Неточные совпадения
Бросила прочь она от себя платок, отдернула налезавшие на очи длинные волосы косы своей и вся разлилася
в жалостных речах, выговаривая их тихим-тихим голосом, подобно когда ветер, поднявшись прекрасным вечером, пробежит вдруг по
густой чаще приводного тростника: зашелестят, зазвучат и понесутся вдруг унывно-тонкие звуки, и ловит их с непонятной грустью остановившийся путник, не чуя ни погасающего вечера, ни несущихся веселых песен
народа, бредущего от полевых работ и жнив, ни отдаленного тарахтенья где-то проезжающей телеги.
Раскольников перешел через площадь. Там, на углу, стояла
густая толпа
народа, все мужиков. Он залез
в самую густоту, заглядывая
в лица. Его почему-то тянуло со всеми заговаривать. Но мужики не обращали внимания на него и все что-то галдели про себя, сбиваясь кучками. Он постоял, подумал и пошел направо, тротуаром, по направлению к
В—му. Миновав площадь, он попал
в переулок…
Затем, при помощи прочитанной еще
в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн
в Германии» и «Политических движений русского
народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне
густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Лютов был явно настроен на скандал, это очень встревожило Клима, он попробовал вырвать руку, но безуспешно. Тогда он увлек Лютова
в один из переулков Тверской, там встретили извозчика-лихача. Но, усевшись
в экипаж, Лютов, глядя на
густые толпы оживленного, празднично одетого
народа, заговорил еще громче
в синюю спину возницы...
Там то же почти, что и
в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с
густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем.
В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много
народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети за спиной или за пазухой.
Мы с трудом пробрались сквозь
густую толпу
народа ко входу, заплатили по реалу и вошли
в клетку.
Вот любо-то! Вот радость! Не
в народе,
В густой толпе, из-за чужой спины,
Снегурочка смотреть на праздник будет, —
Вперед пойдет. И царь, и люди скажут:
Такой четы на диво поискать!
В большом, полном
народа зале
загудела музыка.
Тихо, разрозненно,
в разных местах набитого
народом храма зародилось сначала несколько отдельных голосов, сливавшихся постепенно, как ручьи… Ближе, крепче, громче, стройнее, и, наконец, под сводами костела загремел и покатился волнами согласный тысячеголосый хор, а где-то
в вышине над ним
гудел глубокий рев органа… Мать стояла на коленях и плакала, закрыв лицо платком.
Бортевые промыслы
в Оренбургской губернии были прежде весьма значительны, но умножившееся народонаселение и невежественная жадность при доставанье меда, который нередко вынимают весь, не оставляя запаса на зиму, губят диких пчел, которых и без того истребляют медведи, большие охотники до меда, некоторые породы птиц и жестокость зимних морозов] Трав и цветов мало
в большом лесу:
густая, постоянная тень неблагоприятна растительности, которой необходимы свет и теплота солнечных лучей; чаще других виднеются зубчатый папоротник, плотные и зеленые листья ландыша, высокие стебли отцветшего лесного левкоя да краснеет кучками зрелая костяника; сырой запах грибов носится
в воздухе, но всех слышнее острый и, по-моему, очень приятный запах груздей, потому что они родятся семьями, гнездами и любят моститься (как говорят
в народе)
в мелком папоротнике, под согнивающими прошлогодними листьями.
Он спустился под ворота, вышел на тротуар, подивился
густой толпе
народа, высыпавшего с закатом солнца на улицу (как и всегда
в Петербурге
в каникулярное время), и пошел по направлению к Гороховой.
Ровно
в девять часов на церкви
загудел большой колокол, и
народ толпами повалил на площадь.
Солнце ярко светило, обливая смешавшийся кругом аналоя
народ густыми золотыми пятнами. Зеленые хоругви качались, высоко поднятые иконы горели на солнце своею позолотой, из кадила дьякона синеватою кудрявою струйкой поднимался быстро таявший
в воздухе дымок, и слышно было, как, раскачиваясь
в руке, позванивало оно медными колечками.
По улице во весь дух проскакал губернаторский ординарец-казак и остановился у церкви; всем встречающимся по дороге верховой кричал: «Ступайте назад
в церковь присягать новому императору!»
Народ, шедший врассыпную, приостановился, собрался
в кучки, пошел назад и, беспрестанно усиливаясь встречными людьми, уже
густою толпою воротился
в церковь.
