Неточные совпадения
Зачем, когда
в душе у нее была буря, и она чувствовала, что стоит на повороте жизни, который может иметь ужасные последствия, зачем ей
в эту минуту надо было притворяться пред
чужим человеком, который рано или поздно узнает же всё, — она не знала; но, тотчас же смирив
в себе внутреннюю бурю, она
села и стала говорить с гостем.
Левин не
сел в коляску, а пошел сзади. Ему было немного досадно на то, что не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно
чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу, у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.
Наконец и бричка была заложена, и два горячие калача, только что купленные, положены туда, и Селифан уже засунул кое-что для себя
в карман, бывший у кучерских козел, и сам герой наконец, при взмахивании картузом полового, стоявшего
в том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и
чужих лакеях и кучерах, собравшихся позевать, как выезжает
чужой барин, и при всяких других обстоятельствах, сопровождающих выезд,
сел в экипаж, — и бричка,
в которой ездят холостяки, которая так долго застоялась
в городе и так, может быть, надоела читателю, наконец выехала из ворот гостиницы.
Он вошел не сразу. Варвара успела лечь
в постель, лежала она вверх лицом, щеки ее опали, нос заострился; за несколько минут до этой она была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо у нее пугающе строго. Самгин
сел на стул у кровати и, гладя ее руку от плеча к локтю, зашептал слова, которые казались ему
чужими...
Странно и обидно было видеть, как
чужой человек
в мундире удобно
сел на кресло к столу, как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает бумаги и читает их, поднося близко к тяжелому носу, тоже удобно сидевшему
в густой и, должно быть, очень теплой бороде.
Сверху спускалась Лидия. Она
садилась в угол, за роялью, и
чужими глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него на нижнюю часть лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он стал бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.
Ко всей деятельности, ко всей жизни Штольца прирастала с каждым днем еще
чужая деятельность и жизнь: обстановив Ольгу цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги своей приятельницы, и шел работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел
в круг людей, знакомиться, сталкиваться с новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный,
сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
—
В самом деле, какие подвиги:
садись в коляску или на корабль, дыши чистым воздухом, смотри на
чужие страны, города, обычаи, на все чудеса… Ах, ты! Ну, скажи, что твои дела, что
в Обломовке?
Нас попросили отдохнуть и выпить чашку чаю
в ожидании, пока будет готов обед. Ну, слава Богу! мы среди живых людей: здесь едят. Японский обед! С какой жадностью читал я, бывало, описание
чужих обедов, то есть
чужих народов, вникал во все мелочи, говорил, помните, и вам, как бы желал пообедать у китайцев, у японцев! И вот и эта мечта моя исполнилась. Я pique-assiette [блюдолиз, прихлебатель — фр.] от Лондона до Едо. Что будет, как подадут, как
сядут — все это занимало нас.
Сорок лет спустя я видел то же общество, толпившееся около кафедры одной из аудиторий Московского университета; дочери дам
в чужих каменьях, сыновья людей, не смевших
сесть, с страстным сочувствием следили за энергической, глубокой речью Грановского, отвечая взрывами рукоплесканий на каждое слово, глубоко потрясавшее сердца смелостью и благородством.
Тогда общество с подобострастием толпилось
в доме графа Орлова, дамы «
в чужих брильянтах», кавалеры не смея
садиться без разрешения; перед ними графская дворня танцевала
в маскарадных платьях.
Впрочем, верила порче одна кухарка, женщина, недавно пришедшая из
села; горничная же, девушка, давно обжившаяся
в городе и насмотревшаяся на разные супружеские трагикомедии, только не спорила об этом при Розанове, но
в кухне говорила: «Точно ее, барыню-то нашу, надо отчитывать: разложить, хорошенько пороть, да и отчитывать ей: живи, мол, с мужем, не срамничай, не бегай по
чужим дворам.
