвешенные для просушки, мешочки с медвежьей желчью [Употребляется китайцами как лекарство от трахомы.], оленьи выпоротки [Плоды стельных маток идут на изготовление лекарств.], рысьи, куньи, собольи и беличьи меха и инструменты для ловушек — все это указывало на то, что местные китайцы занимаются не столько земледелием, сколько охотой и звероловством.
Снимание
шкуры с убитого животного отняло у нас более часа. Когда мы тронулись
в обратный путь, были уже глубокие сумерки. Мы шли долго и наконец увидели огни бивака. Скоро между деревьями можно было различить силуэты людей. Они двигались и часто заслоняли собой огонь. На биваке собаки встретили нас дружным лаем. Стрелки окружили пантеру, рассматривали ее и вслух высказывали свои суждения. Разговоры затянулись до самой ночи.
Здесь были
шкуры зверей, оленьи панты, медвежья желчь, собольи и беличьи меха, бумажные свечи, свертки с чаем, новые топоры, плотничьи и огородные инструменты, луки, настораживаемые на зверей, охотничье копье, фитильное ружье, приспособления для носки на спине грузов, одежда, посуда, еще не бывшая
в употреблении, китайская синяя даба, белая и черная материя, одеяла, новые улы, сухая трава для обуви, веревки и тулузы [Корзины, сплетенные из прутьев и оклеенные материей, похожей на бумагу, но настолько прочной, что она не пропускает даже спирт.] с маслом.
Внутренняя обстановка фанзы была грубая. Железный котел, вмазанный
в низенькую печь, от которой шли дымовые ходы, согревающие каны (нары), 2–3 долбленых корытца, деревянный ковш для воды, железный кухонный резак, металлическая ложка, метелочка для промывки котла, 2 запыленные бутылки, кое-какие брошенные тряпки, 1 или 2 скамеечки, масляная лампа и обрывки звериных
шкур, разбросанные по полу, составляли все ее убранство.
Узнав,
в чем дело, он тотчас же уступил мне свое место и сам поместился рядом. Через несколько минут здесь, под яром, я находился
в большем тепле и спал гораздо лучше, чем
в юрте на
шкуре медведя.
— Как — чего боюсь, батюшка Кирила Петрович, а Дубровского-то; того и гляди попадешься ему
в лапы. Он малый не промах, никому не спустит, а с меня, пожалуй, и две
шкуры сдерет.
Вечером снова являлся камердинер, снимал с дивана тигровую
шкуру, доставшуюся по наследству от отца, и груду книг, стлал простыню, приносил подушки и одеяло, и кабинет так же легко превращался
в спальню, как
в кухню и столовую.
Чиновники с ужасом взглянули друг на друга и искали глазами знакомую всем датскую собаку: ее не было. Князь догадался и велел слуге принести бренные остатки Гарди, его
шкуру; внутренность была
в пермских желудках. Полгорода занемогло от ужаса.
— Стало быть, и ты будешь права? Тебе госпожа скажет: не болтай лишнего, долгоязычная! а ты ей
в ответ: что хотите, сударыня, делайте, хоть
шкуру с меня спустите, я все с благодарностью приму, а молчать не буду!
Наконец, мы попали
в коридор более чистый и светлый, с ковром, и вошли
в большой кабинет, ярко освещенный, с
шкурой белого медведя на полу.
«Между прочим, после долгих требований ключа был отперт сарай, принадлежащий мяснику Ивану Кузьмину Леонову. Из сарая этого по двору сочилась кровавая жидкость от сложенных
в нем нескольких сот гнилых
шкур. Следующий сарай для уборки битого скота, принадлежащий братьям Андреевым, оказался чуть ли не хуже первого. Солонина вся
в червях и т. п. Когда отворили дверь — стаи крыс выскакивали из ящиков с мясной тухлятиной, грузно шлепались и исчезали
в подполье!.. И так везде… везде».
Женившись, он продолжал свою жизнь без изменения, только стал еще задавать знаменитые пиры
в своем Хлудовском тупике, на которых появлялся всегда
в разных костюмах: то
в кавказском, то
в бухарском, то римским полуголым гладиатором с тигровой
шкурой на спине, что к нему шло благодаря чудному сложению и отработанным мускулам и от чего
в восторг приходили московские дамы, присутствовавшие на пирах.