Густая толпа
народа не успела мигнуть, как барин уже был на дороге
в Мельковский завод, где готовилась ему торжественная встреча.
Он прошел
в столовую. Там уже набралось много
народа; почти все места за длинным, покрытым клеенкой столом были заняты. Синий табачный дым колыхался
в воздухе. Пахло горелым маслом из кухни. Две или три группы офицеров уже начинали выпивать и закусывать. Кое-кто читал газеты.
Густой и пестрый шум голосов сливался со стуком ножей, щелканьем бильярдных шаров и хлопаньем кухонной двери. По ногам тянуло холодом из сеней.
Готовились к поверке; начало рассветать;
в кухне набралась
густая толпа
народу, не
в прорез. Арестанты толпились
в своих полушубках и
в половинчатых шапках у хлеба, который резал им один из кашеваров. Кашевары выбирались артелью,
в каждую кухню по двое. У них же сохранялся и кухонный нож для резания хлеба и мяса, на всю кухню один.
Я припоминал, как, бывало, еще
в детстве, стоя
в церкви, смотрел я иногда на простой
народ, густо теснившийся у входа и подобострастно расступавшийся перед
густым эполетом, перед толстым барином или перед расфуфыренной, но чрезвычайно богомольной барыней, которые непременно проходили на первые места и готовы были поминутно ссориться из-за первого места.
Город, несмотря на ранний час утра, был уже взволнован новостию, и
густая толпа
народа, как море вокруг скалы, билась около присутственных мест, где жил
в казенной квартире сам ротмистр Порохонцев.
В начале ноября, проезжая по Туле, я увидал опять у ворот дома земской управы знакомую мне
густую толпу
народа, из которой слышались вместе пьяные голоса и жалостный вой матерей и жен. Это был рекрутский набор.
Шапки редко высятся перпендикулярно — косятся по большей части на стороны; как какой-нибудь исполинский контрабас, ревущий
в три смычка, — контрабас, у которого поминутно лопаются струны,
гудит народ, окружающий «Расставанье».
В Генуе, на маленькой площади перед вокзалом, собралась
густая толпа
народа — преобладают рабочие, но много солидно одетых, хорошо откормленных людей. Во главе толпы — члены муниципалитета, над их головами колышется тяжелое, искусно вышитое шелком знамя города, а рядом с ним реют разноцветные знамена рабочих организаций. Блестит золото кистей, бахромы и шнурков, блестят копья на древках, шелестит шелк, и
гудит, как хор, поющий вполголоса, торжественно настроенная толпа людей.
И это
в то время, когда кругом кипела жизнь,
гудел всегда полный
народа Охотный ряд, калейдоскопом пестрел широкий Китайский проезд, и парами, и одиночками, и гружеными возами, которые спускались от Лубянской площади, упирались
в канат и поворачивали
в сторону, то к Большому театру, то к Китайской стене, чтобы узким проездом протолкаться к Охотному ряду и дальше.
Савраска, запряженный
в сани,
Понуро стоял у ворот;
Без лишних речей, без рыданий
Покойника вынес
народ.
Ну, трогай, саврасушка! трогай!
Натягивай крепче
гужи!
Служил ты хозяину много,
В последний разок послужи!..
День похорон был облачен и хмур.
В туче
густой пыли за гробом Игната Гордеева черной массой текла огромная толпа
народа; сверкало золото риз духовенства, глухой шум ее медленного движения сливался с торжественной музыкой хора архиерейских певчих. Фому толкали и сзади и с боков; он шел, ничего не видя, кроме седой головы отца, и заунывное пение отдавалось
в груди его тоскливым эхом. А Маякин, идя рядом с ним, назойливо и неустанно шептал ему
в уши...
Эта толпа глухо колыхнулась и
загудела, когда Осип Иваныч ворвался
в самый центр и с неистовым криком принялся разгонять
народ.
Предыдущие сутки я провел на Святом озере, у невидимого града Китежа, толкаясь между
народом, слушая гнусавое пение нищих слепцов, останавливаясь у импровизованных алтарей под развесистыми деревьями, где беспоповцы, скитники и скитницы разных толков пели свои службы, между тем как
в других местах,
в густых кучках
народа, кипели страстные религиозные споры.