— Мне, милостивый государь,
чужого ничего не надобно, — продолжала она,
садясь возле меня на лавке, — и хотя я неимущая, но, благодарение богу, дворянского своего происхождения забыть не
в силах… Я имею счастие быть лично известною вашим папеньке-маменьке… конечно, перед ними я все равно, что червь пресмыкающий, даже меньше того, но как при всем том я добродетель во всяком месте, по дворянскому моему званию, уважать привыкла, то и родителей ваших не почитать не
в силах…
«Культ?» — повторял Матвей смешное слово с недоумением и досадой, а
в уши ему назойливо
садились всё новые слова: культура, легенда, мистика. Их становилось всё больше, они окружали рассказчицу скучным облаком, затемняли лицо её и, точно отодвигая куда-то
в сторону, делали странной и
чужой.
«
Чужими словами говорят», — отметил Кожемякин, никем не замечаемый, найдя, наконец, место для себя,
в углу, между дверью
в другую комнату и шкафом с посудою.
Сел и, вслушиваясь
в кипучий шум речей, слышал всё знакомые слова.
— Нет, не осталось. Да она
чужая была, из кацапок чи из цыганок… Я еще маленьким хлопцем был, когда она пришла к нам
в село. И девочка с ней была: дочка или внучка… Обеих прогнали…
От сушения грибов и малины, от сбора талек и обвешиванья маслом до порубки
в чужих рощах и продажи парней
в рекруты, не стесняясь очередью, — все было употреблено
в действие (это было очень давно, и что теперь редко встречается, то было еще
в обычае тогда), — и, надобно правду сказать, помещица
села Засекина пользовалась всеобщей репутацией несравненной матери.
Авдотья Назаровна (вскакивает и сердито). А за то, что если ты, батюшка, не умеешь играть, так не
садись. Какое ты имеешь полное право ходить
в чужую масть? Вот и остался у тебя маринованный туз!..
Она
садилась у помещиков только по повторенному приглашению, и то не иначе, как
в детской или
в какой-нибудь другой «непарадной» комнате; чаю позволяла себе выпивать из рук хозяйки не более как две чашечки, а если ее где-нибудь
в чужом доме застигала ночь, то она или непременно просилась ночевать с нянюшками, или по крайней мере ложилась «на стульях».
Просто
сел поудобнее, без обычной сухости
в положении тела, и с
чужой, не вернеровской, слабой и нежной улыбкой оглядел стены и решетки.
В 1715 году приехали
в село Плодомасово,
в большой красной сафьянной кибитке, какие-то комиссары и, не принимая никаких пόсул и подарков, взяли с собой
в эту кибитку восемнадцатилетнего плодомасовского боярчука и увезли его далеко, к самому царю,
в Питер; а царь послал его с другими молодыми людьми
в чужие края, где Никита Плодомасов не столько учился, сколько мучился, и наконец, по возвращении
в отечество,
в 1720 году, пользуясь недосугами государя, откупился у его жадных вельмож на свободу и удрал опять
в свое Плодомасово.
Митя (один). Эка тоска, Господи!.. На улице праздник, у всякого
в доме праздник, а ты сиди
в четырех стенах!.. Всем-то я
чужой, ни родных, ни знакомых!.. А тут еще… Ах, да ну!
сесть лучше за дело, авось тоска пройдет. (
Садится к конторке и задумывается, потом запевает.)
В спальне,
в чистилке, стояла скамейка, покрытая простыней. Войдя, он видел и не видел дядьку Балдея, державшего руки за спиной. Двое других дядек Четуха и Куняев — спустили с него панталоны,
сели Буланину на ноги и на голову. Он услышал затхлый запах солдатских штанов. Было ужасное чувство, самое ужасное
в этом истязании ребенка, — это сознание неотвратимости, непреклонности
чужой воли. Оно было
в тысячу раз страшнее, чем физическая боль…
Погасла милая душа его, и сразу стало для меня темно и холодно. Когда его хоронили, хворый я лежал и не мог проводить на погост дорогого человека, а встал на ноги — первым делом пошёл на могилу к нему,
сел там — и даже плакать не мог
в тоске. Звенит
в памяти голос его, оживают речи, а человека, который бы ласковую руку на голову мне положил, больше нет на земле. Всё стало
чужое, далёкое… Закрыл глаза, сижу. Вдруг — поднимает меня кто-то: взял за руку и поднимает. Гляжу — Титов.
