Неточные совпадения
Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными
строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда
в пропадающую даль, и что-то страшное заключено
в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над
головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны.
— Лапотное, соломенное государство ввязалось
в драку с врагом, закованным
в сталь, — а? Не глупо, а? За одно это правительство подлежит низвержению, хотя я вовсе не либерал. Ты, дурова
голова, сначала избы каменные
построй, железом их покрой, ну, тогда и воюй…
Сегодня, возвращаясь с прогулки, мы встретили молодую крестьянскую девушку, очень недурную собой, но с болезненной бледностью на лице. Она шла
в пустую, вновь строящуюся избу. «Здравствуй! ты нездорова?» — спросили мы. «Была нездорова:
голова с месяц болела, теперь здорова», — бойко отвечала она. «Какая же ты красавица!» — сказал кто-то из нас. «Ишь что выдумали! — отвечала она, — вот войдите-ка лучше посмотреть, хорошо ли мы
строим новую избу?»
Голова уже давно окончил свой ужин и, без сомнения, давно бы уже заснул; но у него был
в это время гость, винокур, присланный
строить винокурню помещиком, имевшим небольшой участок земли между вольными козаками.
Так бежал он по узкому коридору, образованному с одной стороны — высокой стеной, с другой — тесным
строем кипарисов, бежал, точно маленький обезумевший от ужаса зверек, попавший
в бесконечную западню. Во рту у него пересохло, и каждое дыхание кололо
в груди тысячью иголок. Топот дворника доносился то справа, то слева, и потерявший
голову мальчик бросался то вперед, то назад, несколько раз пробегая мимо ворот и опять ныряя
в темную, тесную лазейку.
Перед
строем священники: православный —
в черной сутане, с четырехугольной шапочкой на
голове; лютеранский —
в длинном, ниже колен, сюртуке, из воротника которого выступает большой белоснежный галстук; магометанский мулла —
в бело-зеленой чалме.
И он мысленно начинал
строить всевозможные нелепые комбинации, с целью как-нибудь удержать ее, и даже решался на такие уступки
в пользу бунтующей Евпраксеюшкиной младости, которые ему никогда бы прежде и
в голову не пришли.
Не могу поручиться, что вы станете президентом, но вы
построите целый город и станете
в нем
головой…»
Часа через три он возвратился с сильной головной болью, приметно расстроенный и утомленный, спросил мятной воды и примочил
голову одеколоном; одеколон и мятная вода привели немного
в порядок его мысли, и он один, лежа на диване, то морщился, то чуть не хохотал, — у него
в голове шла репетиция всего виденного, от передней начальника губернии, где он очень приятно провел несколько минут с жандармом, двумя купцами первой гильдии и двумя лакеями, которые здоровались и прощались со всеми входящими и выходящими весьма оригинальными приветствиями, говоря: «С прошедшим праздничком», причем они, как гордые британцы, протягивали руку, ту руку, которая имела счастие ежедневно подсаживать генерала
в карету, — до гостиной губернского предводителя,
в которой почтенный представитель блестящего NN-ского дворянства уверял, что нельзя нигде так научиться гражданской форме, как
в военной службе, что она дает человеку главное; конечно, имея главное, остальное приобрести ничего не значит; потом он признался Бельтову, что он истинный патриот,
строит у себя
в деревне каменную церковь и терпеть не может эдаких дворян, которые, вместо того чтоб служить
в кавалерии и заниматься устройством имения, играют
в карты, держат француженок и ездят
в Париж, — все это вместе должно было представить нечто вроде колкости Бельтову.
А за ним на рельсы стали падать точно им ноги подрезали — какие-то веселые шумные люди, люди, которых не было здесь за две минуты до этого момента. Они бросались на землю, смеясь,
строили друг другу гримасы и кричали офицеру, который, потрясая перчатками под носом человека
в цилиндре, что-то говорил ему, усмехаясь, встряхивая красивой
головой.
Вышневский. Вы не требовали; но я должен был чем-нибудь вознаградить вас за разность
в летах. Я думал найти
в вас женщину, способную оценить жертвы, которые я вам принес. Я ведь не волшебник, я не могу
строить мраморных палат одним жестом. На шелк, на золото, на соболь, на бархат,
в который вы окутаны с
головы до ног, нужны деньги. Их нужно доставать. А они не всегда легко достаются.
Человек
в несколько лет возвышается, богатеет, смело создает свое благоденствие,
строит дома и дачи, покупает деревню за деревней, вырастает выше их целой
головой.
Поповский дом был не велик. Своими руками
строил его поп Мирон и выстроил переднюю избу сначала, а потом заднюю, да наверху светелку. Главное, чтобы зимой было тепло попадье да поповым ребятишкам. Могутный был человек поп Мирон: косая сажень
в плечах, а
голова, как пивной котел. Прост был и увертлив, если бы не слабость к зелену вину.
Не удивляйтесь, читатель, тому отдаленному и не совсем честному плану, который так быстро
построил в голове своей граф.
На берегу ее кипучих вод
Недавно новый изгнанный народ
Аул
построил свой, — и ждал мгновенье,
Когда свершить придуманное мщенье;
Черкес готовил дерзостный набег,
Союзники сбирались потаенно,
И умный князь, лукавый Росламбек,
Склонялся перед русскими смиренно,
А между тем с отважною толпой
Станицы разорял во тьме ночной;
И, возвратясь
в аул, на пир кровавый
Он пленников дрожащих приводил,
И уверял их
в дружбе, и шутил,
И
головы рубил им для забавы.
Он
строил в голове планы: звать ли штаб-офицершу формальным порядком
в суд, или явиться к ней самому и уличить ее.
