Неточные совпадения
А для платонической любви не может быть
драмы, потому что
в такой любви всё ясно и чисто, потому что…
«Да! она не простит и не может простить. И всего ужаснее то, что виной всему я, — виной я,
а не виноват.
В этом-то вся
драма, — думал он. — Ах, ах, ах!» приговаривал он с отчаянием, вспоминая самые тяжелые для себя впечатления из этой ссоры.
— Подруги упрекают меня, дескать — польстилась девушка на деньги, — говорила Телепнева, добывая щипчиками конфекты из коробки. — Особенно язвит Лидия, по ее законам необходимо жить с милым и чтобы —
в шалаше. Но — я бытовая и водевильная, для меня необходим приличный домик и свои лошади. Мне заявлено: «У вас, Телепнева, совершенно отсутствует понимание драматизма». Это сказал не кто-нибудь,
а — сам, он, который сочиняет
драмы.
А с милым без
драмы — не прожить, как это доказано
в стихах и прозе…
Она говорила о студентах, влюбленных
в актрис, о безумствах богатых кутил
в «Стрельне» и у «Яра», о новых шансонетных певицах
в капище Шарля Омона, о несчастных романах, запутанных
драмах. Самгин находил, что говорит она не цветисто, неумело, содержание ее рассказов всегда было интереснее формы,
а попытки философствовать — плоски. Вздыхая, она произносила стертые фразы...
«Негодяй и, наверное, шпион», — отметил брезгливо Самгин и тут же подумал, что вторжение бытовых эпизодов
в драмы жизни не только естественно,
а, прерывая течение драматических событий, позволяет более легко переживать их. Затем он вспомнил, что эта мысль вычитана им
в рецензии какой-то парижской газеты о какой-то пьесе, и задумался о делах практических.
— Добротный парень, — похвалил его дядя Миша,
а у Самгина осталось впечатление, что Гусаров только что приехал откуда-то издалека, по важному делу, может быть, венчаться с любимой девушкой или ловить убежавшую жену, — приехал, зашел
в отделение, где хранят багаж, бросил его и помчался к своему счастью или к
драме своей.
Эти ее анекдоты очень хорошо сливались с ее же рассказами о маленьких идиллиях и
драмах простых людей, и
в общем получалась картина морально уравновешенной жизни, где нет ни героев, ни рабов,
а только — обыкновенные люди.
Взял ее с эстрады, внушил, что она должна играть
в драме,
а в драме она оказалась совершенно бездарной и теперь мстит ему за то, что он испортил ей карьеру: не помешай он ей — она была бы знаменита, как Иветт Жильбер.
Самгин наклонил голову, чтобы скрыть улыбку. Слушая рассказ девицы, он думал, что и по фигуре и по характеру она была бы на своем месте
в водевиле,
а не
в драме. Но тот факт, что на долю ее все-таки выпало участие
в драме, несколько тронул его; он ведь был уверен, что тоже пережил
драму. Однако он не сумел выразить чувство, взволновавшее его,
а два последние слова ее погасили это чувство. Помолчав, он спросил вполголоса...
— Все это лишнее, ненужное, cousin! — сказала она, — ничего этого нет. Предок не любуется на меня, и ореола нет,
а я любуюсь на вас и долго не поеду
в драму: я вижу сцену здесь, не трогаясь с места… И знаете, кого вы напоминаете мне? Чацкого…
Если
в молодости любовь, страсть или что-нибудь подобное и было известно ей, так это, конечно — страсть без опыта, какая-нибудь неразделенная или заглохшая от неудачи под гнетом любовь, не
драма — любовь,
а лирическое чувство, разыгравшееся
в ней одной и
в ней угасшее и погребенное, не оставившее следа и не положившее ни одного рубца на ее ясной жизни.
«Ну, как я напишу
драму Веры, да не сумею обставить пропастями ее падение, — думал он, —
а русские девы примут ошибку за образец, да как козы — одна за другой — пойдут скакать с обрывов!..
А обрывов много
в русской земле! Что скажут маменьки и папеньки!..»
Когда же наставало не веселое событие, не обед, не соблазнительная закулисная
драма,
а затрогивались нервы жизни, слышался
в ней громовой раскат, когда около него возникал важный вопрос, требовавший мысли или воли, старик тупо недоумевал, впадал
в беспокойное молчание и только учащенно жевал губами.
Что будет с ней теперь — не знаю:
драма ли, роман ли — это уже докончи ты на досуге,
а мне пора на вечер к
В. И. Там ожидает меня здоровая и серьезная партия с серьезными игроками.
Она потрясла отрицательно головой, решив, однако же, не скрывать об этих письмах от Тушина, но устранить его от всякого участия
в развязке ее
драмы как из пощады его сердца, так и потому, что, прося содействия Тушина, она как будто жаловалась на Марка. «
А она ни
в чем его не обвиняет… Боже сохрани!»
