Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы
в бога не веруете; вы
в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере,
в вере тверд и каждое воскресенье бываю
в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Две
церкви в нем старинные,
Одна старообрядская,
Другая православная,
Дом с надписью: училище,
Пустой, забитый наглухо,
Изба
в одно окошечко,
С изображеньем фельдшера,
Пускающего кровь.
Краса и гордость русская,
Белели
церкви Божии
По горкам, по холмам,
И с ними
в славе спорили
Дворянские дома.
Дома с оранжереями,
С китайскими беседками
И с английскими парками;
На каждом флаг играл,
Играл-манил приветливо,
Гостеприимство русское
И ласку обещал.
Французу не привидится
Во сне, какие праздники,
Не день, не два — по месяцу
Мы задавали тут.
Свои индейки жирные,
Свои наливки сочные,
Свои актеры, музыка,
Прислуги — целый полк!
Получше нарядилась я,
Пошла я
в церковь Божию,
Смех слышу за собой! //………………………………….
Остатком — медью — шевеля,
Подумал миг, зашел
в кабак
И молча кинул на верстак
Трудом добытые гроши
И, выпив, крякнул от души,
Перекрестил на
церковь грудь.
Когда запели причастный стих,
в церкви раздались рыдания,"больше же всех вопили голова и предводитель, опасаясь за многое имение свое".
Как бы то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился
в дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских
церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
В исходе седьмого
в церквах заблаговестили, и улицы наполнились пестрыми толпами народа.
Отслушав заутреню, Грустилов вышел из
церкви ободренный и, указывая Пфейферше на вытянувшихся
в струнку пожарных и полицейских солдат ("кои и во время глуповского беспутства втайне истинному богу верны пребывали", — присовокупляет летописец), сказал...
— Но
в христианских обществах и у нас, сколько я знаю, развод допущен, — сказал Степан Аркадьич. — Развод допущен и нашею
церковью. И мы видим….
Затем графиня рассказала еще неприятности и козни против дела соединения
церквей и уехала торопясь, так как ей
в этот день приходилось быть еще на заседании одного общества и
в Славянском комитете.
Жениха ждали
в церкви, а он, как запертый
в клетке зверь, ходил по комнате, выглядывая
в коридор и с ужасом и отчаянием вспоминая, что он наговорил Кити, и что она может теперь думать.
В самой
церкви уже были зажжены обе люстры и все свечи у местных образов.
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день, встав раньше обыкновенного, не пив чаю, пришел
в восемь часов утра
в церковь для слушания утренних правил и исповеди.
Молодая жена его, как рассказывал Венден, — он был женат полгода, — была
в церкви с матушкой и, вдруг почувствовав нездоровье, происходящее от известного положения, не могла больше стоять и поехала домой на первом попавшемся ей лихаче-извозчике.
— Приехали! — Вот он! — Который? — Помоложе-то, что ль? — А она-то, матушка, ни жива, ни мертва! — заговорили
в толпе, когда Левин, встретив невесту у подъезда, с нею вместе вошел
в церковь.
Налево,
в переулок, против
церкви! ― крикнул Степан Аркадьич, перегибаясь
в окно кареты.
У ней была своя странная религия метемпсихозы,
в которую она твердо верила, мало заботясь о догматах
церкви.
В церкви никого не было, кроме нищего солдата, двух старушек и церковнослужителей.
Левин прочел второй том сочинений Хомякова и, несмотря на оттолкнувший его сначала полемический, элегантный и остроумный тон, был поражен
в них учением о
церкви.
— Да что же
в воскресенье
в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело
в церкви, ну они вынули по копейке и дали. А на что — они сами не знают.
И ему теперь казалось, что не было ни одного из верований
церкви, которое бы нарушило главное, — веру
в Бога,
в добро, как единственное назначение человека.
— Нет, папа… как же нет? А
в воскресенье
в церкви? — сказала Долли, прислушиваясь к разговору. — Дай, пожалуйста, полотенце, — сказала она старику, с улыбкой смотревшему на детей. — Уж не может быть, чтобы все…
Под каждое верование
церкви могло быть подставлено верование
в служение правде вместо нужд.
Тут только
в первый раз он ясно понял то, чего он не понимал, когда после венца повел ее из
церкви.
Толпа народа,
в особенности женщин, окружала освещенную для свадьбы
церковь. Те, которые не успели проникнуть
в средину, толпились около окон, толкаясь, споря и заглядывая сквозь решетки.
Кити
в это время, давно уже совсем готовая,
в белом платье, длинном вуале и венке померанцевых цветов, с посаженой матерью и сестрой Львовой стояла
в зале Щербацкого дома и смотрела
в окно, тщетно ожидая уже более получаса известия от своего шафера о приезде жениха
в церковь.