Да, всё он делал не как люди, ко мне ласков был, словно мать родная;
в селе меня не очень жаловали: жизнь — тесная, а я — всем
чужой, лишний человек. Вдруг чей-нибудь кусок незаконно съем…
В пристройке, где он дал мне место,
сел я на кровать свою и застыл
в страхе и тоске. Чувствую себя как бы отравленным, ослаб весь и дрожу. Не знаю, что думать; не могу понять, откуда явилась эта мысль, что он — отец мой, —
чужая мне мысль, ненужная. Вспоминаю его слова о душе — душа из крови возникает; о человеке — случайность он на земле. Всё это явное еретичество! Вижу его искажённое лицо при вопросе моём. Развернул книгу, рассказывается
в ней о каком-то французском кавалере, о дамах… Зачем это мне?
— Прошу не швыряться
чужими вещами, которые вы украли! — закричал Михаленко страшным голосом и быстро
сел на кровати. Глаз его еще больше вылез из орбиты, а дряблые щеки запрыгали. — Вы мерзавец! Я знаю вас, вам не
в первый раз присваивать
чужое. Вы
в Перми свели из гостиницы
чужую собаку и сидели за это
в тюрьме. Арестант вы!
Загоскин был рассеян, и его рассеянность подавала повод ко многим смешным анекдотам: он часто клал
чужие вещи
в карман и даже запирал их
в свою шкатулку;
сел один раз
в чужую карету, к даме, не коротко знакомой, и приказал кучеру ехать домой, тогда как муж стоял на крыльце и с удивлением смотрел на похищение своей жены.
Боровцова. А как
в чужих землях? И там тоже солнце на запад
садится?
Сначала он не хотел верить и начал пристальнее всматриваться
в предметы, наполнявшие комнату; но голые стены и окна без занавес не показывали никакого присутствия заботливой хозяйки; изношенные лица этих жалких созданий, из которых одна
села почти перед его носом и так же спокойно его рассматривала, как пятно на
чужом платье, — всё это уверило его, что он зашел
в тот отвратительный приют, где основал свое жилище жалкий разврат, порожденный мишурною образованностью и страшным многолюдством столицы.
Мы простились до завтра с отцом казначеем и вышли. На житном дворе мы сами запрягли мою лошадку и поехали. Василий Петрович
сел ко мне задом, спина со спиною, говоря, что иначе он не может ехать, потому что ему воздуху мало за
чужой головой. Дорогой он вовсе не чудил. Напротив, он был очень неразговорчив и только все меня расспрашивал: видал ли я умных людей
в Петербурге? и про что они думают? или, перестав расспрашивать, начинал свистать то соловьем, то иволгой.
Русаков (
садится со слезами). Так зачем же мы поедем? Она своей волей уехала, она своей волей бросила отца, насмех людям, бросила старика одного горе мыкать! Дочка! не век тебе будут радости. Вспомнишь ты и обо мне. Кто тебя так любить будет, как я тебя любил?.. Поживи
в чужих людях, узнаешь, что такое отец!.. Диви бы, я с ней строг был или жалел для нее что. Я ли ее не любил, я ли ее не голубил?.. (Плачет.)
К окну с волненьем Сашка подбежал:
Разгонных тройка у крыльца большого.
Вот
сел ямщик и вожжи подобрал;
Вот чей-то голос: «Что же, всё готово?»
— «Готово». — Вот
садится… Он узнал:
Она!..
В чепце, платком окутав шею,
С обычною улыбкою своею,
Ему кивнула тихо головой
И спряталась
в кибитку. Бич лихой
Взвился. «Пошел!»… Колесы застучали…
И
в миг… Но что нам до
чужой печали?
Цирельман
сел на кровати и тут только заметил, что его жена тоже сидит и смотрит
в окно. Она была без парика, который носят все правоверные замужние еврейки, — коротковолосая и растрепанная, с голыми руками и шеей, и лицо ее
в темноте показалось Гершу
чужим, незнакомым и поразительно белым. И он слышал, как рядом с ним зубы у его жены колотились друг о друга мелкой и частой дробью.
Ради вольности веселой
Собралися мы сюда.
Вспомним горы, вспомним долы,
Наши нивы, наши
села.
