Неточные совпадения
В чистеньком городке,
на тихой, широкой
улице с красивым бульваром посредине, против
ресторана,
на веранде которого, среди цветов, играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина
в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела
в полутемную комнату, где
на широком диване у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
Но уже было не скучно, а, как всегда
на этой
улице, — интересно, шумно, откровенно распутно и не возбуждало никаких тревожных мыслей. Дома, осанистые и коренастые, стояли плотно прижавшись друг к другу, крепко вцепившись
в землю фундаментами. Самгин зашел
в ресторан.
«Этот вышел из игры. И, вероятно, надолго. А — Маракуевы, Поярковы — что они могут сделать против таких вот? — думал он, наблюдая людей
в ресторане. — Мне следует развлечься», — решил он и через несколько минут вышел
на притихшую
улицу.
Прочитав утром крикливые газеты, он с полудня уходил
на улицы, бывал
на собраниях, митингах, слушая, наблюдая, встречая знакомых, выспрашивал, но не высказывался, обедал
в ресторанах, позволяя жене думать, что он занят конспиративными делами.
«Занятно», — подумал Старцев, выходя
на улицу. Он зашел еще
в ресторан и выпил пива, потом отправился пешком к себе
в Дялиж. Шел он и всю дорогу напевал...
Был еще за Тверской заставой
ресторан «Эльдорадо» Скалкина, «Золотой якорь»
на Ивановской
улице под Сокольниками,
ресторан «Прага», где Тарарыкин сумел соединить все лучшее от «Эрмитажа» и Тестова и даже перещеголял последнего расстегаями «пополам» — из стерляди с осетриной.
В «Праге» были лучшие бильярды, где велась приличная игра.
Об этом писали
в письмах и передавали устно те деревенские соседи, которым случалось ее видеть и
на улице и у самой Анны Марковны, — швейцары и номерные гостиниц, лакеи маленьких
ресторанов, извозчики, мелкие подрядчики.
И потому
в два часа ночи, едва только закрылся уютный студенческий
ресторан «Воробьи» и все восьмеро, возбужденные алкоголем и обильной пищей, вышли из прокуренного, чадного подземелья наверх,
на улицу,
в сладостную, тревожную темноту ночи, с ее манящими огнями
на небе и
на земле, с ее теплым, хмельным воздухом, от которого жадно расширяются ноздри, с ее ароматами, скользившими из невидимых садов и цветников, то у каждого из них пылала голова и сердце тихо и томно таяло от неясных желаний.
Веселое солнце льет веселые лучи
на макадам 23
улиц и еще веселее смотрится и играет
в витринах
ресторанов и магазинов.
Прошла половина поста. Бешеный день французского demi-careme [Полупоста, преполовение поста (франц.).] угасал среди пьяных песен; по
улицам сновали пьяные студенты, пьяные блузники, пьяные девочки.
В погребках,
ресторанах и во всяких таких местах были балы,
на которых гризеты вознаграждали себя за трехнедельное demi-смирение. Париж бесился и пьяный вспоминал свою утраченную свободу.
И Петр Иваныч был прав. Теперь Дракин везде: и
на улице, и
в театрах, и
в ресторанах, и
в столице, и
в провинции, и
в деревне — и не только не ежится, но везде распоряжается как у себя дома. Чуть кто зашумаркает — он сейчас:
в солдаты!
в Сибирь! Словом сказать, поступает совсем-совсем так, как будто ничего нового не произошло, а напротив того, еще расширилась арена для его похождений.
В самых разнообразных формах и видах является он перед нами всюду: и
на улице, и
в кафешантанах, и
в ресторанах, и даже
в бесчисленных канцеляриях, и, по-видимому, улыбка никогда не сходит с лица его.
Он нерешительно идет
в переднюю, медленно одевается там и, выйдя
на улицу, вероятно, опять долго думает; ничего не придумав, кроме «старого черта» по моему адресу, он идет
в плохой
ресторан пить пиво и обедать, а потом к себе домой спать. Мир праху твоему, честный труженик!
Вся цивилизованная природа свидетельствует о скором пришествии вашем.
Улица ликует, дома терпимости прихорашиваются, половые и гарсоны
в трактирах и
ресторанах в ожидании млеют, даже стерляди
в трактирных бассейнах — и те резвее играют
в воде, словно говорят: слава богу! кажется, скоро начнут есть и нас! По всей веселой Руси, от Мещанских до Кунавина включительно, раздается один клич: идет чумазый! Идет и
на вопрос: что есть истина? твердо и неукоснительно ответит: распивочно и навынос!
Повсюду:
на улицах,
в ресторанах,
в театрах,
в вагонах конок,
на вокзалах появлялся этот маленький, черномазый, хромой офицер, странно болтливый, растрепанный и не особо трезвый, одетый
в общеармейский мундир со сплошь красным воротником — настоящий тип госпитальной, военно-канцелярской или интендантской крысы.
Домики, или, по-местному, «дачи», стояли кое-как, врассыпную, вокруг небольшой площади, у пруда.
