Неточные совпадения
Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы, черт побери, приехать домой
в карете, подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади, одеть
в ливрею.
Опять я испугалася,
Макара Федосеича
Я не узнала: выбрился,
Надел
ливрею шитую,
Взял
в руки булаву,
Как не бывало лысины.
Смеется: — Что ты вздрогнула? —
«Устала я, родной...
А если и действительно
Свой долг мы ложно поняли
И наше назначение
Не
в том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И жить чужим трудом,
Так надо было ранее
Сказать… Чему учился я?
Что видел я вокруг?..
Коптил я небо Божие,
Носил
ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал век так жить…
И вдруг… Владыко праведный...
Но только что, въехав на широкий, полукруглый двор и слезши с извозчика, он вступил на крыльцо и навстречу ему швейцар
в перевязи беззвучно отворил дверь и поклонился; только что он увидал
в швейцарской калоши и шубы членов, сообразивших, что менее труда снимать калоши внизу, чем вносить их наверх; только что он услыхал таинственный, предшествующий ему звонок и увидал, входя по отлогой ковровой лестнице, статую на площадке и
в верхних дверях третьего состаревшегося знакомого швейцара
в клубной
ливрее, неторопливо и не медля отворявшего дверь и оглядывавшего гостя, ― Левина охватило давнишнее впечатление клуба, впечатление отдыха, довольства и приличия.
Раздался звонок, прошли какие-то молодые мужчины, уродливые, наглые и торопливые и вместе внимательные к тому впечатлению, которое они производили; прошел и Петр через залу
в своей
ливрее и штиблетах, с тупым животным лицом, и подошел к ней, чтобы проводить ее до вагона.
Расспросивши подробно будочника, куда можно пройти ближе, если понадобится, к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик
в военной
ливрее, с узелком
в руке, и, еще раз окинувши все глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо
в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою.
Одевались они с большим вкусом, разъезжали по городу
в колясках, как предписывала последняя мода, сзади покачивался лакей, и
ливрея в золотых позументах.
Сомненья нет: увы! Евгений
В Татьяну, как дитя, влюблен;
В тоске любовных помышлений
И день и ночь проводит он.
Ума не внемля строгим пеням,
К ее крыльцу, стеклянным сеням
Он подъезжает каждый день;
За ней он гонится, как тень;
Он счастлив, если ей накинет
Боа пушистый на плечо,
Или коснется горячо
Ее руки, или раздвинет
Пред нею пестрый полк
ливрей,
Или платок подымет ей.
Княжна молча встала с кресла и первая вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней
в столовую. Казачок
в ливрее с шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло,
в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха положила себе меду
в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого, хотя сама не тратила копейки ни на что) и вдруг спросила хриплым голосом...
Молодой слуга
в ливрее ввел обоих приятелей
в большую комнату, меблированную дурно, как все комнаты русских гостиниц, но уставленную цветами.
Толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ; показалась всего одна девочка лет двенадцати, а вслед за ней вышел из дому молодой парень, очень похожий на Петра, одетый
в серую ливрейную куртку [Ливрейная куртка — короткая
ливрея, повседневная одежда молодого слуги.] с белыми гербовыми пуговицами, слуга Павла Петровича Кирсанова.
Она, однако, не потеряла головы и немедленно выписала к себе сестру своей матери, княжну Авдотью Степановну Х……ю, злую и чванную старуху, которая, поселившись у племянницы
в доме, забрала себе все лучшие комнаты, ворчала и брюзжала с утра до вечера и даже по саду гуляла не иначе как
в сопровождении единственного своего крепостного человека, угрюмого лакея
в изношенной гороховой
ливрее с голубым позументом и
в треуголке.
Приятелей наших встретили
в передней два рослые лакея
в ливрее; один из них тотчас побежал за дворецким. Дворецкий, толстый человек
в черном фраке, немедленно явился и направил гостей по устланной коврами лестнице
в особую комнату, где уже стояли две кровати со всеми принадлежностями туалета.
В доме, видимо, царствовал порядок: все было чисто, всюду пахло каким-то приличным запахом, точно
в министерских приемных.
Ослепительно блестело золото
ливрей идолоподобно неподвижных кучеров и грумов, их головы
в лакированных шляпах казались металлическими, на лицах застыла суровая важность, как будто они правили не только лошадьми, а всем этим движением по кругу, над небольшим озером; по спокойной, все еще розоватой
в лучах солнца воде, среди отраженных ею облаков плавали лебеди, вопросительно и гордо изогнув шеи, а на берегах шумели ярко одетые дети, бросая птицам хлеб.
Захар не старался изменить не только данного ему Богом образа, но и своего костюма,
в котором ходил
в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что
в этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание
ливреи, которую он носил некогда, провожая покойных господ
в церковь или
в гости; а
ливрея в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства дома Обломовых.