И
в стране,
в стране
чужойМы пируем пир веселый
И за родину мы пьем…
Мы пируем…
По
селам бабы воют, по деревням голосят; по всем по дворам ребятишки ревут, ровно во всяком дому по покойнику. Каждой матери боязно, не отняли б у нее сынишка любимого
в ученье заглазное. Замучат там болезного, заморят на
чужой стороне, всего-то натерпится, со всяким-то горем спознается!.. Не ученье страшно — страшна чужедальняя сторона непотачливая, житье-бытье под казенной кровлею, кусок хлеба, не матерью печенный, щи, не
в родительской печи сваренные.
Бросила горшки свои Фекла;
села на лавку и, ухватясь руками за колена, вся вытянулась вперед, зорко глядя на сыновей. И вдруг стала такая бледная, что краше во гроб кладут.
Чужим теплом Трифоновы дети не грелись,
чужого куска не едали, родительского дома отродясь не покидали. И никогда у отца с матерью на мысли того не бывало, чтобы когда-нибудь их сыновьям довелось на
чужой стороне хлеб добывать. Горько бедной Фекле. Глядела, глядела старуха на своих соколиков и заревела
в источный голос.
И Ровнедь минули, и Щербинскую гору, что так недавно еще красовалась вековыми дубовыми рощами, попавшими под топор промышленника, либо расхищенными людом, охочим до
чужого добра. Река заворотила вправо; высокий, чернеющий чапыжником нагорный берег как бы исполинской подковой огибал реку и темной полосой отражался на ее зеркальной поверхности. Солнце еще не
село, но уж потонуло
в тучах пыли, громадными клубами носившейся над ярманкой.
В воздухе засвежело; Татьяна Андревна и девицы приукутались.
Садиться играть
в карты, не имея
в кармане ни гроша, было у него обыкновением, а попить и пожрать на
чужой счет, прокатиться с шиком на
чужом извозчике и не заплатить извозчику не считалось грехом.
Из того светлого, что было во мне,
в том светлом, что было кругом, темным жителем
чужого мира казался этот человек. Он все ходил, потом
сел к столу. Закутался
в халат, сгорбился и тоскливо замер под звучавшими из мрака напоминаниями о смерти. Видел я его взъерошенного, оторванного от жизни Хозяина, видел, как
в одиноком ужасе ворочается он на дне души и ничего, ничего не чует вокруг.
— Домчу я тебя, моя краля ненаглядная,
в Тамбов, к брату, там ты погостишь, паспорт тебе оборудую… А сам вернусь да попрошусь у графа на службу
в Питер, я хотя ему и слуга, но не хам, как ты меня вечер обозвала, потому я из духовенства, а брат у меня
в Тамбове повытчиком
в суде служит — чиновник заправский…
Поселю я тебя
в Питере
в отдаленности, никто тебя под
чужим именем не разыщет…
Тетка с племянницей тем временем
сели закусывать. Подкрепившись, последняя начала рассказывать Марье Петровне свои похождения после бегства от старой барыни, у которой жила
в услужении. Марья Петровна, несмотря на строгость правил, была, как все женщины, любопытна и, кроме того, как все женщины, не греша сама, любила послушать
чужие грехи. Она с жадностью глотала рассказ Глаши.
Народа
чужой, дальней страны они не любили, как править этим народом, не знали и заботились лишь о том, как бы все покрасивее
в столице выглядело, где дворец королевы стоял, а о том, что делалось
в деревнях и
селах, голодал ли или сыт был народ, — им и узнать-то не хотелось…
Бросают товар, деньги, запирают лавки, запираются
в них, толкают друг друга, бегут опрометью, задыхаясь, кто куда попал,
в свой,
чужой дом, сквозь подворотни, ворота на запор,
в погреб, на чердак, бросаются
в свои экипажи,
садятся, не торгуясь, на извозчиков; лошади летят, как будто
в сражении, предчувствуя вместе с людьми опасность.
Она
садилась на бревна покинутого сруба, качалась и бахалась
в снег, и тихо кралась
в угол, и рыла там могилу — для
чужих, для
чужих.
Назло всем, но, может быть, особенно отцу Якову, Дукач решил окрестить сына
в чужом приходе,
в селе Перегудах, которое отстояло от Парипс не более как на семь или на восемь верст.