На эту площадку протолкались, оттесняя скромных соседей, три «заведения»:
ресторан, кабак, имевший вид трактира, и просто кабак. Нечто вроде длинной
улицы, примыкавшей к этой площадке, вмещало
в себе еще два кабакообразных заведения.
Оделся я, вышел
на улицу. Было утро раннее, часов шесть-семь.
На улицах никого не было. Толкнулся я к Михайле — говорят, дома не ночевал, должно быть,
в гостинице остался.
В ресторан мне идти рано, да и не могу туда идти — противно. Ходил я, ходил по городу. Отворили турецкие кофейни, там посидел, чашку кофе выпил черного. Гляжу
на людей и думаю: «Все, все вы счастливые, у каждого свое дело, у каждого чистые руки… а я!»
Володя успел хорошо ознакомиться с городом и первое время с особенным интересом наблюдал американские нравы и
на улицах, и
в конках, и
в ресторанах, и
в театрах, пока не потерял своей головы и сердца
в семье одного почтенного доктора, черноглазая дочь которого, хорошенькая семнадцатилетняя мисс Клэр, являлась магнитом для Ашанина.
В первый же день Ашанин с партией своих спутников, решивших осматривать Лондон вместе, небольшой группой, состоящей из четырех человек (доктор, жизнерадостный мичман Лопатин, гардемарин Иволгин и Володя), побродил по
улицам, был
в соборе св. Павла,
в Тоуэре, проехал под Темзой по железной дороге по сырому туннелю, был
в громадном здании банка, где толпилась масса посетителей, и где царил тем не менее образцовый порядок, и после сытного обеда
в ресторане закончил свой обильный впечатлениями день
в Ковентгарденском театре, слушая оперу и поглядывая
на преобладающий красный цвет дамских туалетов.
Володя повернул
в другую
улицу, потом
в третью — все те же хижины, все те же идиллические картины
в домах, все те же встречи гуляющих и катающихся верхом — и вышел, наконец,
в лучше освещенную
улицу с несколькими лавками и
ресторанами,
в которых капитаны с купеческих судов играли
на бильярде, и многие канаки
в более или менее европейских костюмах потягивали водку или пиво.
Висленев
в это время жил
в одном из тех громадных домов Невского проспекта, где, как говорится, чего хочешь, того просишь: здесь и роскошные магазины, и депо, и мелочная лавка, и французский
ресторан, и греческая кухмистерская восточного человека Трифандоса, и другие ложементы с парадных входов
на улицу, и сходных цен нищенские стойла
в глубине черных дворов.
«Эрмитаж» —
ресторан и гостиница, основанные французским кулинаром Л. Оливье и московским купцом Я. А. Пеговым. С 1864 г. «Эрмитаж» находился
на углу Неглинной
улицы и Петровского бульвара.
В 1917 г. «Эрмитаж» был закрыт.
Иван Алексеич повел носом. Пахло фруктами, спелыми яблоками и грушами — характерный осенний запах Москвы
в ясные сухие дни. Он остановился перед разносчиком, присевшим
на корточках у тротуарной тумбы, и купил пару груш. Ему очень хотелось пить от густого, пряного соуса к дикой козе, съеденной
в ресторане. Груши оказались жестковаты, но вкусны. Иван Алексеич не стеснялся есть их
на улице.
На позициях были холод, лишения, праздное стояние с постоянным нервным напряжением от стерегущей опасности. За позициями,
на отдыхе, шло беспробудное пьянство и отчаянная карточная игра. То же самое происходило и
в убогих мукденских
ресторанах.
На улицах Мукдена китайские ребята зазывали офицеров к «китайска мадама», которые, как уверяли дети, «шибко шанго». И кандидаты
на дворе фанзы часами ждали своей очереди, чтоб лечь
на лежанку с грязной и накрашенной четырнадцатилетней китаянкой.
—
На улице говорить неудобно, не проедете ли вы ко мне? — заискивающе начал Григорий Александрович, жестом приглашая Николая Герасимовича сесть
в поданную уже к подъезду
ресторана изящную полуколяску, запряженную кровным рысаком.
Познакомив своего друга Гарина с Гиршфельдом и, вспрыснув приезд
в Москву и это знакомство шампанским за прекрасным обедом
в ресторане «Эрмитаж», князь Владимир повез Виктора вечером
на Тверскую
улицу,
в театр, распорядившись еще во время обеда послать за двумя креслами первого ряда.
Встреченные им
в ресторанах и
на улицах товарищи, бывшие приятели и собутыльники, сторонились от него, как от зачумленного.
Во втором часу дня он входил
в общую залу
ресторана Кюба,
на углу Большой Морской
улицы и Кирпичного переулка.
Одна за другою были отрезаны от него конспиративные квартиры, где он мог бы укрыться; оставались еще свободными некоторые
улицы, бульвары и
рестораны, но страшная усталость от двухсуточной бессонницы и крайней напряженности внимания представляла новую опасность: он мог заснуть где-нибудь
на бульварной скамейке, или даже
на извозчике, и самым нелепым образом, как пьяный, попасть
в участок.