— «Да, то, что я знаю, я знаю не разумом, а это дано мне, открыто мне, и я знаю это сердцем, верою
в то главное, что исповедует
церковь».
Но, прочтя потом историю
церкви католического писателя и историю
церкви православного писателя и увидав, что обе
церкви, непогрешимые по сущности своей, отрицают одна другую, он разочаровался и
в Хомяковском учении о
церкви, и это здание рассыпалось таким же прахом, как и философские постройки.
Когда обряд обручения окончился, церковнослужитель постлал пред аналоем
в середине
церкви кусок розовой шелковой ткани, хор запел искусный и сложный псалом,
в котором бас и тенор перекликались между собой, и священник, оборотившись, указал обрученным на разостланный розовый кусок ткани.
На правой стороне теплой
церкви,
в толпе фраков и белых галстуков, мундиров и штофов, бархата, атласа, волос, цветов, обнаженных плеч и рук и высоких перчаток, шел сдержанный и оживленный говор, странно отдававшийся
в высоком куполе.
Его обрадовала мысль о том, как легче было поверить
в существующую, теперь живущую
церковь, составляющую все верования людей, имеющую во главе Бога и потому святую и непогрешимую, от нее уже принять верования
в Бога,
в творение,
в падение,
в искупление, чем начинать с Бога, далекого, таинственного Бога, творения и т. д.
Он не верил ни
в чох, ни
в смерть, но был очень озабочен вопросом улучшения быта духовенства и сокращения приходов, причем особенно хлопотал, чтобы
церковь осталась
в его селе.
Во время службы он то слушал молитвы, стараясь приписывать им значение такое, которое бы не расходилось с его взглядами, то, чувствуя, что он не может понимать и должен осуждать их, старался не слушать их, а занимался своими мыслями, наблюдениями и воспоминаниями, которые с чрезвычайною живостью во время этого праздного стояния
в церкви бродили
в его голове.
Уже входя
в детскую, он вспомнил, что такое было то, что он скрыл от себя. Это было то, что если главное доказательство Божества есть Его откровение о том, что есть добро, то почему это откровение ограничивается одною христианскою
церковью? Какое отношение к этому откровению имеют верования буддистов, магометан, тоже исповедующих и делающих добро?
Между тем церковнослужители облачились, и священник с дьяконом вышли к аналою, стоявшему
в притворе
церкви. Священник обратился к Левину, что-то сказав. Левин не расслушал того, что сказал священник.
Незаметно получив рукою
в плисовом обшлаге трехрублевую бумажку, дьякон сказал, что он запишет, и, бойко звуча новыми сапогами по плитам пустой
церкви, прошел
в алтарь.
— Да вот спросите у него. Он ничего не знает и не думает, — сказал Левин. — Ты слышал, Михайлыч, об войне? — обратился он к нему. — Вот что
в церкви читали? Ты что же думаешь? Надо нам воевать за христиан?
В церкви никого, кроме мужиков, дворников и их баб, не было.
Так говорилось
в толпе зрительниц, успевших проскочить
в двери
церкви.
«Да, одно очевидное, несомненное проявление Божества — это законы добра, которые явлены миру откровением, и которые я чувствую
в себе, и
в признании которых я не то что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми
в одно общество верующих, которое называют
церковью.
Никто не знал, какой она религии, — католической, протестантской или православной; но одно было несомненно — она находилась
в дружеских связях с самыми высшими лицами всех
церквей и исповеданий.
Беспрестанно подъезжали еще экипажи, и то дамы
в цветах с поднятыми шлейфами, то мужчины, снимая кепи или черную шляпу, вступали
в церковь.
В церкви была вся Москва, родные и знакомые. И во время обряда обручения,
в блестящем освещении
церкви,
в кругу разряженных женщин, девушек и мужчин
в белых галстуках, фраках и мундирах, не переставал прилично тихий говор, который преимущественно затевали мужчины, между тем как женщины были поглощены наблюдением всех подробностей столь всегда затрогивающего их священнодействия.
Искра радости, зажегшаяся
в Кити, казалось, сообщилась всем бывшим
в церкви.
В церкви стало так тихо, что слышалось падение капель воска.
— Ну что ж?
в воскресенье ты пойдешь
в церковь без новой ленты.
Колымага, сделавши несколько поворотов из улицы
в улицу, наконец поворотила
в темный переулок мимо небольшой приходской
церкви Николы на Недотычках и остановилась пред воротами дома протопопши.
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою
церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего
в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего
в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними
в бедную жизнь их.
На старшую дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, бог весть какого кавалерийского полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро
в деревенской
церкви, зная, что отец не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки.