Неточные совпадения
Перевелись помещики,
В усадьбах не живут они
И умирать на старости
Уже не едут к нам.
Как прусаки слоняются
По нетопленой горнице,
Когда их вымораживать
Надумает мужик.
В усадьбе той слонялися
Голодные дворовые,
Покинутые барином
На произвол судьбы.
Все старые, все хворые
И как
в цыганском таборе
Одеты. По пруду
Тащили бредень пятеро.
Шли долго ли, коротко ли,
Шли близко ли, далеко ли,
Вот наконец и Клин.
Селенье незавидное:
Что ни изба — с подпоркою,
Как нищий с костылем,
А с крыш солома скормлена
Скоту. Стоят, как остовы,
Убогие дома.
Ненастной, поздней осенью
Так смотрят гнезда галочьи,
Когда галчата вылетят
И ветер придорожные
Березы обнажит…
Народ
в полях — работает.
Заметив за селением
Усадьбу на пригорочке,
Пошли пока — глядеть.
Виновник всего этого горя взобрался на телегу, закурил сигару, и когда на четвертой версте, при повороте дороги,
в последний раз предстала его глазам развернутая
в одну линию кирсановская
усадьба с своим новым господским домом, он только сплюнул и, пробормотав: «Барчуки проклятые», плотнее завернулся
в шинель.
Базаров
в несколько минут обегал все дорожки сада, зашел на скотный двор, на конюшню, отыскал двух дворовых мальчишек, с которыми тотчас свел знакомство, и отправился с ними
в небольшое болотце, с версту от
усадьбы, за лягушками.
Усадьба,
в которой жила Анна Сергеевна, стояла на пологом открытом холме,
в недальнем расстоянии от желтой каменной церкви с зеленою крышей, белыми колоннами и живописью al fresco [Фреской (итал.).] над главным входом, представлявшею «Воскресение Христово»
в «итальянском» вкусе.
Николай Петрович
в то время только что переселился
в новую свою
усадьбу и, не желая держать при себе крепостных людей, искал наемных; хозяйка, с своей стороны, жаловалась на малое число проезжающих
в городе, на тяжелые времена; он предложил ей поступить к нему
в дом
в качестве экономки; она согласилась.
— Лидию кадеты до того напугали, что она даже лес хотела продать, а вчера уже советовалась со мной, не купить ли ей Отрадное Турчаниновых? Скучно даме. Отрадное — хорошая
усадьба! У меня — закладная на нее… Старик Турчанинов умер
в Ницце, наследник его где-то заблудился… — Вздохнула и, замолчав, поджала губы так, точно собиралась свистнуть. Потом, утверждая какое-то решение, сказала...
Ему нравилось, что эти люди построили жилища свои кто где мог или хотел и поэтому каждая
усадьба как будто монумент, возведенный ее хозяином самому себе. Царила
в стране Юмала и Укко серьезная тишина, — ее особенно утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков на шеях коров; но это не была тишина пустоты и усталости русских полей, она казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого народа
в своем праве жить так, как он живет.
—
В Калужской губернии семнадцать
усадьб сожжено…
Затем, при помощи прочитанной еще
в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн
в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают
усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал
в поле приказчик отца Спивак; привез его
в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался
в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
— Поп крест продал, вещь — хорошая, старинное немецкое литье. Говорит:
в земле нашел. Врет, я думаю. Мужики, наверное,
в какой-нибудь
усадьбе со стены сняли.
Через несколько дней он,
в сопровождении Безбедова, ходил по комнатам своей квартиры. Комнаты обставлены старой и солидной мебелью, купленной, должно быть,
в барской
усадьбе. Валентин Безбедов, вводя Клима во владение этим имуществом, пренебрежительно просипел...
— Как скажете: покупать землю, выходить на отруба, али — ждать? Ежели — ждать, мироеды все расхватают. Тут — человек ходит, уговаривает: стряхивайте господ с земли, громите их! Я, говорит, анархист. Громить — просто.
В Майдане у Черкасовых —
усадьбу сожгли, скот перерезали, вообще — чисто! Пришла пехота, человек сорок резервного батальона, троих мужиков застрелили, четырнадцать выпороли, баб тоже. Толку
в этом — нет.
— Начальство очень обозлилось за пятый год. Травят мужиков. Брата двоюродного моего
в каторгу на четыре года погнали, а шабра — умнейший, спокойный был мужик, — так его и вовсе повесили. С баб и то взыскивают, за старое-то, да! Разыгралось начальство прямо… до бесстыдства! А помещики-то новые, отрубники, хуторяне действуют вровень с полицией. Беднота говорит про них: «Бывало — сами водили нас
усадьбы жечь, господ сводить с земли, а теперь вот…»
В общем Самгину нравилось ездить по капризно изогнутым дорогам, по берегам ленивых рек и перелесками. Мутно-голубые дали, синеватая мгла лесов, игра ветра колосьями хлеба, пение жаворонков, хмельные запахи — все это, вторгаясь
в душу, умиротворяло ее. Картинно стояли на холмах среди полей барские
усадьбы, кресты сельских храмов лучисто сияли над землею, и Самгин думал...
В Сосновке была господская
усадьба и резиденция. Верстах
в пяти от Сосновки лежало сельцо Верхлёво, тоже принадлежавшее некогда фамилии Обломовых и давно перешедшее
в другие руки, и еще несколько причисленных к этому же селу кое-где разбросанных изб.
Тихой, сонной рысью пробирался Райский,
в рогожной перекладной кибитке, на тройке тощих лошадей, по переулкам, к своей
усадьбе.
Все это думал Райский, едучи с Тушиным
в коляске обратно домой, после шестидневного пребывания
в его лесной
усадьбе.
— Викентьев: их
усадьба за Волгой, недалеко отсюда. Колчино — их деревня, тут только сто душ. У них
в Казани еще триста душ. Маменька его звала нас с Верочкой гостить, да бабушка одних не пускает. Мы однажды только на один день ездили… А Николай Андреич один сын у нее — больше детей нет. Он учился
в Казани,
в университете, служит здесь у губернатора, по особым поручениям.
Райский обогнул весь город и из глубины оврага поднялся опять на гору,
в противоположном конце от своей
усадьбы. С вершины холма он стал спускаться
в предместье. Весь город лежал перед ним как на ладони.
Райский узнал, что Тушин встречал Веру у священника, и даже приезжал всякий раз нарочно туда, когда узнавал, что Вера гостит у попадьи. Это сама Вера сказывала ему. И Вера с попадьей бывали у него
в усадьбе, прозванной Дымок, потому что издали, с горы,
в чаще леса, она только и подавала знак своего существования выходившим из труб дымом.
Ивана Ивановича «лесничим» прозвали потому, что он жил
в самой чаще леса,
в собственной
усадьбе, сам занимался с любовью этим лесом, растил, холил, берег его, с одной стороны, а с другой — рубил, продавал и сплавлял по Волге. Лесу было несколько тысяч десятин, и лесное хозяйство устроено и ведено было с редкою аккуратностью; у него одного
в той стороне устроен был паровой пильный завод, и всем заведовал, над всем наблюдал сам Тушин.
Слова эти Перфишка понял так, что надо, мол, хоть пыль немножечко постереть — впрочем, большой веры
в справедливость известия он не возымел; пришлось ему, однако, убедиться, что дьякон-то сказал правду, когда, несколько дней спустя, Пантелей Еремеич сам, собственной особой, появился на дворе
усадьбы, верхом на Малек-Аделе.
Господа перебрались
в другое гнездо;
усадьба запустела.
— Нет, — сказал я вслух, — тележки мне не надо; я завтра около твоей
усадьбы похожу и, если позволишь, останусь ночевать у тебя
в сенном сарае.
Он выскочил на двор, обежал его во всех направлениях — нет коня нигде! Плетень, окружавший
усадьбу Пантелея Еремеича, давно пришел
в ветхость и во многих местах накренился и приникал к земле… Рядом с конюшней он совсем повалился, на целый аршин
в ширину. Перфишка указал на это место Чертопханову.
Около господской
усадьбы, стоявшей к улице задом, происходило, что обыкновенно происходит около господских
усадеб: девки
в полинялых ситцевых платьях шныряли взад и вперед; дворовые люди брели по грязи, останавливались и задумчиво чесали свои спины; привязанная лошадь десятского лениво махала хвостом и, высоко задравши морду, глодала забор; курицы кудахтали; чахоточные индейки беспрестанно перекликивались.
Лет через пятьдесят, много семьдесят, эти
усадьбы, «дворянские гнезда», понемногу исчезали с лица земли; дома сгнивали или продавались на своз, каменные службы превращались
в груды развалин, яблони вымирали и шли на дрова, заборы и плетни истреблялись.
Кирила Петрович нахмурился; воспоминания, возбуждаемые
в нем погорелой
усадьбою, были ему неприятны.
— Как за что, батюшка Кирила Петрович? а за тяжбу-то покойника Андрея Гавриловича. Не я ли
в удовольствие ваше, то есть по совести и по справедливости, показал, что Дубровские владеют Кистеневкой безо всякого на то права, а единственно по снисхождению вашему. И покойник (царство ему небесное) обещал со мною по-свойски переведаться, а сынок, пожалуй, сдержит слово батюшкино. Доселе бог миловал. Всего-на-все разграбили у меня один анбар, да того и гляди до
усадьбы доберутся.
Дубровских несколько лет
в бесспорном владении, и из дела сего не видно, чтоб со стороны г. Троекурова были какие-либо до сего времени прошения о таковом неправильном владении Дубровскими оного имения, к тому по уложению велено, ежели кто чужую землю засеет или
усадьбу загородит, и на того о неправильном завладении станут бити челом, и про то сыщется допрямо, тогда правому отдавать тую землю и с посеянным хлебом, и городьбою, и строением, а посему генерал-аншефу Троекурову
в изъявленном на гвардии поручика Дубровского иске отказать, ибо принадлежащее ему имение возвращается
в его владение, не изъемля из оного ничего.