— Свежо на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая
драма! нездорова, невесела, осень на дворе,
а осенью человек, как все звери, будто уходит
в себя. Вон и птицы уже улетают — посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой на кривую линию черных точек
в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и на душе становится уныло… Не правда ли?
— Так что же! У нас нет жизни, нет
драм вовсе: убивают
в драке, пьяные, как дикари!
А тут
в кои-то веки завязался настоящий человеческий интерес, сложился
в драму,
а вы — мешать!.. Оставьте, ради Бога! Посмотрим, чем разрешится… кровью, или…
— Можно удержаться от бешенства, — оправдывал он себя, — но от апатии не удержишься, скуку не утаишь, хоть подвинь всю свою волю на это!
А это убило бы ее: с летами она догадалась бы… Да, с летами,
а потом примирилась бы, привыкла, утешилась — и жила!
А теперь умирает, и
в жизни его вдруг ложится неожиданная и быстрая
драма, целая трагедия, глубокий, психологический роман.
«Постараюсь ослепнуть умом, хоть на каникулы, и быть счастливым! Только ощущать жизнь,
а не смотреть
в нее, или смотреть затем только, чтобы срисовать сюжеты, не дотрогиваясь до них разъедающим, как уксус, анализом…
А то горе! Будем же смотреть, что за сюжеты Бог дал мне? Марфенька, бабушка, Верочка — на что они годятся:
в роман,
в драму или только
в идиллию?»
— Попробую, начну здесь, на месте действия! — сказал он себе ночью, которую
в последний раз проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть одну главу напишу!
А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих
драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их
в лучи поэзии; я буду видеть одно чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
— Боже мой! — говорил Райский, возвращаясь к себе и бросаясь, усталый и телом и душой,
в постель. — Думал ли я, что
в этом углу вдруг попаду на такие
драмы, на такие личности? Как громадна и страшна простая жизнь
в наготе ее правды и как люди остаются целы после такой трескотни!
А мы там,
в куче, стряпаем свою жизнь и страсти, как повара — тонкие блюда!..
Судорожно натянутые нервы
в Петербурге и Новгороде — отдали, внутренние непогоды улеглись. Мучительные разборы нас самих и друг друга, эти ненужные разбереживания словами недавних ран, эти беспрерывные возвращения к одним и тем же наболевшим предметам миновали;
а потрясенная вера
в нашу непогрешительность придавала больше серьезный и истинный характер нашей жизни. Моя статья «По поводу одной
драмы» была заключительным словом прожитой болезни.
Моя
драма совсем не
в том, что я должен преодолеть препятствия для использования жизни
в этом мире,
а в том, что я должен преодолеть препятствия для освобождения от этого мира, для перехода
в свободу иного мира.
И это открывается
в духовном опыте человека,
а не
в богословском умозрении; божественная
драма опрокинута
в человеческую
драму, то, что вверху, опрокинуто
в то, что внизу.
Было это уже весной, подходили экзамены, наши вечера и танцы прекратились, потом мы уехали на каникулы
в деревню.
А когда опять подошла осень и мы стали встречаться, я увидел, что наша непрочная «взаимная симпатия» оказалась односторонней. Задатки этой
драмы были даны вперед. Мы были одногодки. Я перешел
в пятый класс и оставался по — прежнему «мальчишкой»,
а она стала красивым подростком пятнадцати лет, и на нее стали обращать внимание ученики старших классов и даже взрослые кавалеры.
Обычное сознание соединяет Перво-Божество с Богом Отцом, но ведь Бог Отец есть одно из лиц мистической диалектики, есть действующее лицо религиозной
драмы,
а Перво-Божество лежит под и над этой диалектикой, не участвует
в драме в качестве лица.
— Ну, еще бы! Вам-то после…
А знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей
в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова
драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То есть, я хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти
в детстве писал.
— Да какая ж
драма? Что ж, вы на сцене изобразите, как он жену бил, как та выла, глядючи на красный платок солдатки,
а потом головы им разнесла? Как же это ставить на сцену! Да и борьбы-то нравственной здесь не представите, потому что все грубо, коротко. Все не борется,
а… решается.
В таком быту народа у него нет своей
драмы, да и быть не может: у него есть уголовные дела, но уж никак не
драмы.
— Да, по-моему, есть их собственная
драма. Поверьте, бабы коробьинские отлично входят
в борьбу убийцы,
а мы
в нее не можем войти.
— Смотри на Рютли, — шепнул сыну пастор. Дитя было спокойно, но выстрела не раздавалось. «Боже, подкрепи меня!» — молился
в душе пастор.
А в четырнадцати шагах перед ним происходила другая
драма.
Здесь был только зоологический Розанов,
а был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около постели, на которой спала женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом
в пятом акте
драмы.
—
А по-моему, снова повторяю,
в народной жизни нет
драмы, — настаивал Зарницын.