Однажды бабушка велела заложить свою старую, высокую карету, надела чепчик, серебристое платье, турецкую шаль, лакею велела надеть
ливрею и поехала
в город с визитами, показывать внучка, и
в лавки, делать закупки.
— Это что! — строго крикнула она на него, — что за чучело, на кого ты похож? Долой! Василиса! Выдать им всем ливрейные фраки, и Сережке, и Степке, и Петрушке, и этому шуту! — говорила она, указывая на Егора. — Яков пусть черный фрак да белый галстук наденет. Чтобы и за столом служили, и вечером оставались
в ливреях!
В коридоре стоял незнакомый лакей
в ливрее.
На другой день, ровно
в одиннадцать часов, я явился
в квартиру князя
В—ского, холостую, но, как угадывалось мне, пышно меблированную, с лакеями
в ливреях.
Я не узнал Фаддеева: весь
в красном,
в ливрее, с стоячим воротником, на вытяжке, а лицо на сторону — неподражаем!
Швейцар
в необыкновенно чистом мундире отворил дверь
в сени, где стоял
в еще более чистой
ливрее с галунами выездной лакей с великолепно расчесанными бакенбардами и дежурный вестовой солдат со штыком
в новом чистом мундире.
У подъезда стояла пара английских лошадей
в шорах, и похожий на англичанина кучер с бакенбардами до половины щек,
в ливрее, с бичом и гордым видом сидел на козлах.
Этот верный слуга, нарядившись
в ливрею, не мог расстаться со своей глупостью и ленью и считал своим долгом обращаться со всеми крайне грубо.
Странное какое-то беспокойство овладевает вами
в его доме; даже комфорт вас не радует, и всякий раз, вечером, когда появится перед вами завитый камердинер
в голубой
ливрее с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать с вас сапоги, вы чувствуете, что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой нос молодого дюжего парня, только что взятого барином от сохи, но уже успевшего
в десяти местах распороть по швам недавно пожалованный нанковый кафтан, — вы бы обрадовались несказанно и охотно бы подверглись опасности лишиться вместе с сапогом и собственной вашей ноги вплоть до самого вертлюга…
Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника на первом месте между штатским генералом и губернским предводителем, человеком с свободным и достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке, необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, — как хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал гостей, мимоходом улыбался спине сановника и, стоя
в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, — как дворецкий подал рыбу
в полтора аршина длины и с букетом во рту, — как слуги,
в ливреях, суровые на вид, угрюмо приставали к каждому дворянину то с малагой, то с дрей-мадерой и как почти все дворяне, особенно пожилые, словно нехотя покоряясь чувству долга, выпивали рюмку за рюмкой, — как, наконец, захлопали бутылки шампанского и начали провозглашаться заздравные тосты: все это, вероятно, слишком известно читателю.
На разъездах, переправах и
в других тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету, говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях
ливрея довольно потертая (о том, что она серая с красными выпушками, кажется, едва ли нужно упомянуть); лошади тоже довольно пожили и послужили на своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не считает даже званию своему приличным пускать пыль
в глаза.
В пьесе под заглавием «Не наши» он называл Чаадаева отступником от православия, Грановского — лжеучителем, растлевающим юношей, меня — слугой, носящим блестящую
ливрею западной науки, и всех трех — изменниками отечеству.
С 1852 года тон начал меняться, добродушные беришоны уже не приезжали затем, чтоб отдохнуть и посмеяться, но со злобой
в глазах, исполненные желчи, терзали друг друга заочно и
в лицо, выказывали новую
ливрею, другие боялись доносов; непринужденность, которая делала легкой и милой шутку и веселость, исчезла.
Сенные девушки,
в новых холстинковых платьях, наполняют шумом и ветром девичью и коридор; мужская прислуга,
в синих суконных сюртуках, с белыми платками на шеях, ждет
в лакейской удара колокола; два лакея
в ливреях стоят у входных дверей, выжидая появления господ.
Среднего роста, узкий
в плечах, поджарый, с впалою грудью, он имел очень жалкую фигуру, прислуживая за столом, и едва-едва держался нетвердыми ногами, стоя
в ливрее на запятках за возком и рискуя при первом же ухабе растянуться на снегу.
У меня был кабриолет с двумя пони, я сам правил и ездил
в лес за грибами, сзади сидел кучер
в польской
ливрее.
Спустились к Театральной площади, «окружили» ее по канату. Проехали Охотный, Моховую. Поднялись
в гору по Воздвиженке. У Арбата прогромыхала карета на высоких рессорах, с гербом на дверцах.