Сборской отправился на своей тележке за Москву-реку, а Зарецкой сел на лошадь и
в провожании уланского вахмистра поехал через город к Тверской заставе. Выезжая на Красную площадь, он заметил, что
густые толпы
народа с ужасным шумом и криком бежали по Никольской улице. Против самых Спасских ворот повстречался с ним Зарядьев, который шел из Кремля.
Кругом стояла
густая толпа запершегося
в монастыре
народа и тоже плакала над раннею могилкой раба божия Анфима.
По обоим сторонам дороги начинали желтеть молодые нивы; как молодой
народ, они волновались от легчайшего дуновения ветра; далее за ними тянулися налево холмы, покрытые кудрявым кустарником, а направо возвышался
густой, старый, непроницаемый лес: казалось, мрак черными своими очами выглядывал из-под каждой ветви; казалось, возле каждого дерева стоял рогатый, кривоногий леший… всё молчало кругом; иногда долетал до путника нашего жалобный вой волков, иногда отвратительный крик филина, этого ночного сторожа, этого члена лесной полиции, который засев
в свою будку, гнилое дупло, окликает прохожих лучше всякого часового…
На широкой и единственной улице деревни толпился
народ в праздничных кафтанах, с буйными криками веселья и злобы, вокруг казаков, которые, держа коней
в поводу, гордо принимали подарки мужиков и тянули ковшами
густую брагу, передавая друг другу ведро,
в которое староста по временам подливал хмельного напитка.
Вечером во Мценске меня к матери посадили
в заскрипевший по снегу возок, а затем Филипп Агафонович, держа меня на плече, тискался
в соборе сквозь
густую толпу
народа. Помню, как хромой, знакомый нам, городничий крикнул Филиппу Агафоновичу. «Вот ты старый человек, а дурак! ребенка на такую тесноту несешь». Помню, как тот же Филипп Агафонович вынес меня обратно на паперть и сказал; «Постойте, батюшка, минуточку; я только мамашу…».
В церкви среди толпы
народа я узнавал и своих крестьян и прифрантившихся дворовых. Много было
густых приглаженных волос уже не белых, а от старости с сильно зеленоватым оттенком. При сравнительно дальнем переходе по холодной ночи
в церковь, нагретую дыханием толпы и сотнями горящих свечей, дело не обошлось без неожиданной иллюминации. Задремавший старик поджег сзади другому скобку, и близко стоящие бабы стали шлепать горящего по затылку, с криком: «Дедушка, горишь! Дедушка, горишь!»
В этой большой партии
в числе множества всякого
народа в женском отделении были два очень интересные лица: одна-солдатка Фиона из Ярославля, такая чудесная, роскошная женщина, высокого роста, с
густою черною косою и томными карими глазами, как таинственной фатой завешенными
густыми ресницами; а другая — семнадцатилетняя востролиценькая блондиночка с нежно-розовой кожей, крошечным ротиком, ямочками на свежих щечках и золотисто-русыми кудрями, капризно выбегавшими на лоб из-под арестантской пестрядинной повязки.
В доме Измайловых был нестерпимый холод: печи но топились, дверь на пяди не стояла: одна
густая толпа любопытного
народа сменяла другую.
Когда возвращались из церкви, то бежал вслед
народ; около лавки, около ворот и во дворе под окнами тоже была толпа. Пришли бабы величать. Едва молодые переступили порог, как громко, изо всей силы, вскрикнули певчие, которые уже стояли
в сенях со своими нотами; заиграла музыка, нарочно выписанная из города. Уже подносили донское шипучее
в высоких бокалах, и подрядчик-плотник Елизаров, высокий, худощавый старик с такими
густыми бровями, что глаза были едва видны, говорил, обращаясь к молодым...
Но уже близились пестрые, переменчивые, бурные времена. Однажды вечером весь город
загудел, заволновался, точно встревоженный набатом, и
в необычный час на улицах стало черно от
народа. Маленькие белые листки ходили по рукам вместе с чудесным словом: «свобода», которое
в этот вечер без числа повторяла вся необъятная, доверчивая страна.
По ломаной линии досок, набросанных тут и там, медленно двигалась вереница людей, согнувшись над тачками, нагруженными камнем, и навстречу им шла другая с порожними тачками, шла медленно, растягивая одну минутку отдыха на две… У копра стояла
густая пестрая толпа
народа, и
в ней кто-то протяжно тенором выпевал...