Сон не шел к нему,
а мысли все время вертелись около этого дурацкого, как он сам называл увоз Любки, поступка,
в котором так противно переплелся скверный водевиль с глубокой
драмой.
— Monsieur Вихров, мне говорили очень умные люди, что опера Глинки испорчена сюжетом:
в ней выведена пассивная страсть,
а не активная, и что на этом
драм нельзя строить.
Н.
А.Полевой
в «Московском Телеграфе» заявил, что «
драма в сущности своей не выдерживает никакой критики», и иронизировал по поводу патриотизма автора.
—
Драма, представленная на сцене, — продолжал Павел, — есть венец всех искусств;
в нее входят и эпос, и лира, и живопись, и пластика,
а в опере наконец и музыка —
в самых высших своих проявлениях.
У нас и
в жизни простолюдинов и
в жизни среднего сословия
драма клокочет… ключом бьет под всем этим… страсти нормальны… протест правильный, законный; кто задыхается
в бедности, кого невинно и постоянно оскорбляют… кто между подлецами и мерзавцами чиновниками сам делается мерзавцем, —
а вы все это обходите и берете каких-то великосветских господ и рассказываете, как они страдают от странных отношений.
— «Ты наш, ты наш! Клянися на мече!» — не помню, говорится
в какой-то
драме;
а так как
в наше время мечей нет, мы поклянемся лучше на гербовой бумаге, и потому угодно вам выслушать меня или нет? — проговорил князь.
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое,
в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных
драм, которые своей высокопарной ложью
в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился
в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам,
а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно,
в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его,
в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
В разгоряченном вином воображении создавались целые
драмы,
в которых вымещались все обиды и
в которых обидчиком являлся уже он,
а не Иудушка.
Мысли, одна страшнее другой, одолевали бедную Аришу, и она то принималась безумно рыдать, уткнувшись головой
в подушку, то начинала молиться, молиться не за себя,
а за своего Степушку, который спал
в ее каморке детски-беззаботным сном, не подозревая разыгрывавшейся около него
драмы.
Кроме того,
в пьесе Островского замечаем ошибку против первых и основных правил всякого поэтического произведения, непростительную даже начинающему автору. Эта ошибка специально называется
в драме — «двойственностью интриги»: здесь мы видим не одну любовь,
а две — любовь Катерины к Борису и любовь Варвары к Кудряшу. Это хорошо только
в легких французских водевилях,
а не
в серьезной
драме, где внимание зрителей никак не должно быть развлекаемо по сторонам.
Таким образом, борьба, требуемая теориею от
драмы, совершается
в пьесах Островского не
в монологах действующих лиц,
а в фактах, господствующих над ними.
А ему упорно возражали: да почему же
в пьесе не может быть лиц, не участвующих прямо
в развитии
драмы?
Еще больше, — нас попросят провести дальше наши мнения и дойти до крайних их результатов, то есть, что драматический автор, не имея права ничего отбрасывать и ничего подгонять нарочно для своей цели, оказывается
в необходимости просто записывать все ненужные разговоры всех встречных лиц, так что действие, продолжавшееся неделю, потребует и
в драме ту же самую неделю для своего представления на театре,
а для иного происшествия потребуется присутствие всех тысяч людей, прогуливающихся по Невскому проспекту или по Английской набережной.
Не давались танцы кипевшей талантом девочке и не привлекали ее. Она продолжала неуклонно читать все новые и новые пьесы у отца, переписывала излюбленные монологи,
а то и целые сцены — и учила, учила их. Отец мечтал перевести ее
в драму и
в свой бенефис, когда ей минуло тринадцать лет, выпустил
в водевиле с пением, но дебют был неудачен.
Девяти лет отец отдал ее
в театральную школу, где на
драму не обращалось внимания,
а главным был балет. Танцевали целый день, с утра до вечера, и время от времени учениц посылали на спектакли Большого театра «к воде».
Хвостиков поставлен был
в затруднительное положение. Долгов действительно говорил ему, что он намерен писать о
драме вообще и
драме русской
в особенности, желая
в статье своей доказать… — Но что такое доказать, — граф совершенно не понял. Он был не склонен к чересчур отвлеченному мышлению,
а Долгов
в этой беседе занесся
в самые высшие философско-исторические и философско-эстетические сферы.
Начальство не вдруг на это согласилось,
а потому мы с Александром Панаевым, состряпав какую-то
драму, разыграли ее, с помощью его братьев,
в общей их квартире, довольно большом каменном доме, принадлежавшем дяде их Страхову.
Но даже и дети не знали, что задолго до их рождения,
в первую пору своего замужества, она пережила тяжелую, страшную и не совсем обычную
драму, и что сын Саша не есть ее первый и старший сын, каким себя считал. И уж никак не предполагали они, что город Н. дорог матери не по радостным воспоминаниям,
а по той печали и страданию, что испытала она
в безнадежности тогдашнего своего положения.