В ней сидела седая дама. На козлах, рядом с кучером, — выездной лакей с баками,
в цилиндре с позументом и
в ливрее с большими светлыми пуговицами. А сзади кареты, на запятках, стояли два бритых лакея
в длинных
ливреях, тоже
в цилиндрах и с галунами.
Когда все установятся, показывается
в ливрее, с жезлом вроде скипетра церемониймейстер, а вслед за ним, под руку с женихом, невеста с букетом.
Там, где
в болоте по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которым стояли день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями
в ливреях. Все на французский манер
в угоду требовательным клиентам сделал Оливье — только одно русское оставил:
в ресторане не было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна и шелковыми поясами.
С обеих сторон дома на обеих сторонах улицы и глубоко по Гнездниковскому переулку стояли собственные запряжки: пары, одиночки, кареты, коляски, одна другой лучше. Каретники старались превзойти один другого. Здоровенный, с лицом
в полнолуние, швейцар
в ливрее со светлыми пуговицами, но без гербов,
в сопровождении своих помощников выносил корзины и пакеты за дамами
в шиншиллях и соболях с кавалерами
в бобрах или
в шикарных военных «николаевских» шинелях с капюшонами.
В назначенный день к семи часам вечера приперла из «Ляпинки» артель
в тридцать человек. Швейцар
в ужасе, никого не пускает. Выручила появившаяся хозяйка дома, и княжеский швейцар
в щегольской
ливрее снимал и развешивал такие пальто и полушубки, каких вестибюль и не видывал. Только места для калош остались пустыми.
Только раз
в неделю,
в воскресенье, слуги сводили старуху по беломраморной лестнице и усаживали
в запряженную шестеркой старых рысаков карету, которой правил старик кучер, а на запятках стояли два ветхих лакея
в шитых
ливреях, и на левой лошади передней пары мотался верхом форейтор, из конюшенных «мальчиков», тоже лет шестидесяти.
Кучер хозяйской коляски, казавшийся очень важным
в серой
ливрее, въезжая
в ворота, всякий раз должен был низко наклонять голову, чтобы ветки не сорвали его высокую шляпу с позументной лентой и бантом…
Перед окончанием дела появился у нас сам граф: его карета с гербами раза два — три останавливалась у нашего скромного домика, и долговязый гайдук
в ливрее торчал у нашего покосившегося крыльца.
Он теперь стоял
в передней, одетый
в новенькую синюю
ливрею, и с важностью отворял и затворял банковские двери, кланялся, помогал раздеться, ловко принимал пятиалтынные и двугривенные и еще раз кланялся.
Через сцену, опираясь на палочку, торопливо проходит Фирс, ездивший встречать Любовь Андреевну; он
в старинной
ливрее и
в высокой шляпе; что-то говорит сам с собой, но нельзя разобрать ни одного слова.
Но дабы не занимать вас излишним, может быть, повествованием, госпожа моя, вступив
в управление дома и не находя во мне способности к услуге, поверстала меня
в лакеи и надела на меня
ливрею.
Появились новые мебели из Москвы; завелись плевательницы, колокольчики, умывальные столики; завтрак стал иначе подаваться; иностранные вина изгнали водки и наливки; людям пошили новые
ливреи; к фамильному гербу прибавилась подпись: «in recto virtus…» [
В законности — добродетель (лат.).]
Там и сям истово выступали «наши дамы», окруженные молоденькими последнего выпуска офицерами и сопровождаемые лакеями
в богатых
ливреях.
У нее был метрдотель, и все лакеи были постоянно одеты
в ливреи.
При входе Калиновича лакей, глуповатый из лица, но
в ливрее с галунами, вытянулся
в дежурную позу и на вопрос: «Принимают?» — бойко отрезал: «Пожалуйте-с», — и побежал вверх с докладом.
Какая сцена представилась ему! Два жокея,
в графской
ливрее, держали верховых лошадей. На одну из них граф и человек сажали Наденьку; другая приготовлена была для самого графа. На крыльце стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела на эту сцену.
Такого рода спор, вероятно, долго бы еще продолжался, если бы он не был прерван довольно странным явлением:
в гостиную вдруг вошел лакей
в меховой, с гербовыми пуговицами,
ливрее и даже
в неснятой, тоже ливрейной, меховой шапке.
— La table est servie! [Кушать подано! (франц.).] — раздался голос вошедшего метрдотеля, очень жирного и
в ливрее.
Все молодые люди всей Европы год за год подвергаются этому испытанию и за самыми малыми исключениями все отрекаются от всего, что есть и может быть святого для человека, все выражают готовность убить своих братьев, даже отцов по приказанию первого заблудшего человека, наряженного
в обшитую красным и золотом
ливрею, и только спрашивают, кого и когда им велят убивать.