— А
в усадьбе-то будет им раздолье, — заметил Кирила Петрович, — я чай, красная шкатулочка полным-полна…
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел
в сей суд с прошением
в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров
в 17… году августа 14 дня, служивший
в то время
в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи
в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола ** душ со всем их крестьянским имуществом,
усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р., на что и купчая
в тот же день
в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа
в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
Слух о сем происшествии
в тот же день дошел до Кирила Петровича. Он вышел из себя и
в первую минуту гнева хотел было со всеми своими дворовыми учинить нападение на Кистеневку (так называлась деревня его соседа), разорить ее дотла и осадить самого помещика
в его
усадьбе. Таковые подвиги были ему не
в диковину. Но мысли его вскоре приняли другое направление.
История о зажигательствах
в Москве
в 1834 году, отозвавшаяся лет через десять
в разных провинциях, остается загадкой. Что поджоги были,
в этом нет сомнения; вообще огонь, «красный петух» — очень национальное средство мести у нас. Беспрестанно слышишь о поджоге барской
усадьбы, овина, амбара. Но что за причина была пожаров именно
в 1834
в Москве, этого никто не знает, всего меньше члены комиссии.
Дня через два она уехала
в город и всем дворовым дала отпускные. Потом совершила на их имя дарственную запись, которою отдавала дворовым, еще при жизни,
усадьбу и землю
в полную собственность, а с них взяла частное обязательство, что до смерти ее они останутся на прежнем положении.
Только одна
усадьба сохранилась
в моей памяти как исключение из общего правила.
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал
усадьбе характер острога. С одного краю,
в некотором отдалении от дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор, людские и проч., но и там не слышно было никакого движения, потому что скот был
в стаде, а дворовые на барщине. Только вдали, за службами, бежал по направлению к полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно, послали на сенокос за прислугой.
Что касается до
усадьбы,
в которой я родился и почти безвыездно прожил до десятилетнего возраста (называлась она «Малиновец»), то она, не отличаясь ни красотой, ни удобствами, уже представляла некоторые претензии на то и другое.
— У Акулины своего дела по горло; а сама и сходила бы, да ходилки-то у меня уж не прежние. Да и что я на вас за работница выискалась! Ишь командир командует: сходи да сходи. Уеду отсюда, вот тебе крест, уеду! Выстрою
в Быкове
усадьбу, возьму детей, а ты живи один с милыми сестрицами, любуйся на них!
Господский дом
в «Уголке» почти совсем развалился, а средств поправить его не было. Крыша протекала; стены
в комнатах были испещрены следами водяных потоков; половицы колебались; из окон и даже из стен проникал ветер. Владелицы никогда прежде не заглядывали
в усадьбу; им и
в голову не приходило, что они будут вынуждены жить
в такой руине, как вдруг их постигла невзгода.
— Ведь нам теперича
в усадьбы свои носа показать нельзя, — беспокоился четвертый, — ну, как я туда явлюсь? ни пан, ни хлоп, ни
в городе Иван, ни
в селе Селифан. Покуда вверху трут да мнут, а нас «вольные»-то люди
в лоск положат! Еще когда-то дело сделается, а они сразу ведь ошалеют!
Обыкновенно перед приездом господ отыскивали
в одном из трактиров немудрящего повара или даже приехавшего
в побывку трактирного полового и брали
в усадьбу на время пребывания барыни.
Я не раз впоследствии проезжал мимо Р., но как-то всегда забывал заглянуть
в ахлопинскую
усадьбу.
Дом был одноэтажный, с мезонином, один из тех форменных домов, которые сплошь и рядом встречались
в помещичьих
усадьбах; разница заключалась только
в том, что помещичьи дома были большею частью некрашеные, почернелые от старости и недостатка ремонта, а тут даже снаружи все глядело светло и чисто, точно сейчас ремонтированное.
У прочих совладельцев
усадеб не было, а
в части, ею купленной, оказалась довольно обширная площадь земли особняка (с лишком десять десятин) с домом, большою рощей, пространным палисадником, выходившим на площадь (обок с ним она и проектировала свой гостиный двор).
Торговая площадь не была разделена, и доходы с нее делились пропорционально между совладельцами. Каждый год, с общего согласия, установлялась такса с возов, лавок, трактиров и кабака, причем торговать
в улицах и
в собственных
усадьбах хотя и дозволялось, но под условием особенного и усиленного налога. При этих совещаниях матушке принадлежали две пятых голоса, а остальные три пятых — прочим совладельцам. Очевидно, она всегда оставалась
в меньшинстве.
Известны были, впрочем, два факта: во-первых, что
в летописях малиновецкой
усадьбы, достаточно-таки обильных сказаниями о последствиях тайных девичьих вожделений, никогда не упоминалось имя Конона
в качестве соучастника, и во-вторых, что за всем тем он, как я сказал выше, любил,
в праздничные дни, одевшись
в суконную пару, заглянуть
в девичью, и, стало быть, стремление к прекрасной половине человеческого рода не совсем ему было чуждо.