Поп оказался жадный и хитрый. Он убил и ободрал молодого бычка, надел на себя его
шкуру с рогами, причем попадья кое — где зашила его нитками, пошел
в полночь к хате мужика и постучал рогом
в оконце. Мужик выглянул и обомлел. На другую ночь случилось то же, только на этот раз чорт высказал категорическое требование: «
Вiдай мoï грошi»…
Эти строгие теоретические рассуждения разлетались прахом при ближайшем знакомстве с делом. Конечно, и пшеничники виноваты, а с другой стороны, выдвигалась масса таких причин, которые уже не зависели от пшеничников. Первое дело, своя собственная темнота одолевала, тот душевный глад, о котором говорит писание. Пришли волки
в овечьей
шкуре и воспользовались мглой… По закону разорили целый край. И как все просто: комар носу не подточит.
На другой день я принес
в школу «Священную историю» и два растрепанных томика сказок Андерсена, три фунта белого хлеба и фунт колбасы.
В темной маленькой лавочке у ограды Владимирской церкви был и Робинзон, тощая книжонка
в желтой обложке, и на первом листе изображен бородатый человек
в меховом колпаке,
в звериной
шкуре на плечах, — это мне не понравилось, а сказки даже и по внешности были милые, несмотря на то что растрепаны.
Я платил ему за это диким озорством: однажды достал половинку замороженного арбуза, выдолбил ее и привязал на нитке к блоку двери
в полутемных сенях. Когда дверь открылась — арбуз взъехал вверх, а когда учитель притворил дверь — арбуз шапкой сел ему прямо на лысину. Сторож отвел меня с запиской учителя домой, и я расплатился за эту шалость своей
шкурой.
Копье, лодку или собаку гиляк променивает на девушку, везет ее к себе
в юрту и ложится с ней на медвежью
шкуру — вот и всё.
На ночь о. Ираклий залезал обыкновенно
в мешок из бараньей
шкуры;
в мешке у него были и табак и часы.
Необходимое условие для нее — долгая мокрая осень;
в сухую и короткую — зайцы не успевают выцвесть, нередко выпадает снег и застает их
в летней серой
шкуре.
Конечно, Ястребов давал деньги на золото, разносил его по книгам со своих приисков и сдавал
в казну, но Петр Васильич считал свои труды больше, потому что шлялся с уздой, валял дурака и постоянно рисковал своей
шкурой как со стороны хозяев, так и от рабочих.
— А Ганька на что? Он грамотный и все разнесет по книгам… Мне уж надоело на Ястребова работать: он на моей
шкуре выезжает. Будет, насосался… А Кишкин задарма отдает сейчас Сиротку, потому как она ему совсем не к рукам. Понял?.. Лучше всего
в аренду взять. Платить ему двухгривенный с золотника. На оборот денег добудем, и все как по маслу пойдет. Уж я вот как теперь все это дело знаю: наскрозь его прошел. Вся Кедровская дача у меня как на ладонке…
— Все это сентиментальности, Петр Елисеич! — смеялся Голиковский. —
В доброе старое время так и делали: то
шкуру с человека спустят, то по головке погладят. А нужно смотреть на дело трезво, и прежде всего принцип.
Имен, имен
в его сочинении было, как блох
в собачьей
шкуре: никого не забыл и всем нашел местечко.
Генерал Стрепетов сидел на кресле по самой середине стола и, положив на руки большую белую голову, читал толстую латинскую книжку. Он был одет
в серый тулупчик на лисьем меху, синие суконные шаровары со сборками на животе и без галстука. Ноги мощного старика, обутые
в узорчатые азиатские сапоги, покоились на раскинутой под столом медвежьей
шкуре.
Он, например, не тронул Кусицына, залившего ему сала за
шкуру в заседании третьей декады, и не выругал его перед своими после его отъезда, а так, спустя денька два, начал при каждом удобном случае представлять его филантропию
в жалко смешном виде.