Хотя помещики были люди не строгие, а добрые и даже слабые, но все как будто гора у всех свалилась с плеч и всякий
строил в голове планы, как бы сначала повеселиться, а потом повыгоднее проводить свое досужее время.
Не знаю, известно ли читателю, что по разного рода канцеляриям, начиная от неблагообразных камор земских судов до паркетных апартаментов министерств,
в этих плешивых, завитых и гладко стриженных
головах, так прилежно наклоненных над черными и красными столами, зачахло и погребено романтизму и всякого рода иных возвышенных стремлений никак не менее, чем и
в воинственных
строях, так ярко блистающих на Марсовом поле.
Да, школу
построил из старого заводского камня, рублей за восемьсот, и «многая лета» пели ему на освящении школы, а вот, небось, пая своего не отдаст, и, небось,
в голову ему не приходит, что мужики такие же люди, как он, и что их тоже нужно учить
в университетах, а не только
в этих жалких заводских школах.
В эти пьяные минуты случается, что ему приходит
в голову какая-нибудь сумасбродно-административная затея, например, отдать приказ, чтобы завтра же все село выезжало
строить новый мост через Горынь, и с непременным условием окончить постройку к вечеру.
Он не ходил бы из угла
в угол, не хватал бы себя за
голову и не
строил бы всевозможных планов, а предоставил бы всё жизни, которая мелет
в муку даже жёрновы.
Между членами организации пошел смутный шепот. До слуха Бейгуша как будто долетело слово «изменник». — Вся кровь хлынула ему
в голову. Удаляясь из собрания, он прошел,
в некотором роде, сквозь
строй беспощадно-враждебных и холодно-презрительных взглядов.
Человечество внутренне не мирится с властью
в ее обнаженном виде, с ее жестокостью и бездушием, и оно не может
строить свое отношение к ней на одном
голом расчете, на бентамовской арифметике пользы.
— Что, Михайло Михайлыч, призадумались? Небось, приятно поглядеть на дела рук своих?
В прошлом году на этом самом месте была
голая степь, человечьим духом не пахло, а теперь поглядите: жизнь, цивилизация! И как всё это хорошо, ей-богу! Мы с вами железную дорогу
строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и — закипит машина! А?
И они плыли вперед, веселые и смеющиеся. Токарев с глухою враждою следил за ними. И вдруг ему пришла
в голову мысль: все, все различно у него и у них; души совсем разные — такие разные, что одна и та же жизнь должна откликаться
в них совсем иначе. И так во всем — и
в мелочах и
в самой сути. И как можно здесь столковаться хоть
в чем-нибудь, здесь, где различие — не во взглядах, не
в логике, а
в самом
строе души?
Палтусов обрадовался папиросе. Она давала ему «отвлечение». Он одним мигом
построил в голове несколько фраз гораздо точнее, кратче и деловитее.
— Так и знал, что этим кончится, — сказал художник, морщась. — Не следовало бы связываться с этим дураком и болваном! Ты думаешь, что теперь у тебя
в голове великие мысли, идеи? Нет, чёрт знает что, а не идеи! Ты сейчас смотришь на меня с ненавистью и с отвращением, а по-моему, лучше бы ты
построил еще двадцать таких домов, чем глядеть так.
В этом твоем взгляде больше порока, чем по всем переулке! Пойдем, Володя, чёрт с ним! Дурак, болван и больше ничего…
— А вот изволишь видеть, — отвечал один из солдат, —
в славной баталии под Гуммелем, где любимый шведский генерал Шлиппенбах унес от нас только свои косточки, — вы, чай, слыхали об этой баталии? — вот
в ней-то получили мы с товарищем по доброй орешине, я
в голову, он
в ногу, и выбыли из
строя. Теперь пробираемся на родимую сторонку заживить раны боевые.
Грянул гром и хватились за ум, — начали все креститься: кто вносил богатые вклады
в храмы Божии, кто
строил их, кто, не
в суд будь сказано, протоптал колени и отмахал всю
голову, молившись, а с ближних своих сдирали вчетверо за хлеб насущный, несмотря на то, что у самих были полные закрома всякой всячины, а другим и куснуть было нечего; иные же, зазорно и вымолвить, нанимали за себя молельщиков…
Грянул гром и хватились за ум — начали все креститься: кто вносил богатые вклады
в храмы Божии, кто
строил их, кто, не
в осуждение будет сказано, протоптал колени и отмахал всю
голову, молившись, а с ближних своих сдирали вчетверо за хлеб насущный, несмотря, на то, что у самих были полные закрома всякой всячины, а другим и куснуть было нечего; иные же, зазорно и вымолвить, нанимали за себя молельщиков…
Под сенью Кавказа садил он виноград,
в степях полуденной России — сосновые и дубовые леса, открывал порт на Бельте, заботился о привозе пива для своего погреба,
строил флот, заводил ассамблеи и училища, рубил длинные полы у кафтанов, комплектовал полки, потому что, как он говорил, при военной школе много учеников умирает, а не добро
голову чесать, когда зубья выломаны из гребня; шутил, рассказывал о своих любовных похождениях и часто, очень часто упоминал о какой-то таинственной Катеньке; все это говорил Петр под сильным дождем, готовясь на штурм неприятельских кораблей, как будто на пирушку!
Выстроенные
в ряд, стояли
в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем
в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и
строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и
голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров.
Миновался ратных
строй…
Где ж, Людмила, твой герой?
Где твоя, Людмила, радость?
Ах! прости, надежда-сладость!
Все погибло: друга нет.
Тихо
в терем свой идет,
Томну
голову склонила:
«Расступись, моя могила;
Гроб, откройся; полно жить;
Дважды сердцу не любить».