Партия Пластунова исчезает
в густой сосновой заросли, а мы остаемся на ложке,
в ожидании двенадцати часов. Заветное местечко на полверсты ниже, но занимать его теперь рано, можно только привлечь внимание проходящих мимо партий. А
народ так валит и валит, все дальше, вверх по Причинке; каждая новая партия заставляет переживать скверное чувство: а как она да наше место и захватит? Но пока все благополучно — все проходят мимо.
«Однако отец Николай что-то долго нейдет, думал я, неужели он все еще молебны служит?» Около церкви никого уж не видать, а между тем
в противоположной стороне, к кабаку, масса
народа делается все
гуще и
гуще.
Перед силой его роковой
Ты поникла челом идеальным,
И лежишь ты
в отчизне чужой
На кладбище пустом и печальном.
Позабыл тебя чуждый
народВ тот же день, как земле тебя сдали,
И давно там другая поет,
Где цветами тебя осыпали.
Там светло, там
гудет контрабас,
Там по-прежнему громки литавры.
Да! на севере грустном у нас
Трудны деньги и дороги лавры!
Кроме Аннушки, пришла ещё девица — Таня, как назвал её молодой человек
в пиджаке, не то ремесленник-«чистяк», не то мелкий приказчик. Они уселись к окну, а Аннушка, гармонист, Тихон Павлович, безрукий и Костя составили группу у стола. Там,
в большой комнате,
народу набралось много,
гудел могучий, пьяный шум.
Так же, как и тогда наяву, кругом них гремела и
гудела необозримая толпа
народа, запрудив меж двумя мостами всю набережную Фонтанки, все окрестные улицы и переулки; так же, как и тогда, вынесло Семена Ивановича вместе с пьянчужкой за какой-то забор, где притиснули их, как
в клещах, на огромном дровяном дворе, полном зрителями, собравшимися с улиц, с Толкучего рынка и из всех окрестных домов, трактиров и кабаков.
Звон медный несётся,
гудит над Москвой;
Царь
в смирной одежде трезвонит;
Зовёт ли обратно он прежний покой
Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он
в колокол бьёт,
И звону внимает московский
народ,
И молится, полный боязни,
Чтоб день миновался без казни.
В Летнем саду гремело несколько оркестров музыки и кишмя кишела
густая, празднично-пестрая толпа.
Народу столклось, что называется, видимо-невидимо.
Он стоял и слушал, как переливались эти звуки, как окрылялись они парящею
в небеса силой, словно грозно молящие стоны и вопли целого
народа, и как потом стали стихать, стихать понемногу, переходя
в более мягкие, нежные тоны — и вдруг, вместе с этим переходом, раздался страстно-певучий,
густой и полный контральто Цезарины...
Ужас и уныние шли вместе с холерой; вечером и на рассвете по всем церквам
гудел колокольный звон, чтобы во всю ночь между звонами никто не смел выходить на улицу; на перекрестках дымились смрадные кучи навоза, покойников возили по ночам арестанты
в пропитанных дегтем рубахах, по домам жгли бесщадно все оставшееся после покойников платье, лекаря ходили по домам и все опрыскивали хлором, по
народу расходились толки об отравлении колодцев…
Не много
народа в собор прошло, меньше того
в напольную, чуть-чуть побольше
в единоверческую, зато
густыми толпами повалил
народ в дома келейниц.
Солнце поднялось уже над избами и жгло. Ветер стал горячим.
В знойном воздухе повисла угнетающая тоска, когда дрожащий
народ густой толпой окружил Степана и Марью… Видели, понимали, что здесь убийство, и глазам не верили. Степан обводил мутными глазами толпу, скрежетал зубами и бормотал бессвязные слова. Никто не брался связать Степана. Максим, Семен и Манафуилов стояли
в толпе и жались друг к другу.
Не успели они таким образом обойти деревню из двора во двор, как уж на том конце, с которого они начали, закурилася не
в урочный час лохматая, низкая кровля, а через час все большое село, как кит на море, дохнуло: сизый дым взмыл кверху как покаянный вздох о греховном ропоте, которым
в горе своем согрешил
народ, и, разостлавшись облаком, пошел по поднебесью; из щелей и из окон пополз на простор
густой потный пар, и из темных дверей то одной, то другой избы стали выскакивать докрасна взогретые мужики.